Сказки внутреннего бога

Явление переноса мифа творца – в мир реальный ярко проявилось в творчестве Велимира Хлебникова.
Крымское. Запись сердца.
Вольный размер.
Здесь мы встречаем пример аллитерации, служащей для создания состояния сфумато, когда «тени сини», «в женщине вы найдете тень синей?». «Рыбаки не умеют». Явления подобного плана в состоянии видеть и создавать только художник, творец, рыбаки же, наклоняясь, «сети сеют». Сродни творцу ветер. «На бегучие сини ветер сладостно сеет запахом маслины цветок Одиссея». Здесь включается ассоциативный ряд, в нем наряду с образами реальных людей появляются мифологические фигуры и предметы. Как в рассеянном состоянии сфумато постепенно реальный мир размывается, все больше мифотворческих элементов добавляет абрисами, нечеткими контурами автор-творец:
«И начинает казаться, что нет ничего
невообразимого,
Что в этот час
Море гуляет среди нас,
Надев голубые невыразимые.»
Такова внутренняя специфика проявления мета-метонимии и проникновение элементов фантастического в мир обыденных реалий.
Полуденный жар крымского взморья располагает творца к выявлению новых, уже его собственных мифотворческих реалий, перенесенных в долгий крымский день, переходящий в закат:
«Все молчит. Ни о чем не говорят.
Белокурости турок канули в закат.
О, этот ясный закат!
Своими красными красками кат!
И его печальные жертвы -
Я и краски утра мертвыя.
В эти пашни,
Где времена роняли свой сев,
Смотрятся башни,
Назад не присев!
Где было место богов и земных дев виру,
Там в лавочке – продают сыру.
Где шествовал бог – не сделанный, а настоящий,
Там сложены пустые ящики.
И обращаясь к тучам,
И снимая шляпу,
И отставив ногу
Немного,
Лепечу – я с ними не знаком –
Коснеющим, детским, несмелым языком:
«Если мое скромное допущение справедливо,
Что золото, которое вы тянули,
Когда, смеясь, рассказывали о любви,
Есть обычное украшение вашей семьи,
То не верю, чтоб вы мне не сообщили,
Любите ли вы «тянули»,
Птичку «сплю»,
А также в предмете «русский язык»
Прошли ли
Спряжение глагола «люблю»? И сливы?»
Ветер, песни сея,
Улетел в свои края.
Лишь бессмертновею
Я.
Только.»
И вот мы видим, как творец, рассказывает свою внутреннюю историю, сказку внутреннего бога – и на место, «где шествовал бог – не сделанный, а настоящий, там сложены пустые ящики», творец заполняет пустоту
сюжета собой, ставя точки над и в этой истории бесконечного крымского дня: «бессмертновею Я. Только.»
Мы видим как запись сердцем крымского дня становится историей бессмертного – и бессмертной историей нового бога.
Таковы аллюзии фаэзии в творчестве Велимира Хлебникова.