На Октябрьской

На Октябрьской тёплый белёсый пар
ночью льётся из люков,
я хожу меж мурчащих влюблённых пар,
приглушённых звуков,

и башка пустая, гулкий бидон,
молока налейте,
твоя речь пахла ужасом и бедой,
и бравадой смерти,

ты была так взвинчена и чиста,
оголённый провод,
я бы навсегда от тебя отстал,
если б только мог бы.

Ты рассказывала, как ходила к врачу,
у тебя диагноз,
ты мне всё говоришь, а я всё молчу,
словно свечечка истончаюсь,

и скорей бы курс к концу подошёл,
и в Америку уезжаешь,
у тебя любимый, всё хорошо,
ты выходишь замуж,

как ты бьёшься и борешься из всех жил,
и на всё решилась,
как отец тебя скручивал и тащил,
и пихал в машину,

и увёз из Минска, увёз домой,
набольно, насильно,
фонари над заснеженной мостовой
словно круглые апельсины.

На Октябрьской где-то возле общаг
и старых заводов,
будто я залез в воровской общак,
в этот цирк уродов,

ты ушла, чтобы я не бежал, не догнал,
не мычал, что нужен,
я хотел бы быть для тебя океан,
а я только лужа,

я похож на туберкулёзный плевок
привокзальной давалки,
я скачу в мельтешеньи спешащих ног
я всего лишь шавка,
я настолько жалок - меня уже
никому не жалко.

На Октябрьской тёплый белёсый пар
ночью льётся из люков,
твою мать, ведь я только что держал
твою руку, вот эту руку, живую руку,

дайте мне хотя б ещё тыщу лет –
я бы всё загладил,
накупил бы мишек тебе, значков, сигарет,
исписал тетради,

я нашёл бы ключ к тебе, подобрал,
я б сломал засовы,
я б все деньги высыпал, отыграл,
и спустил бы снова,

и висел на тебе бы, висел, висел,
всю тебя облапив,
от тепла и близости окосев,
утыкаясь в шарфик,

ну а ты мне молчи, молчи, говори,
ну сечко же,
через куртку сердце твоё стучит –
лезет вон из кожи.

Если б я только мог, если б только мог,
если б ты простила
импотенцию всех этих лысых строк
их висяк унылый,

я бы время точно вернул назад,
но оно, макакой устроясь,
оголило на пальме свой мерзкий зад
и хохочет в голос.

На Октябрьской снег, и шаги глухи,
я пришёл и сдался,
ты читала мне мои же стихи
и асфальт расплывался,

раздвигался, проваливая в глубину
стадион, магазины,
был как лодка, что молча идёт ко дну,
как губчатая резина,

как желе, янтарь, смола, пастила
на каком-то блюде,
ты сказала – я смерти тебе желал,
и прощать не будешь.

На Октябрьской ветер, устав играть,
пар порвёт на клочья,
ты поставила точку, а я опять
дорисовываю многоточье.

Я ушёл, ощущая себя подлецом,
идиотом, фриком,
где-то девушка парню хлестала лицо
и кричала криком,

где-то труб заводских торчат бигуди
или что-то вроде
я ушёл, ведь конечный итог один -
мы всегда уходим.

Где-то в окнах погас и зажёгся свет.
Я иду, никому неведом
по Октябрьской,
на одной из планет
занесённых снегом.

18.12.2018