Анатолий Соколов

АНАТОЛИЙ СОКОЛОВ
(1946–2010)


Мешает вспыхнувший вдруг ливень
Мне в люди выйти без проблем,
Нас счастье любит все ленивей,
И жизнь дороже, чем Эдем.
Гремит цепями кот ученый,
Русалка вписана в ландшафт,
И дуб под слоем пыли черной,
Как уголь, поднятый из шахт.
Под небом цвета манной каши
То урожай, то недород...
И жаль, что все богатства наши
Прибрал к рукам чужой народ.
Что хочешь сделать для комфорта,
Несостоявшийся супруг?
Согреть чайку, отрезать торта,
Сбыть жизнь наскучившую с рук...
Кто будет первый покупатель,
С кем ты сойдешься на цене?
В груди сработал выключатель —
И свет погас во всей стране.

* * *

Уже не так, как раньше, мучит
Обиды горькая полынь.
И опыт пошлой жизни учит:
Нет ни героев, ни святынь.
История — возня в лакейской
Из-за доходов и чинов…
Все брызги слякоти житейской
В тебя попали, Соколов?

*  *  *

В землянках стряпают оладьи или драники
С корой берез и запахом полыни…
Петр Чаадаев говорил: мы странники –
Хранятся в душах русские святыни.

Нам сроду чужд пьянящий запах выгоды
И гомон рынка с детства ненавистен.
У нас не созревают даже выводы,
Возвышенный обман дороже истин.

Висит угроза самоистребления,
Нет чистых рук для исполненья Слова,
Но светят три  божественных волнения,
Запечатленных гением Рублева.

*  *  *

Стерегущие небо на родине хмурой
Палисадник с березой, изба – инвалид…
Городская душа под бревенчатой шкурой
Как чужая собака ночами скулит.

Изготовлю божка из сырого полена,
Крепко спит вся родня до седьмого колена:
Заслужила у Господа вечный покой
Безразмерной работой и вечной тоской.

Незаконные звезды на небе сияют,
Только темные люди об этом не знают…
В рай плывут на подземных ладьях земляки,
На сухие глаза положив пятаки.

И чудовище с носом, торчащим снаружи,
Выпив полную кружку декабрьской стужи,
Дышит каторжной грудью и шлет домовых
Мучить деток, от морока еле живых.

***

Здесь транспорт идет через две остановки,
И сохнет бельишко дешевле веревки,
И злая жена исподлобья глядит,
Как молодость чахнет и бедность смердит.
 
Здесь дерзкий подросток читает в трамвае
Статьи о барачно-палаточном рае.
Он больше не верит шершавой звезде
И ищет невесту в дворянском гнезде.
 
Отсюда идет пополнение тюрем,
Из окон, завешенных марлей и тюлем,
Доносятся жалобы вдов и сирот,
Здесь носит ножи запрещенный народ.
 
За мусорной кучей нелепой игрушкой,
Нахохлившись, в сумерках дремлет церквушка.
Навеки забыта людьми и творцом,
С морщинистым, грязным и кротким лицом.
 
Шныряет сквозняк под родительским кровом,
И ангел планирует в небе багровом,
И клячу истории гонит поэт
Кривляться на сцене своих оперетт.
 
И тело в согласии с вычурной модой
Расшатано утром безумной свободой,
А к вечеру тащится с тяжким трудом
Из кожи с костями построенный дом.
 
Готовясь за море отплыть из Сибири,
С тоской тяжелее купеческой гири,
Тайга под крылом самолета орет...
Привычно московское радио врет.
 
Пекутся в издательствах пышные книги,
И звезды срывают с небес прощелыги,
И смолоду копят богатство и злость,
Чтоб Родину-мать бросить псам, словно кость.