Мотыльки

Я пальцем выводил полет мазурки
на лобовом продрогших «Жигулей,
в которых брат катил меня из «дурки»,
верней, материю мою в страну полей.

В страну, где люди, может быть, не грубы
и души их, как небо, высоки,
и где, прижавшись к родовому срубу,
я матернусь, от рухнувшей тоски.

А за спиной остался дом эмоций.
Там рядом короли и менестрели,
и с тенью скрипки
      вечно юный Моцарт,
состарившийся в жизни параллельной.

Серега-фараон.
     Его запеленали
рубахой жилистой с удавкой-рукавом.
Над коконом его всегда бессмертный Сталин –
на смерть зовёт в сраженьи роковом.

Студент рязанский с воспалёнными глазами,
уверовавший в то,
     что он – Христос,
но в час распятья он сдавал экзамен,
к Пилату просится с гвоздями на допрос.

Учитель алгебры, застрявший в парадоксе
случайности рождения Земли,
ему бы кафедру, наверное, дал Оксфорд,
его сюда с урока привезли.

И школьник-Саня с перебитыми руками –
он отбивался ими от КамАЗа –
кружится и твердит, что люди схожи
    с мотыльками,
одну и ту же радостную фразу.

Все на измене – верить тут нельзя:
пилатам, моцартам и сталиным,
и божеству, что грезит о гвоздях,
и математику опальному.

А по утрам, суровые, по трое,
врачи, как прокуроры, прут в палаты,
и юный бог рязанского покроя
дрожит и держит за руку Пилата.

А Моцарт,
     скрипку в сторону отставив,
и, для надежности закрыв футляр,
шепнет бессмертному: – товарищ Сталин,
посторожи, последний экземпляр.

Днем
     фараоны, моцарты, убийцы,
сжевав хлеба, конверты кротко лепят,
а медбратва откормленными лицами
на всех наводит тишину и трепет.

Да, мотыльками…
     мысль ползла устало,
конверт не клеился, и на душе прогоркло.
Да мотыльками… как там у Шагала,
где васильки спускаются с пригорка?..

Я уезжал,
     оставив глюков кодлу
и человеков – божью инсталляцию –
туда, где брат с женой живет осёдло,
и где, быть может, научусь я улыбаться.

…Я раскрываю окна в доме отчем –
тут нету менестрелей, королей,
но иногда я всё же вижу очи
тех, кто остался за спиною «Жигулей».

Однажды встретил Моцарта на воле,
в джаз-банде
     скрипкою сопровождал он блюз;
зашли в буфет и он, за алкоголем,
вздохнув, промолвил:
     – Умер Иисус.

Прости, Господь!
     Что молимся мы мало
и не стараемся твоим подобьем стать,
но мотыльками васильки Шагала
когда-нибудь научатся летать.