Из сборника Анитси

*
Блажен, кто не перестает
быть актуальным человеком,
кто марширует в ногу с веком
и все идет себе, идет.

И часики не престают
и все идут себе, идут
вплоть до последнего звоночка,
до ритуального веночка,
до «Со святыми упокой»,
до озаренья – а на кой
все это было?


*
Вот оно – твое поле,
засеянное нихуясе,
проблески доброй воли
в будничной ипостаси.

Черны, как чугун наковальни,
шустры, как малые дети,
как часы, пунктуальны
и у всех на примете.

В рабочее время суток
сборки ингредиентов
им – увы – не до шуток
и не до сантиментов.

Натруженной дланью за плечи,
за шкирку или за хлястик
ухватят покрепче и шепчут
на' ухо – нихуясе)


*
Мною созданный фантом –
силуэт и в нем объем –
вижу в облике твоем
отражение свое.

Вижу кол на голове,
устремленный в небеса,
и в бездонной синеве
свет, сотворший чудеса.

Свет, сотворший мизантропа
в два приема и на мах,
в два прихлопа,
в два притопа,
кабы абы впопыхах.

Ну, и лопасти в спине,
сверла глаз и рта жерло.
Нелегко с тобою мне,
впрочем, и не тяжело.

Потому как, где просто',
там и цитрус золотой.
Ну и что, что заводной,
общепринятый зато.


*
В грудь запустив дренажный хоботок,
одним глотком желудок мной набила
и, переваривая, заблажила:
«О, Анитси, отныне я – твой бог!
И затверди, дурилка, назубок,
не все то злато, что святится Музой.
Ты для нее – потенциальный мусор,
пока костьми не ляжешь между строк.


*
Звон звезд не заглушит собачьего лая.
Такая в 4 часа тишина.
Но множатся файлы под действием Майи
на всем протяжении тонкого сна.

Внутрь ночи свисая дремучим отвесом,
дробными лапками дрон-паучок
перебирает бемоли-диезы,
соединяя в стройный пучок.

Союз их прекрасен, как выспренний мускул,
доколе в светающей колбе зари,
из ауры соткан, крошка-гомункул
пускает на воздух рулад пузыри.

По граням карбункула гонит паттерны
сквозь стенки теней, и обратно назад –
лунообразный, четырехмерный,
апофатический взгляд.


*
В волшебной колбе сидит поэт,
лепит свой статус (читай: статуэт),
а жизнь проносится мимо,
что глупо, но объяснимо.

Поэт уперт, а колба прочна.
Рассудок катит бочку на
действительность, мешающую
витать в облаках товарищу.

Держу пари, что однажды он
признает, что действие есть закон,
даст волю ментальному мускулу,
и колбу сломает гомункулус.


*
Из разноцветных трав и склянок
на свист сейсмических делянок
всплывает на поверхность нечто,
что в высшей степени бесчеловечно.

И лапки-лучики бесцеремонно
в сомнамбулическое запускает лоно,
и издает при этом стон
посюсторонний, как клаксон.

И в ступор входит снов виденье,
свинцом беременеет бренье,
чтобы уже через мгновенье
рудой серебряной со дна
подняться, чтоб опять одна –
луна.


*
По образу и подобию
сотворим себе фобию
пышногрудую, густопсовую,
крепкозадую, сплошь попсовую.

Над запрудой глаз – чтоб ресниц плетень,
и извилины – вдрызг, в дымину, всклень,
да картинки-сны с причиндалами
в три судьбы-версты с интервалами.

Чтоб заглавная верста – как кисель густа,
а другая верста – как мошна пуста
и за третьей верстой лезет в форточку
загребущей ручищей под кофточку.

Ни стыда у нее, ни совести
и ни образа, ни подобия…
И куда же мне с такой, ой ты гой еси,
моя милая, моя фобия?


*
К нему мы всей душою,
а он, чудак, возьми
да нас же и усвоил,
и стер с лица земли.

Был не в себе, наверное,
но смог перебороть,
и потому одел нас
в мерцающую плоть.

В хламиду из флюидов
цвета ай-люли,
чтоб мы в приличном виде
к нему прийти могли.

Отличное решение,
давно уже пора
отметить воскресение,
и чтобы – на ура!