Навязчивая шарманка

НАВЯЗЧИВАЯ  ШАРМАНКА

Окно в музеи музыкальных инструментов было растворено настежь.  Теплый летний, ночной ветер иногда шевелил тяжёлые, плотные занавески, иногда ненароком дергал струны и тогда в тихой, запыленной комнате старого музея неоткуда возникала музыка. Звуки были высокие и низкие, долгие и короткие от этого и музыка была то веселая, то печальная, то радостная, то волнующая.  Однажды просидев целый день на распутье двух дорог, около леса и города  и так и не выбрав нужного для себя направления ветер, снова вернулся в музей, чтобы в который раз слегка подёргать струны на инструментах. Но едва он приступил к задуманному в долгом полёте делу, как вдруг послышалась незнакомая доселе музыка. Ветер заволновался и увидел в самом углу музейной комнаты маленькую старую, облезлую шарманку. Шарманка тосковала и плакала и старалась, как умела, подпевать всем инструментам сразу, потому что ей казалось, что часть её прежней жизни вернулась к ней. Она снова видела скрюченную спину старого хозяина, золотистые купола древнего храма на площади, лавку старьёвщика Ильи. А потом старик- хозяин умер. Если бы он был жив, то шарманка работала бы и сейчас, а не проводила бы свою жизнь в безделье и праздности.  В глубине своего сердца шарманка слышала весёлые звуки гармони, протяжные звуки трубы и совершено различные звуки скрипки и фортепьяно. А вот у самой шарманки звуки получались тягучие, хриплые, дребезжащие, но петь она очень любила и поэтому всегда старалась подыграть. Начнёт, например, гармонь ухарски «Барыню» из себя изливать ноткой за нотку цепляясь, а шарманка тут, как тут каплю печали в веселье добавить старается. Или станет медная труба из себя добрые звуки выпячивать, опять в них непроизвольно печаль шарманки звучит, да с грустью переливается,  оттого шарманку и прозвали навязчивой, никому не нужной, значит. Лежала так себе шарманка на музейной полке, лежала, и   однажды, у неё неожиданно родилась песенка, небольшая, грустная и плаксивая, так себе песенка, можно сказать, совсем, совсем непонятная и тоскливая :   

Улепётывает лето,
По аллеям босиком,
Ну, а мною не пропето,
Песен сотни две тайком

Хорошо я петь старалась,
Лезут хрипы и печаль,
Два часа я тут ругалась
А они умчались вдаль

Вместе с музыкой тревожной,
Крикнуть мне б – Не допущу!
Ну, я им сказала, - Можно,
Оттого теперь грущу!

Ну, однажды длинные руки с обкусанными грязными ногтями и с короткими толстыми пальцами  потянулись к полке, на которой стояла шарманка, не смотря на то, что грозная табличка «Руками не трогать» уже несколько  месяцев стояла под ней. Шарманка увидела большой крючковатый нос, который сидел криво на продолговатом смуглом лице. Увидела серые маленькие глаза, что бойко бегали в тенях густых чёрных бровей:
« Неужели старьёвщик Илья вспомнил обо мне?!- ахнула она про себя, - С каждым годом, я старею и старею, а мелодии, которые живут во мне как в моей далёкой молодости, так и сейчас, к сожалению, остались тоскливыми. А какой душе нужна тоскливая музыка? Может быть, только такой же одинокой, как у меня. Вот если бы меня поняли, приняли, впустили в своё сердце другие музыкальные инструменты в музеи, тогда бы жизнь моя катилась бы по судьбе гораздо проще и легче». 
Старьевщик Илья будто бы услышал эти слова взял шарманку в руки и о чём-то долго говорил с грузным седовласым директором музея, поминутно размахивая руками и брызгая в собеседника слюной. А потом улыбнулся, отошёл от директора, громко хлопнув дверью,  и поспешил в музыкальную мастерскую напротив.
С тех пор прошло много дней. Шарманка уже не стояла на полке в музеи, не мешала ветру нежно дергать струны инструментов, а опять играла мелодии, только теперь уже весёлые на площадях старинных городов и сёл. Играла и пела задорные песенки: 

Улепётывает лето,
По аллеям босиком,
Нежным солнышком согрето
В ярком платье выходном

Ну, а мне ничуть не грустно,
Есть во мне мелодий воз,
Я играю их искусно
И забавно и всерьёз

Тут с «Катюшей» «Стенька Разин»
И любимый «Хаз- Булат»
Он порой гневлив, ужасен,
Всё же гений говорят

Я о них играю людям,
Ручка вертится. Ура!
Не к рублям привык, - к валютам,
Мой спаситель, мой Илья!