Новопровинциал дура и лекс

Иллюстрации: Стив Данилец
Я встал поближе к девушке и заговорил, как будто бы обращаясь к «воздуху» за её стеной.
- Простите ещё раз. Меня зовут Данила. - так, вроде все благосклонно, можно продолжать.
Тебя, наверное,

Я не увижу больше,

Но Господа

Уже за то хочу

Благодарить,

Что несколько минут,

Или немного дольше:

Тебя я мог любить,

В глаза смотреть,

И слов не говоря -

Благословить.

И то хотя бы знать,

В тревожном этом мире,

Что есть в нем

Ты.

Пусть даже не моя.

И верить,

Что вернется,

Сей миг ко мне...

Когда? -Не знаю я.

Надеяться, что,

В день блаженный

Я снова загляну

В твои глаза.

И в них увижу -

Твою любовь.

И Бог простит

Меня.

- Я журналист и еду на собеседование в редакцию. Размышляю вот и вдруг - приходит идея, - продолжил я уже более уверенно, дружелюбно и заинтересованно.
- Бывает, - небрежно, но тоже заинтересованно, ответила мне кантианская девушка.
- Кстати, Лена, - представилась она, соблюдая правила доброжелательности и как бы демонстрируя верность кантовской этической традиции.
– Меня зовут, - добавила она.
- Как хорошо, Лена! Хотя я думал - Вы - Грета или Марго.
- Может и так, - загадочно сказала, как будто бы выдохнула, она.
- Вы представились мне ученицей с кафедры мессира Канта, - уменье знакомится с девушками никогда не входило в число моих природных достоинств, и я лихорадочно анализировал: о том ли я говорю?
- Герр Кант читал свой предмет и у меня на курсе... Он всегда был так мил, убедителен и… остроумен, - она говорила совершенно свободно, без малейшего налёта наигранности.
Но я не сразу понял значение её манеры разговора и снова «постарался» пошутить:
- И что, никто и никогда не пытался прогулять лекции мессира? – я пытался говорить шутливо, но девушка отвечала мне, без наигранности:
- Гуляли, конечно,… я и сама прогуляла две лекции и семинар.
- Преодолевали свободу «долга».
- И что же – Кант?
- Мессир был добр, но беспощаден. Пришлось написать полтора метра вольного изложения на тему о категорическом императиве, - она была явно не равнодушна к своему «воображаемому» учителю.
- И, что…? – мне все сложнее было удерживаться в тональности нашего разговора я решил ограничиться короткой репликой.
В жизни этой много непонятного

Непонятно то,

Непонятно се.

Но совсем уж необъяснимым кажется,

То, о чем царь Соломон

Говаривал еще.

Ну где она, та тропка,

То движение,

Девицу, что к юнцу влечет.

Теперь все стало легче

С кораблями,

Их курс легко умеют

Исчислять.

И даже птицы стали

Чем-то ближе и понятней.

Хотя нам птицами, конечно же

Не стать.

А вот влюблен бывал,

Наверно, каждый:

А как его?

Откуда вдруг пришло?

На эти вот вопросы отвечая;

Ответить, видимо, не смог

Еще никто.



- Мессир милостиво зачел мне экзамен… Мы все радовались потом, и даже зашли попить кофейку, в кофейню. что близь университета. Удивительно, говорить Лене банальности, о том, что Кант скончался уже несколько веков тому, не хотелось.
Но продолжить этот наш странный разговор? Просто прекратить.
Нет, этого мне хотелось ещё меньше, чем говорить банальности.
Продолжить, придерживаясь предложенной собеседницей тональности…, пожалуй, да.
Как?
Детали, детали, детали, мелочи, подробности, в них столько достоверности и, столько подвохов. Я готовился к тому, чтобы начать цепочку уточнений, тем более, что у меня был знакомый гешталлер, как раз рядом с университетом.
- Какое кафе, то во дворике, на Пролетарской… - начала я.
- Да, Данила, то самое и хозяин там – Борис из Южно-Сахалинска.
- Он еще любит кормить жирафов в зоопарке и всегда рассказывает об этом.
- Точно, и еще знает очень много о кофе и чае. Это кафе и его хозяин были одной из причин моего приезда в Калининград. Поэтому я заинтересовался нашим разговором с Леной ещё больше.
- Впрочем, годы моего ученичества, уже в прошлом, – неожиданно просто сказала мне Лена – Марго. - выхожу, а следующей остановке.

А вот влюблен бывал,
Наверно, каждый:

А как его?

Откуда вдруг пришло?

На эти вот вопросы отвечая;

Ответить, видимо, не смог

Еще никто.

И есть ли он вообще,

Тот путь к сердцу девицы.

Не выдумка ль,

Не плоти вечный зов?

Не знал я этого,

И не узнаю видно...,

А может и не стоит -

Знать того?

На все есть Бог!

В Его все вечной власти,

А нам за все Его благодарить,

И в этой благодарности

Великой!

Друзья, давайте будем

Просто жить

Не философствуя,

Не мудрствуя лукаво.

Но просто встретив раз

Понять.

На всей земле всего

Одна

Такая

И мне ли этого

Не знать.

- Как!!!??? – вопрос мой звучал почти трагически.

- Так вот, пришло Время…
- Я провожу тебя, - совсем неожиданно я назвал Лену на «ты».
- Не надо. Время для этого ещё не наступило, - её слова сразу же убедили меня, что никаких провожаний, телефонов и даже мейлов сегодня не будут.
- Но мы обязательно увидимся ещё…?
- Всё может статься.
- Может, когда придёт весна, - может быть, когда наступит Время.
- Я буду ждать.
- Да, только запомни… Весна прилетает в Калининград, только вместе с аистами.
- Я понял.
- И, опять же, кстати, я действительно ношу чулки, - сказала мне девушка на прощание, очень тихо.
Ну вот... остановлюсь на сегодня, с твоего разрешения.
Ну вот... остановлюсь на сегодня, с твоего разрешения.
Моя Муза обязательно придет снова. А я тем временем добрался до «своей» остановки. Моя Муза обязательно придет снова.
А я тем временем добрался до «своей» остановки, та, что на Советском проспекте и называется, почему-то – Нарвская. Хотя на дорожном указателе ясно было написано – Генерала-лейтенанта Озерова.
И стрелка, а вот никакой Нарвской и не видно вовсе.
- Опять – парадокс, - подумал я, но времени на то чтобы остановится и задуматься, не было.
Я шел по Пискаревскому проспекту

В Часовню Благовещенского

Храма

И там принес свои молитвы Богу

И Лик Его

В киоте драгоценном

Свет тонких собирал свечей.

Там я увидел мельком

Свое лицо

В стекле иконы отраженным

И понял вдруг,

Что я еще не кончен.

Но только начато мое творенье

Богом


Тем более и загадочный этот трамвай, вновь, как будто бы подмигнул мне очередной цитатой Канта: - «Золотое правило нравственности» - всегда поступай так, как бы ты хотел, чтобы поступали с тобой. И. Кант.
- Интересно, это он специально так или у него случайно выходит, - вопрос о несоответствии названия трамвайной остановке, объективной вывеске, тут же отошел на второй план, и забылся. Теперь меня интересовал этот трамвай:
- Прямо какой-то передвижной цитатник, - заговорил я тихо с досадой и быстро вытащил свой старенький фотоаппарат-мыльницу.
Мгновение, и на цифровой плате запечатлелась корма отъезжающего средства передвижение. И снова, там что-то, подписанное И. Кант. Трамвай отъезжал, и подпись философа показалась мне вычурно-неразборчивой.
- И сколько же наговорил, этот неистовый Иммануил? – подумал я.
- Ишь ты, весь трамвай исписали…, продолжил размышлять я вслух - Непременно дождусь его завтра в «тупике» и прочитаю ВСЁ, что на нем написано, - сказал я себе, быстро перебегая дорогу (по зеленому сигналу светофора) и направляясь к редакции.
- Хорошо хоть узнал заранее, куда идти, впрочем, в Калининграде – все близко, - я всё ещё продолжал думать, несмотря на то, что мой ход, напоминал уже скорее бег.
- Видимо, я все же уже бегу????????
Этот вопрос реплика, он как то завис во мне на все 5 минут, которые я потратил на путь до редакции.
- Уууу… х, ты – во время! – у меня так часто случается, когда я начинаю думать с какой то «зависшей» было буквы.
На этот раз, реплика вырвалась из моей гортани достаточно шумно.
Но, только после того, как я успел поглядеть на свой несчастный дешевенький смартфон. С трудом продавливая клавишу включения, я все-таки активировал его дисплей и увидел, что до назначенного Лизой времени осталось еще целая минута.
- Доброе Время! – обратился я прямо к комнате, не зная еще пока, кто в этой компании есть ху (who). – Я не опоздал.

Сегодня еще покой,

Плывет в пустоте Земля,.

Спит время,

Во тьме ночной.

Не двинется,.

Водная гладь...

А завтра -

Пойдут часы,

И потечет вода,

Земля полетит,

Сквозь строй...

Ломая Космоса

Стать!

Последний день тишины,

Последний покоя миг.

Замри же

И насладись...

Ведь завтра...

Родится мир.

По комнате в «броуновском движении» передвигались несколько персон, среди которых было минимум ТРИ девушки.
- Которая из них? – подумал я с интересом.
Двое девушек, после моего жизнерадостного приветствия, продолжили свой «броуновский путь» в никуда, но одна, все таки, застопорила движуху и медленно произнесла:
- Да нееет, вроде, - ко мне обратилась девушка, в чьем облике было что-то тонко-некрасивое.
Вот так бывает, увидишь девушку, она вроде бы привлекательная и одета хорошо, но есть в ней что-то… такое неуловимо-тонкое. И не знаешь, что это, но почему-то точное знаешь, что это «что-то» - неприятное.
Девушка остановилась, ну почти точно, передо мной.
Разве чуть-чуть просчиталась… метра на полтора, ну два, в крайнем случае.
- А когда придет… Лекс… - имя ожидаемого человека показалось мне несколько странным да и расслышал я его нечётко и потому произносил его сомнительно-невнятно – Лееессс.
- Да уже должен быть… - сказала Лиза, но почему-то снова включилась в броуновское движение, оставив меня за столом одного.


Змее, однажды, довелось,

(Решением собранья стаи).

Красавца - сокола учить

Новинкам ползанья,

и проползанья.

Промучившись: и день,

И два...

Змея досадно прошипела,

-О боги. Если б знала

Раньше я, -

Что сей летун рожден

Не ползать,

То написала бы роман.

(Или поэму в прозе).

В полете есть конечно

Шик.

Но ползать - безопасней втрое.

А безопасность нынче,

Дорогой товар.

... А Горький, позже,

Все наврал.

За гонорар!


Я начал пить кофе, и «от нечего делать» достал фотоаппарат-мыльницу.
Сейчас у меня было время для того чтобы рассмотреть и даже увеличить корму «трамвая-философа», и, очередной раз, прожужжав «зумом», мне удалось разобрать там: «Для мужчины нет ничего более обидного, чем обозвать его глупцом, для женщины - сказать, что она безобразна».
- Какой умный… Кант, - подумал я, бросив взгляд на неуловимо-некрасивую Лизу.
– А трамвай, такой ехидный и самодовольный, но уж больно пророчествующий, - продолжил я ход своего рассуждения, и тут же – впал в опасение, как бы к некрасивой женщине, обещанной мне стариной Кантом, посредством трамвайной цитаты, здесь мне не добавился еще и глупец-мужчина.
– А трамвай, такой ехидный и самодовольный, но уж больно пророчествующий, - продолжил я ход своего рассуждения, и тут же – впал в опасение, как бы к некрасивой женщине, обещанной мне стариной Кантом, посредством трамвайной цитаты, здесь мне не добавился еще и глупец-мужчина.
На столе лежали насколько книжек издания, на котором было написано
«Presston's»
Я заинтересованно придвинул к себе одну из книжечек, которая мне показалось, почему-то наиболее привлекательной и «международным» жестом, направленным в сторону «броуновской редакции» дал понять, что хотел бы пролистнуть издание.
Движение в комнате не остановилось, но Лиза, вновь выбилась из броуновской рутины, и снова, остановилась рядом со мной, просчитавшись на этот раз всего-то на полтора метра.
Сидя, конечно же, легче перефокусировать взгляд на неверно с позиционированном объекте, если, конечно же объект этот не оказывается у вас за спиной, но Лиза, как раз и умудрилась оказаться у меня за спиной…
Поэтому, что бы сфокусировать внимание на ней, мне пришлось неудобно изогнуться:


Ты видела, как

Звезда - падала,

В зеркало?

Её душа не ушла,

Шла, сквозь неё,

Ей навстречу.


- Вот, Лиза… - говорить в таком положении было не удобно.
- Хочу почитать Ваш журнальчик… - есть у меня такая привычка обращаться к людям на «Вы», акцентируя внимание на том, что это Вы, я произношу с «большой буквы», так как это принято делать в письменной речи… И снова, моя поза несколько портила мою отработанную, церемониальную, почтительную речь.
- Ну и ладно, - вдруг подумал я, уже не почтительно, но злорадно.
- Дурацкая, однако, привычка, подходить к своему собеседнику сзади и так заводить разговор, - на этот раз, моя мысли прямо была скоординирована с действием.
Проще говоря, я отвернулся от Лизы, и сел так, чтобы удобно было мне самому.
Так что Лиза, приветливо говорила мне уже «в спину».
- Да, конечно, Данила, читайте, - сказала мне она.
- Лекс, вот-вот будет, - закончила она жизнерадостно.
Но эта жизнерадостность в её исполнении тут же заставила меня подумать, что этот загадочный Лекс, вряд ли будет на месте так скоро, а может, так и вообще не придет.


Герр Кант, привык,

Ему не впервой,

Быть истиной,

В последней,

Инстанции.



Журнал «Presston's» все-таки был достаточно необычным.
Плотная бумага, качественная печать, оригинальные иллюстрации, но главное, какой-то необычный формат. Книжка журнала была почти что квадратной, такой, как был когда-то, во времена моей ранней юности журнал «Калейдоскоп».
Да-да.
Он тоже был необычный и красочный для 70-х годов XX века и еще, в него «вшивались гибкие пластинки-миньоны, на которых иногда можно было найти дефицитную в ту время, «западную» музыку.
Даже «битлов» и «Роллингов», которые, впрочем, были «замаскированы» под странным лейблом-анонсом ВИА, музыка иностранных композиторов.
SATISFACTION.
Не исключено, что на одном из этих миньончиков я и услышал когда-то впервые эту знаменитую песню «Роллингов».
Мой брат очень любил этот журнал, точнее не журнал, а эти самые синие пластиночки и безжалостно выдирал их из «тела» журнала и складывал их в какой-то свой альбом, а журнал – безжалостно выкидывал.
Я тогда еще совсем не испытывал пиетета к печатному слову и не пытался выручить «Калейдоскоп» из связки макулатуры.
Так что: кто и о чем там писали, я так и не узнал.
Но квадратный формат, почему-то прочно въелся в мою детскую память и вот здесь, в Калининграде, в редакции журнала, позиционирующего себя, как журнал бизнес-сообщества встречу эту, давно забытую детскую ассоциацию.
Если честно, я даже инстинктивно начал искать внутри «синенькие» гибкие пластинки. но их, конечно, не было.
Хотя все-таки там еще обнаружился какой-то странный, претензионный разворот – рубрика, с названием то ли «Бизнес-ланч», то ли «Рабочий полдень».
- Так вот, как они заставляют своих бизнесменов писать в свою бизнес-стенгазету, - подумал я задорно.
-Да они же их просто – кормят, - продолжал я думать «про себя», но явно ошибся.
Видимо слово «кормят» было сказано мною, вполне себе вслух и достаточно громко.
Вот и «бедная Лиза», явно страдающая от необязательности Лекса,
забеспокоилась и сказала, обращаясь ко мне:
- Данила! Может быть, вы кушать хотите??? – задала она вопрос, который принято называть «риторическим».
- Однако, как же я ненавижу это дурацкое слово - «кушать» - я тут же переключил свои мысли и сосредоточился.
- Мыслить все-таки надо как-то «потише».
Смазать что ли чем-то мыслительные шарниры, - думал я, всеми силами стараясь не озвучит перед Лизой свой мыслительный монолог.
- Но всё же, как же меня выводит это дурацкое – «кушать», - я продолжал мысленно кипятиться, но звучащих слов, по-видимому, не издавал, а читать в моих мыслях, Лиза, в отличие от Лены – не умела.
- У нас есть, печенье и чипсы, не очень конечно, но мы всегда их кушаем.
Не все конечно

В этом мире продается

Я это знаю,

Но хочу уверенность

Иметь

Не продаюсь ли

Я.

- Блиииииииннннннн! – опять даже в мыслях моя реакция на непонравившийся мне оборот была отцензурирована.
Мне пришлось уйти уже куда-то на третий уровень мыслительного процесса, чтобы закончить свое внутренне-мысленное возмущение, но все же, усилием воли, (не без помощи герра Канта) мне удалось прервать свое уже мыслитено-осязательное кипение.
На «третьем уровне» размышления, я уже мог позволить себе короткое и хлесткое:
- ****ь! – и тут же успокоился.
Когда-то, мой научный руководитель, Рифат Аббязович (которого «за глаза» все называли просто «РЕФЕРАТОМ ОБЯЗОВИЧЕМ») рассказал мне о судьбе этого весьма неоднозначного слова «****ь».
Дело в том, что в первых изданиях великого словаря «Живого великорусского языка», Владимир Даль, использовал и пояснял его не просто, как цензурное, но даже в некотором роде – почётное.
***** в Новгороде, якобы, обозначало вдову ратника, погибшего «за други своя» на бранном поле и потому она имела в обществе большой почет и уважение, а так же и определенное материальное вспомоществление от всего общества.
С таким общественно-финансовым капиталам, женщина, в принципе, могла вести жизнь благопристойную, показательную и становиться примером, для подрастающего поколения, которое, очевидно, должно было холить и лелеять своих официальных «****ей».
Однако, женщина, есть женщина, и благочестивые новгородские «****и» воспринимали общественное признание несколько своеобразно.
Ну, вы меня понимаете.


Ну, хоть убей,

А не идет строка

Какая-то тоска

И точка.

Нет настроения

У меня

Сейчас

- А впереди?

А впереди.

Еще глухая ночка

Не знаю я

Усну

Или опять бродить

Мне неприкаянною

Тенью по квартире

В сомненьях я

И вот изобразить

Затеялся свое

Я настроение



Конечно, поначалу «никто не даже подумать не мог», но все больше и больше почтенных «****ей» беременело, ну что тут сделаешь, средства «планирования семьи», в виде, скажем, высушенных свиных и бычьих кишок были и сами тогда еще в зачаточном состоянии (их находили в «походных несессерах» рыцарей-крестоносцев, не очень-то чтивших свои монашеские обеты) и помогали весьма условно.
«Медицинские аборты» находились в руках бабок-повитух, которые и сами были женщинами, а стало быть «язык за зубами» не держали.
Так что «незаконнорождённое» поколение стало весьма заметным в городе и на «софийке» и на «торговой», стало их много и в посадах, а в посадах, народ проживал мало деликатный, прямо скажем – «быдло».
И называли они малолетних, незаконнорожденных сопляков и соплячек – «****ским племенем», «****скими ублюдками и хорошему, доброму, почетному слову – пришел кирдык.
- А все из-за женщин! – блииииинннннн.
Опять я закончил свой мыслительный исторический экскурс громкой от цензурированной репликой.