Прогулки с Иосифом в трестовской больничке 2

1. «Почти натюрморт»

Два стула. У кровати, что напротив,
Кусками выдран престарелый пол.
Линолеум.
Берёзы за окном белеет ствол.
Их целых три. А здесь, в унылом гроте,
Две тумбочки. Один квадратный стол.
Есть зеркало и раковина. Вроде,
Двух лампочек-маньячек на стене
Огромные округленные плашки.
Берёзы. Туч кудлатые барашки
Плывут. Всё это видится в окне.
Точнее, за. А в камере. Опять…
Вторая, где лежу сейчас, кровать.
Простой карниз. Обычная рессора.
На кольцах накрахмаленная штора.
И кто-то мне долбит: не унывать!
Бывает хлеще ящик, и Пандора
Ещё не все подвесила кресты.
И даже не разведены мосты
В гражданский мир. Но что-то говорит,
Что близок край. И ночью снится море.
И небо. В них – ни радости, ни горя.
Нирваны запотевшей габарит.

2. «С отцом»

Родилась я ни поздно, ни рано
Это время блаженно дно,
Только сердцу прожить без обмана
Было Господом не дано.
(А.А.)
------------------------------------------------

Мы завтра перекинемся с отцом.
В канун его далёкого рожденья.
По поводу нелепых убеждений.
В них каждый был не то, чтобы борцом,
Но не сводил до бросовых суждений.

Он был оратор. С текстом на листах.
Я слово загибал без всяких рамок.
Но оба мы не славили тиранов.
И совесть перемалывала страх.
Во мне – сполна. Ни поздно и ни рано.

Ему мешали выхлопы побед.
Партийный стаж и траурные ленты.
Мы не были с отцом эквивалентны
В началах и концах прожитых лет
Ни в нонах, ни, тем более, в календах.

Но нас связали прочно, крест о крест,
Не только кровь – незримые пространства.
Поверх любого неогегельянства.
Без всяких оговорок, наотрез,
В анналах беспартийного альянса.

3. «Самоирония»

Слезится глаз. Всего-то – умер нерв.
Они всегда когда-то умирают.
Остался нерастраченным резерв
В любезно упакованных спиралях.
Морщины лишь на правой стороне.
Налево – гладь и чёртов глаз слезится.
В свинцовой пуле, в злаковом зерне
Рассчитан ряд устойчивых позиций.
Они вперёд рассчитаны в лице.
В моём. И в морде всякого барана.
Но умер нерв. В макушке. На торце.
И рухнула в позициях охрана.
И в этом рухе стал слезиться глаз.
И вслед другие рушатся преграды.
Я без того ни Гаусс, ни Лаплас.
Никто не охнет от такой утраты.

4. «Читайте Бродского»

Иосиф – имперец. Быть может, быть может…
Но он не любил Орду.
Имперский историк своё итожит.
Подводит свою черту.
Он плохо читал про чугун и нагайку.
О дохлых твоих орлах.
Овидия вздохи, английские байки.
В эпоху, что умерла.
Имперскому критику льстит, что сказал он
Украйне в её развод.
Поэту не гоже служить вассалом
В угоду ордынских морд.

5. «С Иосифом наедине»

Если бы под рукой у меня оказались не «Холмы»,
а «Крик Ястреба», возможно, и речение моё носило иной характер.
Но в лучшем (или, напротив, в худшем) случае – лишь «несколько».
Экзистенциально ничего бы не поменялось.
Бродский остался бы Бродским даже в таком «камуфляже»,
чуть пришпиленном «американистикой».
Точно так же и я, погружаясь в госпитальную меланхолию,
мог обойтись и без срача Горбунова с Горчаковым.
Доцент Марченко в некотором отношении заменил их обоих.
Но озабоченный вагиной биолог наконец-то убыл,
и я, с вечор, предаюсь своей отрешённости сугубо наедине.
А Иосиф в этом мне никак не помеха.
В любом обрамлении.
Он поглядывает на меня с оранжевой обложки без малейшего ехидства.
Я, периодически, перелистываю давно знакомые страницы.
Мы, молча, киваем друг другу или просто перемигиваемся.
Почти по-братски.
Прошла, считай, неделя…

6. «Бодрящее»

О.В.

Как живётся-дышится в Вашей госпиталии?!
Я тусуюсь в трестовской. Тыдзень на кону.
Скрашиваю бдения встречами с Наталией.
В Арканар заброшен я. Выслан в Фергану.
Прыгает давление. Но в пределах годности.
Глаз один в подслепышах, да кривится рот.
Только не подумайте, по своей-то гордости,
Я, при всей ликвидности, вовсе не урод.
Мы здесь больше Вашим, Ксюша, озабочены.
Драйвом, настроением. Чуткой жития.
Чай, не все гарантии начисто просрочены!?
ЕщЕ мир порадуем оба – ты да я.

7. «Не в строку ритм»

Сейчас зацепим Бродского строку.
Заметьте! Исключительно для драйва.
Жаль – не найду про краковских драгун.
Но что жалеть!? – Поэзия бескрайна.
Всего два слова – и развилка тем.
Иные интонации и чувства.
Возьму строку и, ниточку продев,
Прошью свои и рвения, и буйство.
И вот – она. Решительно – она!
Но задан ритм, и эта не подходит.
А так была по белому черна!
И в ней бродил гормон или наркотик.
А вот ещё – про «в прутьях Кёнигсберг».
Ещё чуток и мы накатим Канту.
Но ритм не тот. И эту я отверг.
Строка моя решительно вакантна.
Я знаю, есть достойная меня.
Иосиф в том ничуть не поскупился.
Но погожу. Свой ритм не виня.
Пока не сдох и не «самоубился».

8. «Невозможный темперамент»

Не знаю, с чем, в коктейль, моё «меланхоле».
С «холерией» нельзя связать, по теореи.
В «сонгвины» завернуть?! Как на Па-де-Кале.
Пусть дунет на меня каким-нибудь бореем.
А может, обмакнуть во «флегму» свой алтын?!
Тогда я расползусь финифтью по бумаге.
О, дайте мне огня! Я подтяну болты
И выдам на послед псалмы о Телемаке.

9. «Людоедское»

Бессонница. Часть женщины. Стекло.
– Строку нашёл. С неё и начинаем.
Там в рифму было… А у нас – влекло.
Куда?! Зачем? А хоть поднять чинарик.
Я не курю. Но в урну опустить.
Очистить близлежащее пространство.
Тупая боль в подлокотной кости
Лишает мир нелепого убранства.
И птичий щебет будто насеком.
Ага! Гомер. С тугими парусами.
Но вот, подуло утлым ветерком.
Пусть петухи останутся в Рязани.
Часть женщины, достойная любви.
А целую циклопы умыкнули.
У нас теперь иные корабли.
И Мандельштам с Есениным уснули.
Иосиф! Части речи подавай!
По ломтикам. Отборные – филейно.
Глаголом пышным дышит каравай.
И не забудь бутылочку с портвейном.
Откушаю. В башку ударит хмель.
И не скажи, что было понарошку.
Не даром, под закуску, тучный шмель
Боднул моё высокое окошко.

10. * * *

Выйду другим человеком…
Поздно, придурок, другим!
Хватит! Проспал и пробегал.
Шлёпай в пески, Ибрагим!
В полную пустошь. В самумы.
В царство палящее солнц.
Там, в карандашный рисунок,
Выжми остаток до донц.
Рыкни в обвал Маяковским.
Фетом височки лизни.
И у Эйнштейна с Минковским
Свёрток с пространством возьми.

11. * * *

Влад не так творил в печали…
Он – поэт, а я – басмач.
Мог бы ярче и курчавей.
Так возьмись – переиначь!
Нет, не буду. Не, не стану.
Оставляю всё, как есть.
Ни Изольде, ни Тристану
Не спою в миноре песнь.
Ни баллады, ни рулады.
Ни соратнице Н.П.
Ни дано, так и не надо!
Как dress-коды шантрапе.

12. «Пейзажное»

Больничный двор. Здесь клёны и ольха.
Местами тополь. Липа с бузиною.
Возможно, ясень. В тему для стиха.
Берёзы к улице, зелёною стеною.
А здесь – крапива. Снова бузина.
Лопух и непонятная окрошка.
И если приглядеться, каземат
В обрыв упёрся, отвернувши бошку.
С обрыва – хлам. Там голову сломить.
Уже свою. Никак не каземата.
Тропинки малой не отыщешь нить.
Сюда бы членов нашего Сената!
В такую же пучину завели,
С лукавым кормчим, судно патриоты.
И на краю молчальницы-земли
Поспешно делят должности и квоты.
А здесь, внизу – речушечка-река.
Что граду целому названье подобрала.
Века минули. Будут ли века?!
То знают звёзды, пленники Астрала.