Детские судьбы

(ИЗ РАССКАЗА ВОСПИТАТЕЛЬНИЦЫ)

Одна воспитательница в детском саду,
для осиротевших детей,
попросила их нарисовать войну.
Но боже, как она об этом пожалела…
Мне потом рассказала, надеясь,
что я её пойму.

Нельзя губить детскую душу
такими воспоминаниями,
ведь раны совсем не зажили,
и кружат, и кружат в головках
чёрными стаями.

Война – разруха, голод, страх
и психика детей нарушена.
Подвалы, бомбы, смерти –
всё не так,
как в мирной жизни  было,
всё разрушено!
 

(Отступление: вот сейчас набираю и плачу,
а за окном дико воет сирена,
но я никуда не бегу, не прячусь,
сил уже нет, осталась только вера.)


Дети долго и тихо сидели,
потом взяли карандаши,
(красных и чёрных не хватило кому-то),
и рисовали, как умели,
что запомнили,
что не давало покоя для детской души.

И дальше она  мне рассказала...
Когда собрала рисунки я,
то сразу зарыдала -
испугалась детвора.
Я быстро успокоилась,
рисунки спрятала и им сказала:
«Потом посмотрю».
Дети притихли, маленькие плакали,
вспоминая про маму и про войну.

Дома себя я ругала,
зря с рисунками я придумала,
ведь знала:
сколько этим детям судьбою
страдать, пережить задумано.
Описать словами те рисунки
очень сложно,
и без слёз невозможно.

Один мальчишка, что постарше,
нарисовал смерть чёрную с косой.
Она шагает кровавою дорогой
и дома, и людей равняет с землёй.

Другой, чуть поменьше,
нарисовал разбитый танк
и мёртвые тела;
они лежали неподвижно,
и лужа крови под ними текла.

Ещё один рисунок был -
с пожаром,
где дом и двор горел,
а во дворе собачка мёртвая лежала,
как будто бы спала,
и сад цветущий тлел.

Мальчик, что в дальнем уголке сидел,
уж маленький совсем,
просто залил листочек красной краской,
вот так войну он выразить сумел.
Когда потом спросила я его:
«Что это значит?» - он мне ответил:
«Здесь больше нет уж никого».

Такой мальчишка маленький,
а как по-взрослому он понимает,
что возвратить нельзя уж ничего,
его сердечко это знает.

Потом ещё рисунки я перебирала,
плакала,  рыдала:
«Ну, за что детям, такая судьба?
Неужели у старших сердце не болит,
такие страдания не каждый взрослый
выдержит».

А где ж  рисунки,
что девочки нарисовали?
Их я что-то и не нашла,
зато листочков этак пять лежали
промокшие и смятые совсем;
и только на одном –
глаза огромные такие,
со слезами.

Вот так я провела урок,
ругала потом сама себя:
«Зачем я души растревожила,
у каждого из них рана своя».