Филип Левин - Умершие

Хорошего парня хватает полиция
И уволакивает. Спустя месяцы
кто-то хвастается, что
прострелил ему затылок
из Вальтера 7.65, и жизнь его
оборвалась на месте. Те, кто
любил его, продолжают поиски
по кафетериям в Баррио Чино или барам
близ гавани. Товарищ клянется,
что видел как тот покупает
два килограмма апельсинов на рынке
Сан Хосе и звал его: "Андрэ,
Андрэ", но вместо того, чтоб повернуться
к человеку, знакомому с самого детства
и широко распахнуть могучие объятия,
он сбежал в спешке, апельсины
высыпались из влажного пакета, один
за другим, короткий яркий шлейф
на мостовой остался, чтоб сказать
Прощай, Прощай чему? Я задаю вопрос.
Его я задавал тогда и задаю сейчас. Впервые
Я услышал историю лет пятьдесят назад;
она стала частью мифологии, которую
таскаю за собой от одного кладбища
к другому, это поверие во власти
моей острой тоски. Умершие вез-

де, запруживая узкие улицы,
выступающие из широкого бульвара
по которому гуляем утром мы.
Они дублируют холодные тени
мужчин и женщин, которые приходят
чтоб продать себя любому, они идут
со мною рядом и останавливаются тогда,
когда и я, дабы полюбоваться яркими гирляндами
или маленькими пирамидками фруктов,
они протягивают руку, чтоб дать денег
или сдачу взять, они говорят
"Доброе утро" или "Спасибо", оборачиваются
вместе со мной, возвращаются той же дорогой
в пустую комнатушку, куда я пришел,
чтоб назвать её домом. Терпеливо,
они стоят за мной, пристальный взгляд
устремляя над грязными крышами мира,
покуда не погаснет свет и мы не станем
одним целым или же никем. Они просят
о малом: молитва сейчас и потом,
тост за их здоровье - наше здоровье
немного лжи, которую не читает никто,
эту гравировку на унылой табличке между
аптекой и магазином спорттоваров,
наименьшее ежедневное чудо.

A good man is seized by the police
and spirited away. Months later
someone brags that he shot him once
through the back of the head
with a Walther 7.65, and his life
ended just there. Those who loved
him go on searching the caf;s
in the Barrio Chino or the bars
near the harbor. A comrade swears
he saw him at a distance buying
two kilos of oranges in the market
of San Jos; and called out, "Andr;s,
Andr;s," but instead of turning
to a man he'd known since child-
hood and opening his great arms
wide, he scurried off, the oranges
tumbling out of the damp sack, one
after another, a short bright trail
left on the sidewalk to say,
Farewell! Farewell to what? I ask.
I asked then and I ask now. I first
heard the story fifty years ago;
it became part of the mythology I
hauled with me from one graveyard
to another, this belief in the power
of my yearning. The dead are every-

where, crowding the narrow streets
that jut out from the wide boulevard
on which we take our morning walk.
They stand in the cold shadows
of men and women come to sell
themselves to anyone, they stride
along beside me and stop when I
stop to admire the bright garlands
or the little pyramids of fruit,
they reach a hand out to give
money or to take change, they say
"Good morning" or "Thank you," they
turn with me and retrace my steps
back to the bare little room I've
come to call home. Patiently,
they stand beside me staring out
over the soiled roofs of the world
until the light fades and we are
all one or no one. They ask for
so little, a prayer now and then,
a toast to their health which is
our health, a few lies no one reads
incised on a dull plaque between
a pharmacy and a sports store,
the least little daily miracle.