Повесть по поводу мокрого снега

Вечером метель бегала по улицам с перерезанным горлом,
Она просила погреться, говорила: одежда намокла.
Никому ненужная, вспоминала когда по особому пёрло.
Тепло свое изнутри гноили скользкие стёкла.

Вьюга уснула, согнулась с пальцами деревьев околевшими,
Своё единственное серебро я ногами распинаю,
Выйду из дома, без машины, хмеля и экстази околе;сившись.
Сегодня на своей руке кукольного Господа распинаю.

Мы с тобой сняли с дня вазу рафинада
Немую, что Господь, я топлю жизнь - Му-Му.
Мне нужны марки, о(т)правиться не поможет Фена;дол,
Я не хочу снимать вуаль - печали призму -

Моя оптика, постели нам небо пластилином
Смешанным, тёмносиним - видно лишь одно - трущобы,
Здесь не увидеть новостроек пастилы нам,
Я выхожу, укутавшись в стихов мешок холщовый.

Густой снег летит в глаза в этом Вавилоне,
Но псалтирь мою обесихом на дендри;стых моих о;рганах.
Вчера мы говорили с Богом, он меня не понял.
Я страдаю по нему, реву словно Осборн.

Здесь печи длительного горения топят слезами,
Мы постоянно бредим, нас вечно лихорадит,
Сюда ангелы по лестнице с глупых небес слезали,
Чтоб оставив их, жить Бога ради.
 
Бреду по городу с бритвой буйных стихов во рту,
Гляжу бешеной собакой, глаза обесточились и сточи;лись.
Формула ночи застыла.Жадно сосу тошноту.
Ковчег Завета в руках врагов, плачет И;лий.

Я - дитя захолустья, бьюсь в ритме конвульсий.
Во мне грязный яд и куски непрожеванной тьмы,
Пеной падучей болезни искрится на губах богохульство,
Я служу Таш, это мои псалмы.

Бараки топорщатся недорослым студентом.Тлеют сиги,
Окурки летят по урнам, слышно неуклюжие фуры,
Потугами, дрязгами грязными горят, греют вериги,
Дребезжат, клонят к земле черствой и черной, а не к Сатурну.

Мама, а вы и не знаете, сын ваш прекрасно болен
(Он целует пальцы штакетников, курит на пустыре)
Полиавитаминоз, тепла, принятия, нежности, и самой любовью,
Он сильно страдает, но думает: Иегова ире.

Клирос его сердца поёт только панихиды,
Восковые свечи здесь горят лишь по нему.
Забыл эгиду гиты и Фемиды, тревожат флюиды
Его.И его молитва только слышится в дыму:

"Никола, помоги, я среди тяжёлых вод,
И внутри тоже она.Отец, где же брод?
Святой Никола, помоги, мне жить неуютно,
Клятой тяжёлою водой поверх затоплена каюта.

Божья Матерь, помоги, дом горит от окурка,
Он был белым, теперь жёлтый дом.
Божья Матерь, помоги, мне очень трудно.
Хотя, впрочем, ладно, мы и это переживём."

А ещё он дурак.Нежные пальчики вчера
Сладкий Richmond подносили к его грубым губам.
А он, больной, отказался, а будут ли ещё вечера:
горят косяками дворы и я тебя не отдам?
 
А сейчас умирает, хочет дыма из пальцев тонких,
Пишет эти строки, оставленный, хочет тепла,
Дайте кусочек, хоть крошку, хоть плёнку
От горсточки счастья, его лишь целует земля.

Он чувствует только тепло родной земли,
Только земля его нежит, лелеет и греет.
Но погодите, он ещё на своих ногах стоит,
Но уже всё легче, летучей, нежнее.

Бог в толпе словозадых облезых живых мещан.
Он стал среди нас и мы возлюбили,
Не зная Его, закона, пророков, но умея прощать,
Но зная любовь, а не Павла, Моисея, Андрея и Иереми;ю.

Моисей, Навин и Самуил в теле простого парня,
Он не услышанный Богом, но Бога он слышит,
Пускай неосознанно, но он Аслан, здесь Нарния,
И чернила не накрывают крыши, он по достоинству на нише.

Пока мы фристайлим, Господь пожалует пьяницей,
И жалуясь, попросит супа миску, кружку пива,
Стрельнет сигу, сожжёт рифм рьяно цепь,
Выскочит, сядет в Ниву, ему жигу купили.

Пара секунд, мгновений и я уже Господь Бездомный
С пулей в голове, наплечным эполетом, у губ взорванным,
Ещё мгновение, настало время оное, в бездонный
То ли порожний мешок махаоном влетит Хаомы прорва.

Ещё мгновение иду по парку, как по бумаге пером,
Стих шатает голову, меня опускает в прорубь,
Фаршированного собой, на снег меня подрубит топором,
Глаза без кислого электричества, просто пустые норы.

Но снег моё серебро, им полны мои закрома,
Дешёвой бижутерией блесят на руках моих фонари,
Косой зубы золотит, хоть я и не наркоман,
Но для тебя и Солнцу могу приказать: не гори!

Ты поверишь и примешь, ты теплая как варежка.
Очисти мою шею от скверного запаха верёвки
И на другой скорей окуни мою душу в марево,
Нежно меня поцелуй и разорви мою обёртку.

Я тебя храню на самом сердца дне,
Берегу, помню, словно анаша на дне ботинка.
Панельные дома и даже МДМА тебя не пленительней,
Твой голос загадочней даже музыки Стинга.

А в Париже заебись и я, пожалуй, сяду на поезд
И увижу твои глаза во французском беспутном поле,
Мы будем пить портвейн и блевать в костёлах,
Спать на настилах, я уже слышу как поём мы.

Но мой Отец - Дирижёр, мой удел предрешён
И он меня берёт и бьёт с любовью отца,
И вот все камеры на меня и здесь режиссёр,
Я как Сократ пред вами, выпью оцта.

Улица, сука, свои колготки в сетку надела.
Тьма на белую гриву развернулась игриво пластом.
Со снегом шалили пальцы молодого ветвистого древа.
И только я один в пространстве вязком и густом.

Вдруг как-то изнутри острой толстой иглою
Портного, пьяницы и крохобора с черными дрожащими руками,
Мне зашило, он накинул груди мглою
И я лежал кровавый с открытыми наружу швами.

И как-то черный сгорбленный фонарь вдруг покосился
Мне улыбкой злой, кромешной и совсем беззубой.
И вдруг он тьму зажал ужасной силкой.
А я лежал с косым во рту с дырявой клумбой.

Тьма лишь стонала, обхватив его сильнее,
Он замерцал, штрихом рисуя грубо губы.
Я угасал, косой горел, и лежал синея
Я, в пустое небо скаля злобно зубы.

А снег резвился, покусывая с силой мерзлую землю,
И льдом холодным на ней узоры с негой выводил.
Улица проталиной текла.Я симфонии не внемля,
Встал и побрел, немея в воздухе с запахом воды.

Улица.Утро.Резкий запах воды талой.
Улыбка луны слюной долго землю поила.
Лёд грязный мелко ломался на первитина кристаллы,
А мне не хватало нежности кристаллов твоего первитина.

Мысль в мозгу гноится длинным бычьим цепнем,
Цепью, разрезом причинно-следственым, до костей гложет,
Я комар-парижанин, но высасывает силы слепнем:
"Я не её, не свой и ничей".Это быть может?

Выйди, проклятая, слюной раздражённой куреньем полости,
Оставь меня, выйди из этого мира яви,
Уходи, оставь меня одного, одного полностью!
Но нет, ты теперь уже никогда не оставишь...

Грязная мысль хвостом змеиным колотит мозг,
Грязная мысль упрямо в пустых глазах гноится,
Грязная мысль упрямо лезет в душу-погост:
"Что же?Что же?Что же тебе так не спится?

Тебе так не спится, а ей спалось и с другими,
Её брали другие, тебя возьмёт смерть".
Я в паранойе бегу, ставит растяжку иней,
Парное нечистое тулово всем ощущает твердь.

Мне нужен шкалик, где шкалик, шакалы?
Но нет, не помогайте мне, не поднимайте меня с Земли.
Не хочу чувствовать вашего накала, видеть оскалы.
Только не дайте, чтоб меня метели замели.

Грязный снег ест руки хуже щёлочи,
Кто-то шепчет мне то, что я поэт.
Но не могу я встать без её помощи,
Некому будет отряхнуть мой блестящий эполет.

Чертыхаясь, вижу начертания в черни чертах и очертаниях,
Писаных на талой воде грязных душ и лиц.
Сумерек бессмертный день застелило зарево-знамя,
Пыльной дорогой уносится рукотворный ад - Аушвиц.

Я лежу и дымлюсь, будто бесхозный бычок,
Я потерял надежду стать кому-то свечой,
Но может кто заметит тот дымок и поднимет с земли,
Невзначай подставит мне плечо и тем снимет с петли

Отыщи меня, отыщи меня под забором,
Подними меня за нити чёрного-чёрного пламени,
Вдохни жизнь в мои пустые глаза-норы
И тогда растоплюсь замерший и буду твоим намертво.