Короткое замыкание в пределах пустоты

Дискурс провокативного письма еще не исчерпал всех своих возможностей, не насытился кровавой пищей из пожираемых собственных детей и не превратился в свою противоположность, почивши на лавке общепризнанности массового культурного менталитета. Уж как Вл. Сорокин, Шиш Брянский и иже с ними ни старались, не желает т.н. ненормативная лексика становиться нормой если не языка, то хотя бы – свободного, не зараженного бациллой лицемерия, мышления. А оно ведь часто как в жизни бывает? Схватишь неразобравшись что-то в блестящей обертке с золочеными буквами «САМОЕ-САМОЕ!», глядь, а из-под яркого фантика лезет нечто неаппетитное и малосъедобное, и, наоборот: на сарае «xyz» написано, а в нем вполне полезные в хозяйстве предметы хранятся.

Рекомендуемое к прочтению стихотворение Александра Фридмана «Мудаки» из тех вторых. Провоцирующее название, словно магическое заклинание «procul este profani» производит предварительный отсев всех тех, кто, пребывая в уютном коконе стереотипов, не готов включиться в игру, усомниться в надписи над входом, а, усомнившись, разглядеть поподробнее, что же там скрывается под печатью этой аспидной, руководствуясь не видимостью и кажимостью, а сущностью. И сие не есть гордыня текста, защищающегося от вторжения нежданных гостей, мол, много званных да мало призванных, а хитроумный прием, эдакий троянский анти-конь в пальто, у которого все на лбу вроде бы написано крупными буквами, а загляни ему в глаза, а там…

Нет, это не томные очи сладкогласого песнопевца о высоком и неземном, не наглые, ёрнические «синие глазёнки» отпетого пофигиста, это – наполненные печальной иронией глаза целого поколения (и если бы только одного!) затерявшегося в занесённых снегами «пределах пустоты» этого жестокого и лицемерного мира. Мира, в котором такие слова как «любовь», «истина», «вечность» обесценились от многократного произнесения всуе, а мыслящим и чувствующим существам приходится изобретать свой собственный «птичий язык», чтобы коверкая почти уже ничего не значащие слова санкционированной речи, пытаться выразить в них свое отношение к этому миру и к самим себе.

Ах, Борис Леонидович, наверное, Вам и не снилось бездонными февральскими ночами, что наступят холода и покруче, что грядёт пустота, которую ни чернилами, ни слезами, ни пламенем свечи не пронять, – остается лишь только тихо материться, повторяя: «Ну и пусть…»

Суть явлений в малой степени зависит от внешней словесной упаковки, все дело в нюансах, в смещении акцентов, то, что сегодня кажется преждевременным или необоснованно нарочитым, по прошествии времени оказывается сбывшимся предчувствием или догадкой, и вот сейчас оно уже рвётся наружу, сметая все на своем пути:

Сойти сегодня я позволю
Одной из завтрашних лавин…

Но любовь всегда остаётся любовью, чем её ни напиши, а трезвый понимающий взгляд – последняя инстанция на пути к осознанию того, что каждый из живущих – пожизненный должник вечности, и что даже в этих всепоглощающих «пределах пустоты» существуют еще закоулки, «где звук – лишь отзвук тишины», которого не заменишь никаким ворохом «букафф».

Стихотворение Александра Фридмана как минимум двухэтажно: наверху – вечная история о вечно несчастной любви, внизу – внезапная рефлексия над всё теми же вечными вопросами, ну а в подвалах – полным-полно аллюзий, намёков и «тёмных мест», блистательно контрастирующих с такими чёткими, прозрачными образами, как: «в ночной тиши ни грамма фальши», «вхожу я в утро, как в пролив», «февраль – посредственный стилист» и т.д.

Спускаясь по ступенькам этого дома, читатель постепенно приходит к со-пониманию того, что ничто не освобождает человека от кармических долгов, и что это будущим поколениям приходится расхлёбывать гектолитры словесной баланды, которой пичкали их дедов, отцов и старших братьев, и что процессу этому несть конца. И читатель, в недоумении споткнувшись на последней фразе стихотворения, еще раз вернётся к его названию, чтобы яркой вспышкой короткого замыкания осознать вместе с лирическим героем, что и «мы не другие, А самые что ни на есть...» и ощутить очистительный катарсис покаяния.

В моих колонках еще не помудревший донельзя великий БГ удивительно впопад задаёт вдруг вопрос: «И друзья меня спросят: о ком эта песня?», а я улыбаюсь виновато-грустной улыбкой, и думаю: «Конечно же обо мне…»

:)

© Vladimir Stockman, 2006