Кеннет Рексрот - Детские годы ужасные

За лето 1918го года
Я прочёл «Джунгли» Синклера
И «Великие искания» Уэллса.
Осенью умер отец и тётя забрала меня в Чикаго.
Там я первым делом сел на трамвай
И поехал на скотный двор.
Суровым и зловонным зимним утром
Я шёл через грязный снег,
Через убогие улицы
И стыдливо заглядывал в лица встречным,
В лица тем, кто шёл на ночную смену.
Распутные и измождённые лица,
Промотанные и истощённые мозги,
Лица, словно у впавших в маразм
Дряхлых жителей богадельни.
Хищные детские лица.
Землистые сумерки помалу темнели,
И в зелёном свечении газовых фонарей,
В лиловом свечении шкварчащих дуговых ламп
Стали возникать лица идущих с работы:
В некоторых лицах ещё теплилось живое биение надежды и куража,
Некоторые лица были плутоватые и желчные,
Одни – умные, другие – глупые, но большинство уже
Разбито и опустошено, без признаков жизни –
Только слепящая усталость, хуже,
Чем у любого загнанного животного.
Кислые запахи тысячи ужинов –
Запахи жаренной картошки и жаренных кабачков –
Хлынули в улицу.
Голова у меня кружилась, меня тошнило,
И из моей нищеты
Вдруг выросла страшная злоба,
А из злобы – нерушимая клятва.
 Сегодня зло ходит чистеньким
И процветает, но теперь оно повсюду,
Так что даже на трамвае не надо ехать к нему.
Зло это – всё то же самое.
И нищета, и злоба
И клятва – всё те же самые.
________________________________
Kenneth Rexroth
BAD OLD DAYS

The summer of nineteen eighteen   
I read The Jungle and The
Research Magnificent. That fall   
My father died and my aunt   
Took me to Chicago to live.   
The first thing I did was to take   
A streetcar to the stockyards.   
In the winter afternoon,   
Gritty and fetid, I walked
Through the filthy snow, through the   
Squalid streets, looking shyly   
Into the people’s faces,
Those who were home in the daytime.   
Debauched and exhausted faces,   
Starved and looted brains, faces   
Like the faces in the senile   
And insane wards of charity   
Hospitals. Predatory
Faces of little children.
Then as the soiled twilight darkened,   
Under the green gas lamps, and the   
Sputtering purple arc lamps,   
The faces of the men coming
Home from work, some still alive with   
The last pulse of hope or courage,   
Some sly and bitter, some smart and   
Silly, most of them already   
Broken and empty, no life,   
Only blinding tiredness, worse   
Than any tired animal.   
The sour smells of a thousand   
Suppers of fried potatoes and   
Fried cabbage bled into the street.   
I was giddy and sick, and out   
Of my misery I felt rising   
A terrible anger and out
Of the anger, an absolute vow.   
Today the evil is clean
And prosperous, but it is   
Everywhere, you don’t have to   
Take a streetcar to find it,
And it is the same evil.
And the misery, and the
Anger, and the vow are the same.