Battle with the sun

Это вовсе не ты, о ком кошмары
пробирают холодным потом, теребят хребет,
чьё изуродованное лицо, улыбаясь, щемит нежностью и состраданием;
кто подбрасывает к четырём утра
в простынях (беременная туча, вот-вот хлынет),
вылетаю первым рейсом, мол, из окна.

Это вовсе не ты, причина преждевременной старости
и смерти, ничем не прикрытой, смотрящей мной в меня же.
Нет, потому я пугаюсь зеркал
и жуткого искривления тамошних лиц, –
нечеловеческого, –
что исчезла сама потенция красоты,
что самое чистое оказалось самым грязным,
что вместо одушевления жизни животное сожрало душу,
что вечность, мелькнув в твоих зрачках,
даже не разбилась: захлебнулась в болоте, под гроздями клюквы.

Причина совсем в ином,
просто я близорука,
идеализирую далёкое,
созерцаю прожилки на мякоти пальцев
(чёрные ветви над синюшным небом).

Мне ужасно хочется спросить, "как ты?", то есть "кто ты?", во всю протяжённость.
Узнать сущность всего твоего сейчас, от начала до конца, ну и за пределами, конечно.

Хромая, лезу в дебри; безногая, ползу.
Я отупела, опошлилась, опустилась,
(дико хочется избежать сло'ва, но) опустела.

Если пустота – это Бог, то полнота – он же,
главное, чтобы то и то было абсолютным и сразу:
без парадокса – перекос.

Между блаженным и безумным нет разницы
кроме тонкого нюанса, именуемого любовью.

Я имею в виду связь человека с миром вокруг,
самоценность другого,
растущую из самоценности тебя самого.
Но если я – не образ и подобие идеала,
то какая уж тут самоценность
(млекопитающего, пресмыкающегося, членистоногого, ракообразного),
без запредельного ока,
без осмысленности целого?
Ценность под сомнением.

Таракан, мечтающий о звёздах, ненавидит и их, за недостижимость, и сородичей, за глупые мечты.

Если Бог умер, то душа тоже.
Если Бог умер, то я последую за ним.

Это вовсе не ты, обезображен
ножами, кровишь канаву,
Господи,
это я сделала с тобой в себе.


<2017, март>