Такая судьба 29. Корсаковка

04.09.80
                Галя!  Мне нужен сахар, чай или кофе в банке, трусы, безрукавку, 5 р. Денег (лучше помельче: здесь бывают газеты и сигареты, иногда приходит парикмахер, а платить нечем).
   Если можешь, купи мне часы, которые выбрали на Абельмановке, с цифровым циферблатом за 31 р.
   В воскресенье принеси бритву с одним лезвием и помазок, только тайно! Лучше раньше – к окну.
   Книги и журналы тоже очень нужны… И шариковая ручка!
   В нашем отделении 5 палат по 4 койки. Заполнены пока только 4 палаты. Большинство – по второму, третьему и четвёртому разу. Кто есть кто - говорить здесь не принято, тайна. Молодых мало – 2-3 человека. В основном старики и мой возраст. Есть телевизор, но его выключают в 21 00. Клиника работает всего неделю, поэтому ещё ничего не наладили. Хорошо, что у меня появился свитер: не мёрзну. Жру всё, что дают. Сплю и днём и ночью, наверное от  уколов (в день по 3-4, не считая вливаний в вену).
  У нас есть садик со скамейками, деревьями, пятью цветками и прогулочной дорожкой, между кирпичных замшелых стен – почти по Ван-Гогу («Прогулка заключённых»).В стенах две запертые калитки. Но моё окно выходит почти на волю. Если ты встанешь лицом к тов. Корсакову и пойдёшь налево до тупика, увидишь окно, предпоследнее перед тупиком, пересекаемое пожарной лестницей. Кинь что-нибудь в стекло или постучи палочкой. Окно закрыто, на форточке решётка, но можно смотреть.
    У нас холодно: нет горячей воды и телефона. Поэтому и кутаюсь всё время. Замучили уколы – прямо шатает от них. Вот и всё.
     Пока (еле пишу от слабости). Всем привет, но учти: ко мне можно лишь в воскресенье.
                Игорь.

    ДУРДОМ

Вот сижу я посреди России,
Место называется – дурдом.
Где меня рогатые носили? –
Нынче  вспоминается с трудом.

В листопадах медленных и длинных,
Посреди  безумства и войны
Хорошо расстреливать невинных
У такой кладбищенской стены.

Бродим мы, как лошади по кругу,
От любых случайностей вдали,
Шепотом, не злобствуя, друг другу
Иногда вставляем фитили.

Иногда придет и огорошит
О былом раздумье или весть,
Иногда едим,
                ведь даже лошадь
Может, по-хорошему, поесть.

Не влекут награды, пьедесталы,
Не волнуют прежние дела.
Все мы по-хорошему, устали,
Выплюнули эти удила…

Родина моя, моя опала –
Камень, холодеющий в груди,
Доведи меня до трибунала,
До позорной смерти доведи.

Доконай в метровой одиночке,
Продиктуй бессмысленный устав,
Доведи меня до самой точки,
Только точку, все-таки, не ставь.

Я люблю березовые рощи,
Мягкий мох, как бархат под рукой.
Я в последней сущности – хороший,
Да и в первой – тоже не плохой.

На войну не взятый, не убитый,
Как я им завидую – бойцам!
Их накрыли мраморные плиты,
Молнии сверкнули по сердцам.

Перлись обезумевшие орды
Сквозь леса на родину, на Русь…
Замкнутый, растерянный и гордый,
Может, я для дела пригожусь?

Княжеские бедственные стяги,
Мысли одинокая свеча...
Может, призовут меня к присяге...
Может, расстреляют невзначай?..

Вот стою я, злой и нелюдимый,
Маской улыбающийся мим,
Может, я по-прежнему любимый?
Может, мною кто-нибудь любим?

Молодость - была иль не бывала?..
Мне б еще очнуться поутру...
Самые высокие металлы
Тают, словно иней на ветру.

*  *  *

Я не знаю-
                «лепо иль нелепо
Ныне бяшеть…»
                Но сдается мне,
Что она ничуть не хуже склепа –
Камера с решеткой на окне.
Плющ корявый, купол ярко-синий,
Монастырь над тинистым прудом.
Где меня рогатые носили? –
Нынче вспоминается с трудом.
Никому не писаны законы,
Даже буйный, как послушник тих…
Было время,
                было время оно,
Было для меня и для других.

      Второй день дают титурам (антабус). Поджигаю спичкой, пахнет жжёной резиной. Складываю в кошелёк. Когда вернусь, скормлю Тамаре Сергеевне в вине. Интересно посмотреть, что получится.
   Клеим коробочки для зефира. Вчера и сегодня 500 штук. Ударник труда. На некоторых пишу автографы в стихах.
   Был профессор. Границу между гениальностью и безумием тоже не мог определить. Не смог назвать ни одного непьющего поэта (в истории и сейчас). Сошлись на Ошанине, но я заявил, что он графоман. И спор был окончен.
  Студент-шестикурсник, видимо, готовит диплом на тему «алкогольная деградация». Расспрашивал об ощущениях и жаждет заполучить мою энцифалограмму. Повезло неучу: представляю – сколько у меня аномалий в мозгу!
        … Сделал эту самую «грамму»: электроды на голову, вспышки света в закрытые глаза. Почему-то так и не разглядел жёлтый цвет. От красного до серого в крапинку видел, а жёлтого не видел. Алексей (художник - сюрреалист) видел только жёлтый.
   … Первое, что сделаю, выйдя на волю, пойду с Галкой и фляжкой коньяку в лес, слушать осень. Если, конечно, не признают социально-опасным психом и не переведут в спецпсихушку, откуда выхода нет.
 
             Был Эдик, уверовавший в парапсихологию и летающие тарелки.
   Была Галя, настроенная весьма пессимистично относительно моего будущего (в связи с пьянкой). Одного понять не может: глупо всё это, если взглянуть не с точки быта, а залезть повыше и отодвинуться чуть-чуть во времени. Не важнее ли всего остального эти три или четыре сотни строк, которые я написал сейчас и ещё раньше -  в последние годы? А моя  теория маятника подтверждается всегда, здесь ещё зримей, вещественней.
  Что я ей – Борис Дубровин?
      
      А мне нравится этот дворик с клёнами и кирпичными стенами. Собственно, что осталось за стеной? Разгромные статьи, рассыпанные тиражи, печатные оскорбления, доносы в КГБ, сплетни, интриги, замалчивание, мышиная возня «престижных», угрозы уволить, как несоответствующего их высокой идеологии, попытки вырваться из омута денежных затруднений,  самоглушение водкой и «портвеем», пощечины, разбитый лоб, обманутые надежды и бесполезная, щедрая трата одного себя для них всех – для людей, близких и абстрактных (кажется это люди вообще – от Адама до Агуки)…
     Надо потом найти что-нибудь похожее на это место (без медицинских пыток, естественно), выбрать иной стиль жизни и стараться придерживаться его. Подёнщиком быть не могу больше, устал совсем. Возможно, жизнь заставит, но постараюсь избежать, вернее – убежать… в такой вот дворик.
      Сегодня мне показалось, что люди добровольно возвращаются сюда именно поэтому: опять не смогли, устали, сбежали. Музыкант Игорь сказал, что не от пьянки, а от страха за себя и за других он пришёл и обратно пока не рвётся.
   И медики, работающие здесь помногу лет, привыкли к таким людям,  и, кажется, даже полюбили их: ни окрика, ни сердитого взгляда. А колют – это для них же, для уставших, из жалости к ним…
   Вот до чего можно дойти!

    Сижу здесь последний день. Грустно. Привык, не хочется домой, а тем более - в издательство или к Гиллеру в поликлинику. Кажется, настало время окопаться где-нибудь окончательно и тихо-тихо доживать своё. «Александра Македонского из меня не получилось…»