Проза поэта. Третий путь

Пафосом всей его жизни было противление шаблону. Мысль о предопределенности судьбы он воспринимал как личное оскорбление, и изо всех сил стремился преодолеть косность человеческих обычаев и стереотипов, однако неизменно проигрывал в неравной борьбе с Великой Необходимостью. Она расставляла на его пути такие замысловатые ловушки, такие приманки раскладывала перед своими ловчими ямами, что будучи уверенным в том, что он идет своей неповторимой дорогой, с недоумением вдруг констатировал по прошествии лет, что находится в банальнейшем "там где и все", и путь его, никакая не дорога избранных, а темный узкий коридор, по которому гонят безумную толпу. Тогда его гордыня восставала и он начинал идти вспять, биться в стену, искать неположенных поворотов, за что страдал еще сильнее, непонятый даже самыми близкими, которые в такие критические для него мгновения делали выбор в пользу земных человеческих ценностей, оставляя его наедине со своими причудами, с вечным поиском Третьего пути.

Все началось еще в раннем детстве, когда он потянулся из своей кроватки за толстым фолиантом, лежащим рядом, на краю стола, и, увлекаемый вниз неотвратимостью земного притяжения, выскользнул из колыбели на пол. Прибежавшие на крик младенца перепуганные родители с радостью убедились, что мальчик жив, здоров и невредим, они не знали, что в своей преждевременной тяге к знаниям проявилось его незримое уродство, которое на всю дальнейшую жизнь станет причиной его злоключений.

Позже, будучи уже лет семи, стоя однажды перед зеркалом он едва было не потерял сознание от ужаса, охватившего его маленькую душу. Причиной страха явилась смутная тревожная полумысль-полуэмоция-полудогадка, что он - это не он, что суть заключенная в "я" ужасна и от нее веет холодом таких неведомых бездн, такой вселенской тоски, которую не под силу вместить его маленькому тельцу, которое сразу вдруг стало каким-то чужим до отчаяния. Эта секунда была подобна падению с недосягаемых высот в непостижимые бездны. Вскоре он забыл об этом случае и уже не боялся оставаться один в темной комнате и не просил маму посидеть с ним, пока он не уснет. Но это первое чувство тайного необъяснимого страха навсегда осталось в глубинах его памяти, и каждый раз оказавшись в поворотной точке своей судьбы он неизменно вспоминал тот случай из далекого детства и с новой силой становилось ему страшно и тоскливо той безысходной тоской, какой тоскуют, наверное, грешные души обреченные на вечное одиночество в черном пространстве преисподней.

 Чего же недоставало ему в обыденном мире людей, пусть нелепом, порой жестоком, но все-таки понятном и объяснимом? Из великого любопытства он прочел книги, которые дали ему знания, но не дали покоя. Он понял, что в самой идее человека заключен парадокс, мучительное противоречие: если человек уникален, то зачем он представлен таким количеством отдельных не похожих друг на друга особей? Если же человек всего лишь винтик, послушный инструмент в руках Неведомого, то зачем ему дано сознание своей уникальности и самодостаточности? Подобная избыточность, излишнее для элемента свойство быть causa sui не укладывалась в стройную картину мира, в знание, почерпнутое из книг. Сначала он решил искать разгадку в целом - изучал вселенную, законы природы, но как раз человеку места в них и не было. Тогда он решил постичь глубины человеческой души, ее тайные стремления и невидимые механизмы, но и здесь его ожидало разочарование - одни объясняли все поведение человека скрытой логикой подсознания, другие - схемой записанной в генах, третьи апеллировали к идее Бога, ничего не объясняя, лишь призывая верить.

1993