Это я!

Русь моя, сторона родная,
каждый камень мне здесь знаком,
от монгольских юрт до Дуная
я её прошагал пешком.
В окружении злобном, вражьем
ей пришлось от рожденья жить,
это я был рожден однажды,
чтоб хранить её рубежи.
Ненасытный, коварный запад
всюду кинул свой алчный взор,
как манил его хлебный запах
и богатый чужой простор.
Наделенный звериной силой,
по ковыльным степям седым,
это я, спешил за Аттилой,
укрощать всемогущий Рим,
собирал города чужие
под свою тяжелую длань,
и покорная Византия
мне несла золотую дань.
Но, однажды, на поле бранном,
на одной из чужих сторон
был сражен и укрыт курганом
по обычаю тех времен.
Только отдых мой долгим не был,
шла волной за бедой беда,
дым пожаров поганил небо,
в реках красной была вода.
От жестокой ордынской мрази
православный народ стонал,
это я под хоругви князя
по призыву её вставал.
Бил монголов, поляков, шведов,
всех, несущих ей смерть и плен.
Это я ей дарил победы,
поднимая её с колен.
Русь, твой облик могуч и славен,
благосклонна к тебе судьба,
почему же твой люд бесправен,
кто его превратил в раба?
Кто над ним не устал глумиться
и, поправ вековой закон,
через кровь посадил царицей
чужестранку на русский трон?   
От кровавой потехи пьяный
за свободу, за свой народ,
это я с царем Емельяном
без оглядки скакал вперед
на горячей башкирской лошади
в ореоле людской молвы
и казнен был на Красной площади
под ликующий рев Москвы.

С ней на все мне хватало силы,
с ней всегда я был заодно,
и при штурме стен Измаила,
и в бою под Бородино.
За неё я стоял стеною
и, ни в чем её не виня,
с декабристами под конвоем
шел в Сибирь, цепями звеня.
Новый век из огня и стали
опрокинул монарший трон,
как голодные волчьи стаи
на Россию со всех сторон
налетели свои, чужие,
сокрушая закон и власть.
Сея хаос, ища наживы,
смута черная понеслась
по российскому бездорожью
всё живое вгоняя в дрожь,
стала правда считаться ложью,
стала правдой считаться ложь.
Увернувшись от красной пули,
за собой сжигая мосты,
это я продавал в Стамбуле
кровью нажитые кресты,
опускаясь ниже и ниже,
по Европе бродил с сумой
и, потом, умирал в Париже,
не сумев совладать с тоской.
А пока в заточеньи черном
дожидался призыва я,
здесь мои вырубали корни
новоявленные князья.
Паутинами лжи опутав
нелюбимый ими народ,
превращали его в манкуртов,
в бессловесный, безвольный сброд.
Зарастали поля бурьяном,
смерть отметила каждый дом,
и однажды, нежданно, грянул
чужеземный военный гром.
Вновь, как прежде, мне стало тесно
под покровом небытия,
на горящих руинах Бреста,
возродился из праха я.
Подо Ржевом, в московской стуже,
в Сталинграде, возле Орла
это я был ей снова нужен,
чтобы дальше она жила,
чтобы снова имела право
быть, как прежде, моей судьбой,
не богатство сулить, не славу,
отправляя в смертельный бой.
Майским утром под небом синим,
на обломках чужой страны,
это я умирал в Берлине
при последнем вздохе войны.
В честь того, последнего боя
через годы, обычным днем,
это я был вновь упокоен
у Кремля под вечным огнем.
Русь моя! Здесь я не был гостем,
жил, хранил её, как умел,
никогда ни обид, ни злости
на неё я держать не смел.
Вместе с ней сквозь огонь и беды
шел вперед, не жалея сил,
предан был ей и ей же предан,
и оковы её носил. 
И трудился в поту, и дрался
с тем, кто с ней начинал войну,
умирал и опять рождался
то в Сибири, то на Дону.
Ей болеть мне и ей гордиться,
и, как прежде, уверен я,
что когда-нибудь вновь родиться
мне прикажет земля моя.