На Малой Рёжме

1. Память о Бейтнере

Почти полторы сотни лет,
Как Бейтнера в Нёноксе нет,
Но памяти призрачный свет
Напомнит, как жил этот дед:
Он, крымской войны ветеран,
Приехал к поморским дворам
Неблизкой ямскою гоньбой
Отшельничать, не за гульбой.

Быть может, бежал от войны,
От воинской тяжкой вины,
Что ночью является в сны,
Что про'литой кровью красны?
На Рёжме, от моря вблизи,
Где ветер прибоем бузит,
Поместье построил себе,
Чтоб жить, размышлять о судьбе.

Богата поморов земля,
Густы разнотравьем поля.
Упорство важно', чтоб с нуля
Жить, Нёноксе благо суля.
Из местных болотистых недр
Поднялся до облака кедр,
На нём - незабвенный портрет,
Во взгляде - безмолвный завет:

"Стой, Нёнокса, тысячи лет!"

2. Таволговый лес

Семнадцать альтруистов,
Любителей-туристов
С утра пошли в поход
И вдоль реки Верховки
Шагают быстро, ловко -
Обгонят пароход!

Лес выстелили стланью,
Ходить в моря за данью:
Скрипит в ногах горбыль.
Что здесь была дорога,
Людей ходило много -
То не враньё, а быль.

Кипрейные полянки,
Обабки да белянки
И комариный нуд,
И таволги соцветья,
Что дарит долголетье,
Мелькают там и тут.

Томит жарою лето.
И вот видны просветы,
Краснеет литораль:
Диск солнца - медной чашкой;
Вся в перистых барашках,
Нам распахнулась даль;
Поклонный крест железный
Стоит в надзоре местном,
Благословляя Русь.
Какие в этих водах
Простор, покой, свобода,
И чистота, и грусть!

3. Гостеприимное устье

Брёвна, пни и сучья - всюду серый пла'вник
Высохший, корявый, выморенный, давний.
На костёр уселся закопчённый чайник.
Николай Семёнов - "фото-замечальник".
Наш состав походный столь разнообразен,
Что не уложиться в лаконичной фразе:
Главная в походе - Сашенька-певунья,
Люда-златошвейка, цветом глаз - колдунья,
С Нёноксы Владимир - знатный беломорец,
А Олег с Урала - местный стихотворец,
Нёнокшанка Нина, резвый отрок Сёма
(Всех - и не упомнишь, с кем-то не знакомы).
Устье Рёжмы встало ласковым затоном,
Солнце в чайных водах - золотым жетоном,
Бережок песчаный - камешки да глыбы
(Говорят, что в речке даже ловят рыбу).

4. У кедров

У лесной тропинки - крепкая избушка
Рубленая "в лапу", с виду как игрушка:
Лежаки да столик, печка - всё по делу,
Рыбаку в походе есть приют для тела.
Я давно не лазил по дремучим дебрям:
Мы идём упорно к бейтнеровским кедрам,
Комары пируют, кровь с нас пьют поедом,
Вдоль реки осины - в седине, как деды.

Я бы не подумал, что на этом месте
Жил помещик Бейтнер, как невольник чести:
Под горою Рёжма в буреломной чаще,
Но в лесу - и тише, и малина слаще,
Слышно бултыханье по камням водицы,
И блазнятся в дуплах хищных сов глазницы.
Мост скрипучий, старый посчитав шагами,
Вышли к лукоморью, к устью Рёжмы, сами.

5. Причастье счастьем

Со стихией костра
Попрощаться пора,
Ведь любая игра
Рано ль, поздно - кончается.
Ждёт нас каждого дом,
Но печаль - об одном:
В этом мире большом
Очень редко встречаемся.

Справа берег высок:
Каждый камень, кусок
Держит в лапах лесок
Корневыми верёвками,
Но приливы, дожди -
Непогоды вожди,
Рвут из крепкой груди
Грунт набегами ловкими.

На горах сосняки
Толстоноги, крепки,
И кусты-ивняки зеленеют рубашками,
А на кочках тех гор
Людям радует взор
С разрушением спор -
Цвет мать-мачех с ромашками.

Той же стланью в лесу
Я в карманах несу
Камни, запах в носу
И в душе ощущения...
Север - ты многолик:
И приветлив, и дик,
Словно в храме старик,
Даришь нам причащение.


   18-19.07.2022 г.
Примечание:
Владимир Флорианович Бейтнер (1832–1908), мой пращур, нижегородский дворянин, герой Крымской войны 1853–56 годов, «ямской гоньбой» (на почтовых) прикативший в Нёноксу (1873) в золотом сиянии орденов и медалей, буквально взорвал «извычное» затишье сельского посада.
Скоро стало известно, что приезжий барин пожаловал с тем, чтобы завладеть всеми окрестными мхами (болотами) Нёноксы, осушить их, затем распахать, удобрить туком соляного промысла и наконец обратить топкие трясины в тучные травоносные пожни. Но не запамятовал ли супротивник нёнокоцких тундр, что в свой час бескрайние «топи блат» – эти народные кладовые – покрываются исполинскими коврами янтарной морошки лучшей доброты, небесно-нежными плодами голубицы, россыпями клюквы, а по опушкам – целебной черницы и красно-бурой брусницы (или боровики)? В оторочках мхов скрывались заповедные места осиновиков – патриархов лесной снеди; угодья груздей, волвениц. В чащах веретий скрывались древнейшие на земле птицы – глухари, рябы, куропти, а также добродушные гиганты леса – лоси.
Между тем стало известно, что вожделенный пояс нёнокоцких болот Бейтнер, на самом деле, получил, но не вечную собственность, как он требовал, а лишь в аренду. Это ожесточило барина, но не лишило порыва. Дилетант и самоучка, он решительно объявляет себя «исследователем побережьев Белого моря и осушителем промерзших тундр, холодящих воздух и почву», рубит себе необходимый усадебный дом (с пристройками для приходящих рабочих) на живописном берегу речки Малой Рёжмы (в 7-ми верстах от Нёноксы), удаляется «в леса» и начинает свой «бизнес», говоря современным языком. На нем, этом бизнесе, и собрались все повседневные интересы Бейтнера. Он не мечтает о семье, не ищет себе подруги жизни. Его не соблазняет даже сладостное внушение Библии: «Утешайся женою юности твоей, любезною ланью и прекрасною серною; груди ее да упоявают тебя во всякое время, любовью ее услаждайся постоянно». (Притч., 5, 18–19).
Нёнокшане едва ли верили в успех «затеи» барина, но от дренажных работ не отказывались. 20 коп. было достаточной ценой, чтобы едва ли не всякий летний день выходило на работы до 200 землекопов.
Надобно ли говорить, что Бейтнер был своеобразным человеком. Крымская война разбудила в нем не только отвагу и храбрость, но и заметную творческую даровитость, которая утешала и радовала его. Известные воспоминания Бейтнера о Севастопольской обороне («Действие в Алминском сражении») остаются одними из самых правдивых и талантливых страниц, написанных о Крымской войне. Даже деловые письма рёжемского отшельника дышали неподдельным чувством художника. («Сухих земель столько осталось, сколько по чистому небу несется иногда перистых облаков»).
Нагрянув в Нёноксу, как снег на голову, найдя в ней свое пристанище и завязав «болотную страду», новый Робинзон нежданно-негаданно стал патриархом мужского колена нашего рода.
Как-то раз гостями Бейтнера привелось быть двум его любознательным племянникам, Анатолию и Виктору. Один из них, Виктор, неожиданно воспылал страстью к молоденькой нёнокшанке, Ане Коковиной. «Прекрасная туземка» забеременела. Узнав об этом, Бейтнер вскипел, приняв случившееся за личную обиду, задевавшую честь дворянина, и разразился гневом, почти в библейском тоне: «У нас так не играют! – гремел он. –И куда пойдет девушка с ее бесчестием?»
Решительный поворот дела не допускал возражений Бейтнеру в его вердикте: бесчестный соблазнитель останется в усадьбе и будет обвенчан с обиженной девушкой. Анатолий же волен ехать домой.
Всё так и произошло. Виктор стал опорой и правой рукой Бейтнера в его хозяйственных делах, а родившийся внук Дон-Кихота Нёноксы, Михаил, стал первым ребенком в новой семье.
Род наш не принадлежал к тем вековым «сословиям», которыми славилась Нёнокса. Зато появление первого ростка в родословном древе стало ведомо почти документально: 1900 год.
В волшебном царстве нетронутой природы, напоенной лесными ароматами и благоухавшим фимиамом разнотравья грибных пожен; под ласковые всплески игривых речных перекатов; под немолчный гомон и щебет певчих птиц – прошли счастливейшие детские годы моего отца.
После смерти Бейтнера (1908) Виктор Шульман открыл в Архангельске лавочку по продаже нёнокской соли и вскоре вместе с семьей переехал в город на Двине."

(Юрий Михайлович Шульман, "Детство в Нёноксе").