***

 Холодный, шершавый, злой и колкий,
 похожий на поблескивание нетронутого наждачного полотна –
 таким должен быть свет,
 что застывает маской на твоем лице
 и серебристой пылью оседает на предметах,
 к которым ты, прикасаешься:
 хром, кожа, стекло
 - уют ледяного грота.
 И тишина, раскладывающая звуки по глухим футлярам недвижимости.
 Это все, что просочилось сквозь тонкую - щель,
 никогда не раздвигаемых штор за твоим окном.
 Да, был еще телефонный звонок:
 простуженный голос среди обрывков, чьей-то речи
 и завываний неисправной линии,
 подобно сорванному ветром флагу,
 полыхнул летучим - " нукакпоживаешь?"
 И утонул в одомашненном клокоте рублёвого бунта
 (девять вечера – час общения домохозяек).
 Начинался девяносто первый.
 Кто-то собирал чемоданы,
 кто-то спешил расстаться с сотенными
 (и был прав, как оказалось впоследствии),
 кто-то отращивал бороду
 и выглядывал в трубу - начало второго пришествия,
 книжные прилавки бредили совокуплениями,
 а в экран вросла гербовая тумба с блестящей лысиной, с родимым пятном с боку,
 привычной, как бабушкин цветок на окне.
 Тебе, чудесным образом удавалось знать все
 и оставаться в неприкосновенной дали от происходящего.
 На твоем острове благоухал Armani,сходил с ума - Шагал, маленькая Вера убивала наповал своей откровенностью и цинизмом. Ты, была натуральна, с веснушками на лице, от которых сходят с ума школьные -  пацаны, лямка белого фартушка спадая с плеча ловко поправляется обратно...белые носочки  и...косы от которых сердце - вдребезги, готовность нести - твой портфель, не иссякает, вперёд, в будущее, до горизонта воспалённого ангиной -  горла...лёжа, под пледом с малиновым сиропом и чаем..Только твой - образ, зататуирован в потаённых уголках памяти..  навечно...Узнавая, тебя, теперь  по отблеску - глаз, и всё - тем  же, веснушкам, которые навечно покрыли твоё лицо..на дне моей искалеченной временем сердечной мышцы. - Уходишь?....  - А, впрочем, как и всегда!