Прогулки с Иосифом в трестовской больничке 4

1. «Закатное»

В окошке июньское солнце
Садится за крыши домов.
Вот так же в Брюсселе валонцы
Закат созерцают немой.
А слушают… Слушают Бреля.
И видят седых моряков.
Закатная песнь менестреля.
Недолгая встреча веков.
И падает с неба на скалы
Красивый, как бог, самолёт.
Герои окрашены алым.
Героям последний салют.
Закаты. Повсюду закаты.
И солнца хватает на всех.
Вот так же когда-то сарматы
Его отдавались красе.

2. * * *

За Воронежем натружено
Катит волны Тихий Дон.
Кто играл Защиту Лужина,
Верит в лучшее с трудом.
Да и так не больно верится
В золотые корабли.
Человек растёт, как деревце,
Подымаясь от земли.
На подъёмах бьётся-мается,
Собирает ордена.
И от тяжести ломается,
Будто дерево, спина.
За Воронежем, за Китежем
Широка землица Русь.
Кто её причастье выдержит,
Окунётся в боль и грусть.

3. «Промежуточное»

В субботу день сквозь сито протекает.
Старик (больной) завыл, как муэдзин.
В больничке все живут холостяками.
А я в палате в принципе один.
Иосиф, в той же позе, бестелесен.
Он главное давно уже сказал.
Мирок вокруг рассудочен и тесен.
Не помешал бы скромный кинозал.
В соседних незаполненных палатах
Досужий щебет баб и мужиков.
О пенсиях, заплатах и зарплатах.
О дачах, где напасти от жуков.
Хотя и это я перевираю.
В наклад идут застенков голоса.
Мне дьякон, усомнившийся, Кураев
Открыл на «вохристившихся» глаза.
Да я и сам далёк от гуманизма.
Питаю к ближним чувство-статус-кво.
И пирамида допотопней призмы.
Бои идут ещё не под Москвой.
Я новостей не слышу, не читаю.
Тому назавтра ровно восемь дней.
Возможно там Америка с Китаем
Договорились, с толком, о войне.
Что делать с ней, не тратя банк и годы.
Про это я узнаю после всех.
Я здесь смотрю закаты и восходы.
И в том немало подлинных утех.
Чу! Двадцать два. Включаем наши «светы».
Маньячку-лампочку на стенке, за собой.
Возьмусь, пожалуй, завтра за сонеты.
Возможно, накатаю про любовь.
К кому-чему, опять-таки не знаю.
Но к жизни, вряд ли. Бог меня простит.
А стих растёт. Иосиф – вечно с нами!
И есть куда ещё за ним расти.

4. Сонет первый

Каракули повторно обвожу
По стёртым раскуроченным останкам.
Из памяти возникшее «бонжур»
Хочу пристроить ранiцай к свiтанку.
Пристроить можно. Вытончив ажур.
Строка моя – совсем не пуританка.
Я здесь таких изрядно напложу.
С изяществом ковбоя и мустанга.

А если не удастся укротить,
Себя не стану попусту корить,
Швыряя вниз вчерашние монеты.
«Бонжур» отдам на волю парижан.
А сам опять пройдусь по этажам.
Нет куража, и это – не сонеты.

5. Сонет второй

Спряжения сплелись и падежи.
Нет. Падежи сложились и упали.
Как призраки Неаполя в Непале,
Навечно упокоившись в тиши.
Над крышами лихачили стрижи,
Вычерчивая дерзкие спирали,
Точнее – расписные виражи
По витражам больничной пасторали.

Суббота. Двадцать пятое. Отец.
День –  в загляденье. Мир – увы! – Скопец.
Нерв растревожен лампой и магнитом.
В суставах вялость. Боли в голове.
И звуков ощущение слабей.
Смотрящий вносит кубок с цианидом.

6. * * *

Вернусь домой. Добью себя ноутбуком.
А не добью, повешусь на ремне.
Овидия коварная наука
На розовом проскачет скакуне.
Вернусь домой. Мне боком выйдут Томы.
Насквозь прокапан. Даром разливай.
Ноутбук – гуд-бай! Но что мне делать дома?!
У конуры, Трезор, околевай!

7. «Очищение»

Весь прокапан и пропитан.
Пробуравлен, как дуршлаг.
Сотни дырочек пробито.
Из меня выводят шлак.
Скрозь протравленный Минздравом
На полатях возлежу.
То на левом, то на правом.
Чистоганом исхожу.
Препарат на мне испытан,
С перелётом в Новый Свет.
Как откину я копыта,
Сяду в ржавый драндулет.
В драндулете двухмоторном
До границы прокачусь.
В теле сильном и задорном
В Новом Свете очутюсь.

8. «Не в музыку»

Загоняя перпендикуляр в ткань стиха,
Ты музыкой рискуешь.
Музыка уходит по верхам.
В скважину, в пространство, в прорву…
В суе
Остаются клочья «турбулент»,
Чёрные лохмотья кантилены.
Музыка. Барышников. Балет.
Пляшущие вакхи и силены.
Перпендикуляром распороть
Можно потроха, астралы, глотки.
Волга вытекает и Смуродь.
Барки, паруса, обмылки, лодки.
Музыка и перпендикуляр.
Это вообще несовместимо.
Звуков равнобедренных скаляр.
В параллелях мыслящих тростинок.

9. «Подстрочное»

«Рабство всегда порождает рабство,
Даже с помощью революций».
Даже если прочищен раструб.
Если Свободу внесут на блюдце.
В каждой Свободе – резон для Власти.
Новые зубы на той же полке.
Раньше – кино, а теперь – блокбастер.
В вены всё те же суют иголки.
Рабство не требует лишней прыти.
Стойло, как стойло. По прейскуранту.
Только не надо чумных открытий.
Можно маёвки – с крестом и бантом.
Бантик, похоже, хотите красный?!
Сколько угодно! А вам – бордовый?
Кто-то опять прочищает раструб.
Хочется дунуть?! – Ширяй, фартовый!
Нового мало в саду мелодий.
Рабство приятно, как сладкий студень.
Райские кущи… Устал, Володя?!
Голос из детства. Из снов и буден.

10.  * * *

Воскресенье. Церковные звоны откликаются болью зубной.
Точно так же, вдоль лагерной зоны, плыл к пенатам, уже не земной,
Из гудящего болью распадка, не малиновый голос тоски.
Пересадка… Души пересадка. Да набухшие звоном виски.

11. «Херменевт»

Машина для слагания стихов.
Стихов – плохих. Отладил и – на свалку.
Заезжено играет патефон.
Ворона перекаркивает галку.
Без них, от них – одно: сойдёшь с ума.
От нудного гудения в височках.
Уже не кликнешь Пушкиным: «Зима!».
И тут же – вскачь. К заутрене, в Опочку.
В Опочку даже Бродский устремлял
Свою запатентованную фразу.
У римлян тоже не было Кремля.
Зато в кирасах вырастали Крассы.
Там цезари поэтов стерегли.
Но палки им в колёса не втирали.
Ссылая на куличики земли,
Читали на привалах пасторали.

12. «Как много злых поразвелось…»

Английским нас не удивишь.
Take me the book, а то – газету.
Я – дервиш. Я – лесная мышь.
Ползу, нахохлившись, к клозету.
Вовсю идёт больничный гон.
К тому ж хлебаю соки-воды.
Я – мышь. И жалкий эпигон.
Пуляю в классиков до рвоты.
Без всякой совести дразню
Их залежалые шедевры.
Грызу за так. Под ту грызню
Скрипят защемленные нервы.
Отщемит, запою своё.
Не запою, так отчубучу.
Швыряя мощное копьё
В змеиных тел клубки и кучи.