Откровенностью сплетенные

Начала читать книгу "Когда Ницше плакал", посмотрела одноименный фильм. И родилось это стихотворение. В нем три героя. - Анна О., Лу Саломе. И доктор Брейер.
Некоторые кадры из фильма мощные... Сильные... Сам фильм - хорош... Даже очень...


Она сидит напротив него. Рыжая...
В белом, словно знак невинности и чистоты..
Он не мог найти в ней черты бестыжности,
Она была откровенностью супер-белизны...

Он сидел любуясь, рассказывал о чем-то,
И видел, как она ловит его слово...
Она дышала им, было так заметно...
А для  его она-желание, но не новое...

И вдруг в голове - картины появились...
Вообразил, что она не так уж идеальна...
И руки ее в паутину тонкую , в воздухе скрутились,
От боли кричала, в судорогах. Больна?

И мозг не выключал, эти яркие картины...
Реальные краски, как будто-настоящее...
Он хотел достать из карманов свои правила и доктрины ,
Но боялся нового... Предстоящего...

И эта откровенность воображения его пугала..
Но он не замечал, что его лицо стареет...
И покрывается  алым? Розовым? Она его сковала
Но разве мы не просто животные, которые краснеют?

И вдруг все исчезло, словно разум вернулся,
Фантазия отпустила трясущиеся руки...
Где? Именно на каком участке он споткнулся?
Или это просто ощущений шутка...

Она сидит напротив него. Рыжая...
В белом, словно знак невинности и чистоты..
Он не мог найти в ней черты бестыжности,
Она была откровенностью супер-белизны...

И вот он сидит напротив другой...
И эта чертовка Лу, так притягательна...
Ему казалось, что она играет его судьбой,
Но делала это несознательно...

Она была такой откровенной в речах...
В том, что говорила, рассказывая о себе...
Казалось, что она стоит твёрдо на ногах...
Она ведь играла не малую роль в судьбе...

Двух мужчин?

Может быть уже трех?
Четырех?

И он ей сказал...

"Наоборот, я восхищаюсь вашей прямотой и откровенностью.
Если бы все наши друзья были настолько честны!
 Жизнь стала бы богаче, она стала бы настоящей.
Этим мне нравитесь вы...

"Если женщине нравится общество мужчины,
То почему бы ей не взять его за руку и не предложить прогуляться с ней?
Но он помнил свои обязательства, правила, доктрины...
И отказал новой спутнице своей...


 Но какая бы женщина из тех, кого он знал,
Смогла бы произнести эти слова? Это была женщина совершенно другого сорта.
 Эта женщина была свободна! Это была ОНА...


Но со временем он вернулся к жене,
К женщине, к которой был так холоден...
И жизнь снова текла в привычной колее,
Вот как получается, если ты эмоционально голоден...




Неужели нет спасения из заточения времени? Ах, если бы он мог начать все сначала! Но каким образом? Где? С кем? Не с Лу Саломе. Она была свободна, она могла выпорхнуть из его клетки, когда ей хотелось, или впорхнуть обратно. Но ничего «нашего» с ней быть не могло: никогда не будет у них «нашей» жизни, «нашей» новой жизни. Он знал и то, что «наше» с Бертой уже не вернется. Когда ему удавалось отбросить старые, постоянно возвращающиеся воспоминания о Берте — миндальный аромат ее кожи, платье, обрисовывающее холмики ее пышной груди, жар ее тела, который обдавал его, когда она, входя в транс, прислонялась к нему, — когда ему удавалось сделать шаг назад и посмотреть на себя в перспективе, он мог понять, что Берта всегда была лишь фантазией. «Бедная, несформировавшаяся, безумная Берта — как глупо было лелеять мечту о том, что я смогу сделать ее совершенной, создать ее, чтобы она в ответ дала мне… что?» Он не знал. «Что я искал в ней? Чего мне не хватало? Разве жизнь моя не была полной чашей? Кому могу я пожаловаться, что моя жизнь неуклонно становится все более похожей на край обрыва, на котором все труднее устоять. Кто сможет понять мои мучения, мои бессонные ночи, мое заигрывание с идеей самоубийства? В конце концов, разве не обладаю я всем тем, о чем только можно мечтать: у меня есть деньги, друзья, семья, очаровательная красавица-жена, слава, уважение? Кто утешит меня? Кто не станет задавать сам собой напрашивающийся вопрос: „Чего же еще ты можешь хотеть?“»
(с). Пока Ницше плакал...