Подборочка для Щебетунчика

* * *

Кто-то меня наполнил бессонным ядом.
С кем-то пройду бок о бок гудящим адом?
Садом хотела быть я, всего лишь садом
Яблоневым, подлунным, глухим, говорящим, надо

Вырасти, вытянуть к небу слепые ветки,
Дрогнуть, раскрыться, уйти из небесной клетки
И оказаться там, где кошачьи детки,
Те, что дышать учились, но не успели.

Что мы с тобою такое однажды пели -
Я до сих пор не умею найти покоя...
Это такое было, почти такое -
Что умереть уж не то что - а невозможно.

Полночь и я как клинок и пустые ножны,
Мне ту мелодию снова услышать нужно,
И ничего на свете не будет страшно.

Я ведь уже клинок, ледяное жало,
Мне же на самом деле так нужно мало:
Сердце твоё услышать, но не коснуться.
И не заснув наутро опять проснуться.

* * *
Сделай со мной, чтобы ночь пережить сумела,
Сделай такое, каким-нибудь знаком, словом,
Всё, что мы пишем, написано мелом, мелом:
Пальцы в белом, голубеньком и лиловом,
Не облизнуть и не вытереть о карманы
И не сплести с твоими в пространстве стылом.

Но говори, нашёптывай, будь мне тылом,
Я ведь сама себе сторона чужая,
Я ведь сама себя на войну провожаю.
В ладанку надышала твоё имя,
Из глубины к тебе поднимусь живая
И промолчу: «Обними меня».

Как я боюсь чего-нибудь вот такого.
Утром проснёшься, а в воздухе стало пусто.
Некому сон рассказать, не отворяя уст.
Думала – жизнь, а послышится тонкий хруст,
Тут и расплачешься горько и бестолково.

* * *
Сегодня я из зависти пишу,
Из нищеты, от злости, от обиды.
Ведь я всё тем же воздухом дышу,
И полки теми ж книгами забиты.

А то, что петь должно и быть должно,
Единственным являться оправданьем,
Как будто бы соседу отдано,
А у меня изъято в наказанье.

Оно как бы ещё не проросло,
И тычется мучительно и слепо,
Пока в себе я побеждаю зло,
Пока ещё не наступило лето,

Но память о распахнутом окне
Уже подобна ране от кинжала.
Заплакав о приснившейся войне,
Я поняла, что смерти избежала.

Я поняла, что жизнь моя жива
И речь моя меня не покидала.
И за окном в ответ едва-едва
Качнётся всё, в чём я была права,
Что вспомнила и словом назвала,
Чьё имя в миг счастливый угадала.

* * *
Гене Гридину

...А ты - четыре строчки, говоришь?
А я всего и слышу - эту тишь.
Идёт троллейбус, тьмою утомлён,
Кондуктора одолевает сон...

Четыре строчки в неурочный час.
И рифмы, рифы, лезут напоказ,
И хочется долой с открытых глаз,
И отыскать такой звериный лаз,

Чтоб вынырнуть с безвестной стороны,
Где смысл и рифма больше не важны.
И можно бесконечно ощущать
И тополя горчайшую печаль,
И вяза чёрного горящую печать.

И вот тогда хотела б я начать...

* * *
I
 
фенечку хочу плести для Марты
или украшение на шею
серым и сиреневым оно
будет
чувство, будто я играю в карты.
чувство, будто я уже седею.
что меня, как прежде решено,
судят.

я вокруг себя ищу ногою
золотое яркое пятно,
место возвращения на свет,
где ты?
я хотела быть совсем нагою,
я хотела быть совсем одетой.
верной быть единственною, но
нет.
про арбузы и фруктовый лёд
не по-человечески поёт
лето.

II

говорить с тобою говорить
длинною, короткою строкой
не запоминай меня такой
или вспоминай меня такой,
всё, что говорила, повторить
что не подарила - подарить,
кукурузу жёсткую варить
и на поле боя собирать
павших подосиновиков рать.
выиграть и тут же проиграть,
но остаться при своих пяти
верных указательном, большом
и других, не знающих пути,
и других, не знающих о том,
как они способны говорить,
что они способны натворить.

III

мы с тобой ходили босиком.
мы с тобою не были знаком.
мы ключи искали в камышах.
мы гадали на карандашах.
мы не ели тридцать восемь дней,
бедной Лизы были мы бедней,
лир не отличали от гиней.
триста лет лежали у корней,
и теперь проснулись и лежим;
Чей-то лёгкий почерк, Чей нажим
над судьбою чертит облака,
радостен и милостив пока?

Октябрь

Тот пронзительный, трепетный запах пророс через память мою.
Каждый раз, вспоминая его, я как будто стою на краю.
Так горит в октябре, во дворах, золотая листва
В ритуальных кострах, настоящей, единственной жизнью жива.
И, едва
не теряя сознания, город глядит в небеса,
Запрокинув дома, мостовые, прохожих… Когда полоса
Горизонта дрожит, звуковой сопричастна волне,
Этот звук, словно ангел в холодном осеннем огне.
Он меня поднимает на волос, на солнечный лист над землёй.
Я – живая листва, что на землю спускается мёртвой петлёй.
Становясь прошлогодней, горит без конца и начала душа.
Смерти нет. Я люблю Тебя, Господи. Жизнь хороша.

* * *

последние деньги – всего дороже.

они отдаются слепой старушке,

а после зреют в прозрачной луже.

на них покупаются битые груши.

 

они в апрельских звенят карманах

и за подкладкою сумки летней;

среди заколок, ключей, каштанов

они всего незаметней.

 

но час пробьёт нищеты прекрасной,

прогулок с мокрыми волосами.

концы с концами сведутся сами,

бери карандаш и празднуй!

* * *
Как медленно мерзнет рука на ветру,
Как волосы льнут к угольку сигареты,
Как рифма знакома со словом «умру».
Вы знаете это? Вы знаете это?

Как зренье знакомо с огнем фонаря,
Лучом равнодушно-щемящего света,
И рифма мерцает меж «зря» и «не зря» -
Вы знаете это, Вы знаете это.

Сижу в созерцанье земного огня,
И дворник проходит в своей телогрейке.
А вечность небрежно пришпилит меня
Булавкою времени к этой скамейке.

Вы знаете, это - почти не игра.
Над парком распахнута звездная Тора,
И Слово, когда наступает пора,
Приходит тропой моего кредитора.

Старинный детский сад

Домик розовый в снегу
Снегом вылеплен, как пряник,
Свет горит в окошке жёлтом –
как же там внутри тепло.
Оторваться не могу – там стоит в снегу племянник
пионерки-партизанки, чадо женщины в веслом –
милый крепенький младенец,
по заказу исполкома
в детском бережном объятье держит чудо-петушка.
Снег идёт – ему не страшно, в декабре ему не снежно,
Так в младенческом объятье с петухом ему тепло.
Под окном, ещё до света, вразнобой ревут младенцы,
Упирающихся лялек мамки в садик волокут.
Ну зачем такие слёзы, и зачем же так сердиться –
Снегом ласково прикрытый, улыбается зачем-то
Проводивший наше детство, всех богов похоронивший,
Неприкаянно стоящий у дверей чужого детства,
С петушком неразлучимый, бесприютный купидон.

* * *

Как вставала с темным сердцем поутру,
Остывая от приснившихся речей,
Говорила, говорила «не умру»
И была листопада горячей.

Всё вязала, распускала свитера,
Всё писала о стеблях, о листах,
Только сердце шло и шло на таран,
Чтобы сгинуть в неизвестных местах.

Так стоит она пред солнечной тьмой,
Говорит она незнамо о чём
И боится возвращаться домой.
Так давай её тобой наречём.

* * *
Пейзажной лирики негромкие мотивы:
Воды дыханье и цветенье сливы...
Казалось бы, несложные напевы,
Но в них коварство простодушной Евы.

Глядишь, а время года – то же время,
Всерьез переживаемое всеми.
В осеннем горьком и весеннем сладком дыме
Пространства жизни предстают другими.

И шум дождя почти монументален,
Врываясь в час ночной в молчанье спален;
Зарница тронет очертанья кухонь –
И дом, как малое дитя, напуган.

А мы в пространстве лирики пейзажной
Со всею нашей совестью продажной,
Со всею нашей неподкупной верой,
Со всем, что есть, шепнем себе:
Уверуй,

Что смерть не бродит тайною тропою,
А просто наблюдает за тобою
Сухим листом, заброшенной дорогой,
Коровкой божьей с надписью «не трогай»
На выгнутой автомобильной спинке.

Она кивает, в ласковой былинке
Заключена, проста и неизбежна,
Твоей щеки едва касаясь нежно.

И веет ветер лирики пейзажной
В окно моей судьбы одноэтажной.

* * *
Хорошо быть дурочкой
В платьице зелёненьком,
Улыбаться ласково,
Пауков жалеть.

Чудо-переулками,
Горками-мосточками
Хорошо с блаженною
Дурочкой гулять.

Говорит, болезная,
Радуется, глупая,
Ничего не требует,
Гладит по руке:

- Под кустом сиреневым
Шарик перламутровый.
- А у нас подснежники
Утром зацвели...

Только по конкретному
Городскому адресу
Есть у нашей дурочки
Терпеливый муж.

Кошки не покормлены,
Тапки не почищены -
Где жена шатается
В поисках чудес?

На хипповом сейшене,
Ультраправом митинге
Иль в травматологии -
Гдё её искать?

А вернётся тихая,
Удовлетворённая,
Мыть посуду примется,
Напечёт блинов.

Ни о чём не спрашивай,
Обними рассеянно,
Телевизор выключи,
Роллингов поставь.

* * *

Мы будем там, где корни всех имён,
Начала всех искусств и наслаждений.
Безумен, робок, чуток, горд, умён,
Молчун, болтун, мертвец, затворник, гений.

Молчи, молчи, молчи, молчи, молчи.
Мы будем там, где дышит только Слово.
Иди, и никакие палачи
Не остановят шествия такого.

Не позволяй остановиться мне.
О большем в этом мире не попросишь,
Неужто я не вижу, что ты носишь
Двойное бремя на своей спине.

О как же там блаженно и тепло,
И дверь для нас уже полуоткрыта.
И, кажется, играет «Рио-рита»...
Там, за стеной. Сквозь мутное стекло,

Гадательно... О, как не ошибиться?
Сливаются любимейшие лица,
И не узнать, когда бы не тепло,

Которым и живу, душа родная,
Которым и прощаю, и расту,
Мне нужно, нужно, нужно, нужно рая,

Когда-нибудь, пройдя ещё версту,
Я попрошу соломы, и сарая,
И упаду в твоё скрещенье рук.

Держи меня, я падаю, мой друг.

* * *
И всё же я буду хранить,
И этим кому-то запомнюсь,
Хореев рябиновых нить,
Анапестов ровную повесть,

И, как отвечают врагу,
Отвечу рассвету и грому,
Что я говорю, как могу,
Но я бы могла по-другому.