Сказка

Серебряное солнце
над горных теней сеткой
облаком пурпурным
прикрыто, как салфеткой.
А у порога леса
подмигивает речка
и ветерок играет
и дует, как на свечку.
Птичка загрустила,
упала в куст сирени.
Косяк речных русалок
вдруг всплыл в блестящей пене.
Блестят и зеленеют
тела, а губы алы,
как осенью рассветы,
как влажные кораллы.
Исподтишка камыш их
царапает, щекочет.
А им и дела мало,
хихикают, хохочут.
Их очи золотые
искрятся и сияют,
и в этот свет чудесный
всё тело их ныряет.
А из густого бора
старик лесной вдруг вышел.
«Привет вам, баловницы,
вас за версту услышал.»
Зарос он мхом до шеи.
Лохмотья, как мочало.
И дохлая синица
из бороды торчала.
Лесовика русалки
теснили хороводом.
«Присядь на пень, дедуня,
здесь под зелёным сводом!
И окончанье сказки
дай наконец услышать.
Май сотый на подходе
и ты на ладан дышишь!»

На пень старик уселся,
вокруг русалок лица.
Вдруг в волосах нащупал
он мёртвую синицу.
«Тьфу! Мёртвая пичуга,
недобрая примета.
Опять не кончу сказку
до будущего лета!
Ну что ты станешь делать?!
Чтоб суть не подкачала,
начну-ка видно сказку
рассказывать сначала.»

«Лет тысячу примерно
назад жила принцесса
и грусть в ней заблудилась,
как ветер в чаще леса.
Случилось так однажды:
зевнув, смежила веки
и у окна упала,
как бы уснув навеки.
И рыцарь вдруг явился
в доспехах серебристых…»
Тут лесовик запнулся
и огляделся быстро.
«Шаги я рядом слышу.
Вот шляться взяли моду.
На дереве я спрячусь.
А вы ныряйте в воду!»

Шаги всё ближе, ближе,
и тишь лесную режут.
Уснувшую принцессу
в объятьях рыцарь держит…
И крепче прижимает
к серебряным доспехам,
целует и милует
и шепчет с тихим смехом.

Попрыгали русалки
в искрящуюся воду.
В ней солнечные блики
плясали на свободе.
Русалочьи головки
и лилии беспечно
смешались, запестрели,
сменяясь быстротечно.

А ветерок, играя,
их слов относит эхо
лесовику, что стонет
на дереве от смеха:
«Несносный дед, ты снова
надуть нас видно хочешь.
Ведь сотый май, подумай,
а ты в ветвях хохочешь.»