Помню школу свою, что Гестапо в районе звалась

Помню школу свою, что "Гестапо" в районе звалась,
Правда, я-то не знал, увлекаясь учёбой и книгой.
С нашей школой давно и навечно оборвана связь,
Но стоит она прежней, не маленькой и не великой.

Здесь мои однокашники, нынче — крутые менты,
Ошивались придурками, младших строжа и калеча.
Здесь был каждый десятый с любой историчкой на "ты"
И похабное смрадно лущил из Есенинской речи.

Им ударить бы в пах, да тишком опрокинуть в сугроб —
В этом виделась доблесть, а мне-то казалось, что подлость.
Впрочем, нрав физруков был не менее слеп и суров,
Это было, пожалуй, как Южный и Северный полюс.

Ни имён, ни фамилий по-прежнему не назову:
Пусть живут и творят в ожидании Судного часа.
Но преддверие драки запомнилось как наяву
И садиста треклятого, злыдни, кривая гримаса.

Я б убить его мог, только взял поперёк в перехват,
Ухайдакать как тлю, раскрошить черепушку о стену.
Собралось поглазеть на разборку немало ребят.
Что ж тут? Первый этаж. Это было как раз в перемену.

Но потом отпустил, вразумлённый Небесным Отцом:
Мне не бить — убивать, если только с собою расстанусь.
Он три раза ударил ладошкой наотмашь в лицо,
Утверждая, шпана, короля не поверженный статус.

По каким вы подвалам района прошли, короли,
И в застенках каких, повзрослев, наши судьбы пытали?
Ваши души смердящие — оторопь нашей земли,
Состоящие сплошь из желудков, зубов, гениталий.

Если где-то и жил Вездесущий Всеведущий Бог,
То они и к Нему подходили с камнями под окна.
Сколько раз наглецы задевали меня на "слабо"
И махали в лицо недокуренной страстью подонков.

Но страшны не они среди тысяч мне ведомых лиц.
Пусть дела их негодны и смрадны, я знаю, я знаю —
Из задиристых мальчиков путних не выйдет убийц,
Все убийцы светлы и тихи, словно ангелы рая.