Мойдруг

большой, лохматый, добродушный —
любимец всех детей двора.
любовь сильней, чем конура,
а больше ничего не нужно,
ну, может, косточку какую,
и колбасы (ах, колбаса!),
о, боги, покормите пса,
а впрочем, я и так ликую
от этих рук, что робко гладят
шерсть непослушную мою,
ещё, пожалуйста, молю
моих богов отрады ради!
я просто счастлив, сбившись с лая,
сказать вам просто не могу.
я прижимаюсь к сапогу,
скулю "люблю", хвостом виляя,
но больше всех её, конечно —
с глазами, полными огня.
она Мойдруг зовёт меня,
ей предан искренне и нежно.
и в конуре так мало места.
погаснет свет от фонаря,
я жду, едва взойдёт заря,
её у тёмного подъезда.

вчера носился за котами
и совершенно сбился с ног,
уснул случайно (как я мог!),
забыл! уже подводит память.
и было ль страшно так — не помню,
как гром ужасный разбудил,
жар незнакомых мне светил
слепил глаза, как отблеск молний.
кошмар закончился. дурманит.
нет, это вовсе не гроза,
мне едкий дым попал в глаза,
и всё как будто бы в тумане,
и держит страх. я ждал заката
и обезумел от жары,
я выбежал из конуры.
кричали в ужасе цикады.
сходил с ума, ходил кругами:
двор был усыпан кирпичом,
и солнце трогало лучом
тела, что я считал богами.
бежать, бежать, бежать из рая.
и я бежал от этих тел,
глаз не смыкал, не пил, не ел
и сколько дней прошло — не знаю.

да к чёрту это празднословье...
да, человечина на вкус
совсем не хлеб, как Иисус —
их мёртвый бог из плоти с кровью.
я плакал, доедая бога,
зубами рвал, жевал, лакал.
мой обезумевший оскал —
как завершенье некролога.

рассвет согрел меня лучами,
а дальше я увидел ад:
огнём спаленный детский сад,
десятки фоток за свечами.
Её глаза в упор смотрели:
в них больше не было огня,
и согрешившего меня.
скрипели чёрные качели.

такая жизнь, такая ночка,
чтоб вечность выть на солнца круг:
мойдруг, мойдруг, мойдруг, мойдруг...
я захрипел. упал. и точка.