Прогулки с Иосифом в трестовской больничке 1

1. ЭЛЕГИЯ (фрагмент)

Читал своим «Элегию», с листа.
Страницу первую. Без Эдика и Саши.
Сегодня день какого-то поста.
Начало самое. На завтрак вместо каши
На донке блюдца горстка макарон.
Кусочек сыра на обрезке хлеба.
Чаёк. И знак грядущих похорон.
Не знаю, чьих. Окученное небо.
Дождило в ночь. Закрытое окно.
Сосед храпел. Ворочался, вздыхая.
Под утро невесёлое сукно
Подсматривало в щелку вертухаем.
Во дворике унылая мокреть.
В продышку простоялся на щебёнке.
А мне хотелось в море помереть.
Рыбёшкой, в неродившемся ребёнке…

Откапали, вкололи, подкормили.
Лежи себе, заламывая слог.
А за окном шумят автомобили.
И мир всё так же – ни хорош, ни плох.
Он слеп, как бот, обутый, как попало.
Как валенок сибирский на весу.
В его заду нет должного запала
И нужной загогулины в носу.
Обычный мир. Безбожный недоносок.
И в нём занозой наше бытие
Из радужных и сумрачных полосок.
С пустынным Духом пошлый адюльтер.

Я стану босяком и наркоманом.
Ну, если раптам вырвусь из застен.
Прощай, Гольфстрим! Прощай, Копакабана!
К Аллаху любомудрие систем.
Я выброшу ошмётки и наброски
В открытый зев Вселенского Осла.
Мне Пушкин и со мной гулявший Бродский
Оставят отголоски ремесла.
Я с ним уйду в летейскую Нирвану,
Где Смерть и Жизнь сливаются в одно.
И в дырку оскудевшего кармана
Провалится больничное окно.
Но – это если. И опять – не сразу.
А так – колоться, капать и пыхтеть.
И вспоминать, как в Раину «Заразу»
Я выкинул последний «гипертекст».
И не успел откликнуться Оксане
В рождение заточенным стихом.
Из этих оскользнувшихся терзаний
На ослике не выскакать верхом.
Больничный мир. Так он и весь – больница.
С Берлином, Ниццей, Римом и Москвой.
Глядит в него померкший лик Денницы
С кромешною неангельской тоской.
Катись к чертям! Тоска и наважденье.
Мы просто дошагаем до конца.
И Ксюшино затёртое рожденье
Ещё прокатим в степь на бубенцах.
На поездах. На дальних и не очень.
В Очакове очнётся Горчаков.
А Горбунова мы отправим в Сочи.
По трассе на феррари гончаком.
Мицкевич пусть утешится Литвою.
Какая есть! И Польша «нех живе!».
Без битв-обид. Без срача с Калитою.
С Москвою, искупившей Куршевель.

17-20.06.2022

2. «Октеты»

У Бродского всё сложено в октеты.
И рифма, в каждой паре – чёт-нечёт.
Отладим в честь его авторитета
Октетов заковыристых пучок.
В обноски слов раздёрганных одеты,
Неряшливо пристёгнутых причём,
Да Музы нет. Строптивая, о, где Ты!?
Придётся ограничиться врачом.

Один пошёл. Другой сочится рядом.
Отточенный, как дедовский кинжал.
Анчар в него сцедил пилюлю с ядом.
Октет при этом горбился, дрожал.
Но принял всё, как высшую награду,
С достоинством надменного пажа.
А может, с целомудрием Сократа.
Без причитаний и без куража.

У третьего – свои торчки-причуды.
Ему подай микенскую строку.
Но мы его макнём кудрявым чубом
В обычное рязанское «ку-ку!».
И как Ермак, обманутый Кучумом,
Что со стрелой в распоротом боку,
С мечтой попасть – не к Господу – к врачу бы,
Уже не станет ёрзать на скаку.

А тут приспел Октет, считай, четвёртый.
Он скромен был и истово учтив.
Дышал неслышно, к пятому припёртый.
Хотя пока не близко до пяти.
Короче, этот уродился мёртвым.
Ты, если сможешь, кволого прочти.
Потом пошли сии октеты к чёрту.
И житие усопшее почти.

3. «Благодарность»

Иосиф! Потерпи, родной!
Так, я ж тебя особо не прессую.
И жизнь свою больничную рисуя,
Не пользую стишок очередной
Твоих «Холмов». Прости за «Гор и Гора».
Попал в струю сюжетом и строкой.
А у кого из нас побольше вздора…
Пусть у меня. И впредь не попрекай.
Ты рифмой бьёшь. Я тоже – не начётчик.
Могу загнуть в отчаянный кунштюк.
Но ты – в непререкаемом почёте,
А я (и то – без мата) с ватой тюк.
Терпи, коль взял с собою на отлёжку.
Иного не было достойней под рукой,
Когда меня прижали неотложкой.
Не попрекай за то, не попрекай!

4. «Не звони»

Что случилось на свете за наши просмыки-прогулы?!
Кто кому навалял в приграничной, считай, полосе?
Чья рыбёшка ушла на прокормку имперской акулы.
И какие верблюды сейчас на ходу к медресе.
Те же тёрки в глубинных штабах о судьбе Украины.
Тот же бред окормляет дворовым лучок-старичок.
А у нас за окном не роскошных кварталов витрины,
А скучнейший отскок и на нём телевышки торчок.
За углом по часам перезвон околоточной церкви.
От неё, за забором, ботаников мокнущий сад.
Что ты слышишь, Джон Донн?! Твои сны за столетья померкли.
И звони, не звони – ничего не вернётся назад.

5. «Мухомолье»

Грек открывает страшный чёрный глаз,
и муха, взвыв от ужаса, взлетает
(И.Б. Post Aetatem Nostrum)
----------------------------

Иосиф здесь Бодлера превзошёл
И Кафку, с насекомой заморочью.
Что ж увидала муха в том глазу?!
Какие страхи бедную взорвали?
Точней, взметнули, вызвав этот «взвыв».
Ущелье чёрное. Где в каждой из щелей
Таилось мук незримых шевеленье.
И муки муху в небо подняли.
Всю оболочку ужасом наполнив.
Теперь от человечьих узелков
У ней останутся надолго тараканы.
Тому виной не глаз, а чей-то нос.
Простого грека. И не весь – но кончик,
Который так заманчиво увлёк.
А страсть, она – известная зараза.
И глаз лишь завершил метаморфоз.

6. «Я бросил всё…»

Я бросил шахматы, загулы и футбол.
Я бросил то, что даже не бросают.
Осталась лишь к поэзии любовь
И к женщине, теперь уже одной
На всей земле.
Под всеми образами.

Оставлю этот вычурный «квинтсеп»
Чуть на весу. Слегка незавершённым.
Для вас, ещё неброшенные жёны.
Пусть маленький, но искренний презент.

7. «Коридорное»

За дверью длинный коридор.
Там голоса и чьи-то тени.
И я, шарахаясь по «теме»,
Им в теме место нахожу.
Тем более, срастаясь с теми,
 С кем сам брожу по этажу,
В тщете надежд, в чаду смятений.
Я сразу Рюрик и Тюдор.
Нет… Я – больничный коридор
И отголоски привидений.

8. «Вчера…»

Вчера оскалилась война,
Давно ушедшая под глыбы.
Под глыбами сновали рыбы
И грустно улыбались мне.
Биолог в ломаном пенсне
Ехидно тоже улыбался
И о вагине ворковал.
А на войне, как на войне…
И ночь потом была темна.
Хотя короткая такая.
Зато вчера был длинный день.
А вы подумали – война?!
И от него ложилась тень
На целомудренное утро,
Что также муторно, и пудрой
Его не сдобрить. Наповал.
Ах да… Война. И ворковал
В своей ехидности биолог.
И улыбался, словно олух,
Чеширским призрачным котом.
Сегодня он увидит дом,
Чтоб снова на круги вернуться.
И снова скользко улыбнуться
Костистой рыбой из-под глыб,
Войной, забытою на скалах.

9. * * *

С девяти разошлось, расцвело перламутрами небо.
Не сказать, в голубень. На подсветке смешались цвета.
Не рождает богов золотистая в оторочь Геба.
Не гарцует давно расколовший подковы Центавр.
Покатилось назад козырное стояние Солнца.
Но ещё допекут разбитные июльские дни.
И накапают в чашу Сократу цианистый стронций.
И придут проводить, кто остался ещё из родни.

10. «Во всём повинны греки»

Столь мертвецов бросают только греки…
Привыкли трупами Победу умащать.
В их голосах на жутком саундтреке
В грядущее нацелена праща.
Вражда проникла в рюриков и россов,
В имперскую подкорку Византий.
Здесь смертные творятся из отбросов.
Их в мир швыряют, толком не свинтив.
И завистью к другим жильцам пылая,
Они впадают в миф «patriotic».
За царский род, за свору Менелая.
За каменных своих кариатид.

11. Н.К.

Мы с тобою из разных миров
На одной широте-параллели.
И не скажешь, что я не здоров.
Будто мы никогда не болели.
Не тоской наполняется зрак,
А всего лишь приглушенным светом.
Свет – не сумрак, тем паче не мрак.
Свет – не лагерь и даже не гетто.
А миры всё равно разошлись,
Разбежались всего за неделю.
Будто что-то большое сожгли,
Не оставив отметин на теле.

12. «Сосед»

А Марченко блаженно спит,
С присущим хроникам подхрапом.
Его пожизненный лимит
Доверен строгим эскулапам.
Тахикардий и хирургий
Ему до смерти не избегнуть.
И сны достойны летаргий
В предшествии последней бездны.
Нет, я его не хороню.
Мы с ним стрельцы одной укладки.
И мне не выдали броню
От перелёта без посадки.
Я лишь о том, что сон глубок.
Что в нём не так набухли вены.
И в лёгких выросший грибок
Свою облизывает пену.