Юра

        ПОСВЯЩЕНИЕ

Настало время ветреную память,
К порядку наконец-то приучить,
Себя картиной старой позабавить,
И дней минувших сладость ощутить.
Пленён таким желаньем до предела,
От строчек первых я толкаюсь смело,
Хочу воспоминанья всполохнуть,
К друзьям своим из детства заглянуть.
Надеюсь только - старые сомненья
Не отвлекут от мысли правильной меня.
Мои герои, я прошу прощенья,
Коль к вам несправедливым буду я.
Пускай годами спутанные струны,
Балладой новой в сердце оживут,
И раны прежние на время заживут,
Когда я вспомню дни, в которых самым юным,
Тот Юра, как и я когда-то был,
О чём я рассказать здесь поспешил.

https://youtu.be/IKHyktPh8wQ

Глава 1
Рассвет был долог и тревожен,
И мне не нравился совсем,
Но что же делать - осень всё же,
Ноябрь всё ж самозабвен.
Запузырились снова лужи,
И каждый третий стал простужен.
Злой ветер снова зашумел,
По крыше дождик загремел,
Неумолимо стало небо,
Я выйти из дому не смел.

Но в Спиридоньевском дом восемь,
На непогоду несмотря,
Неважно, летом или в осень,
Иль в середине ноября,
Шаги считая одиноко,
Опять по лестнице широкой,
На службу люди вниз спешат,
По стрелке часовой кружа.
А самых первых, как обычно,
Ведут детишек в детский сад.

Стучат лопатки по перилам,
И равнодушен детский взгляд, 
День впереди как вечность длинный,
И нелюбимый детский сад.
Идут послушными шагами,
Поняв действительность едва ли.
Они ещё во сне живут,
Но подчинившись вниз идут.
С постели тёплой только-только,
Соседи нехотя встают.

Вот где-то пахнет, подгорая,
На сковородке колбаса,
А дальше за дверьми ругает
Нещадно баба мужика.
Опять под утро он явился,
Витиевато извинился,
И даже пробовал обнять.
Потом, пытаясь брюки снять,
Махнул на жизнь свою устало,
Пошёл на кухню досыпать.

Сосед направо - А. Шаглинский,
Нарезал дольками бекон:
Овсянку с завтраком английским,
Маце предпочитает он.
За стенкой радио играет,
Пенсионерку пробуждая.
Хоть ей не нужен серый день.
Вставать ей скучно, да и лень,
Она по праву заслужила,
Свой пенсион и бюллетень.

Пускай нагретые квартиры,
Покинуть люди не хотят,
Но долг велит им торопливо,
Оставив байковый халат,
Бежать скорей под эти хляби,
Не забывая зонт и шляпу.
А значит быстро закусив,
Горячий кофе не допив,
Они спешат для дел житейских,
Своим желаньям изменив.

Как мозаичные крупицы,
Зонты ожили в темноте,
в метро народ попасть стремится,
Вращаясь в пёстром фуэте.
Строители, врачи, студенты,
Внештатные корреспонденты,
Здесь утром все. Высокий чин,
Бразильским кофе ободрим,
Мелькнул как призрак на дороге,
Среди назойливых машин.

Шумит, кипит и рвётся швами,
Неугомонная Москва,
Поверит кто - недавно сани
Возили по Тверской дрова.
Ещё москвич иной припомнит,
Как за Плющихой огороды,
Капустой белою цвели,
И как мохнатые шмели
В душистый цвет весною лезли.
Жизнь изменилась. Москвичи,

Теперь в обед вкушают суши,
В спортзалы им ходить не лень,
Без новых гаджетов им душно.
Они готовы ночь и день,
Волчками здесь и там крутиться,
Не покладая рук трудиться,
Чтоб бренды новые купить,
И вас однажды удивить.
А кое-кто не забывает
По филармониям ходить.

Излишне, впрочем, увлекаться,
Сейчас их жизнью ни к чему,
Иначе будем удаляться,
От темы, судя по всему.
А потому, я, неотложно,
Минуя лужи осторожно,
Оставив суши на потом,
Хочу вернуться в старый дом.
(О нравах мы поспорим позже,    
В приличном баре за углом).

Я жажду нашего героя,
Представить публике уже,
К нему тихонько дверь откроем,
Где на последнем этаже,
Он нежится в постели сонной.
Прозрачным тюлем приглушённый,
К нему крадётся первый свет.
Здесь посторонних звуков нет,
Но сладкий сон вот-вот прогонит,
Такой настойчивый рассвет.

Но как же оторваться сложно,
От грёз чарующего сна,
Прогнать Морфея невозможно,
Когда видений пелена
Уютно веки оплетает,
И в новый день не отпускает.
Последний сон не дай спугнуть,
Замри же солнце на чуть-чуть!
Но как не тыкайся в подушку,
Уже так сладко не уснуть.

Сопит герой под одеялом,
Пуховым, тёплым и родным,
Подушку обхватив упрямо,
Вопросом мучаясь одним:
«Раз спится утром так приятно,
Создали утро, вероятно,
Чтоб до обеда людям спать.
А значит рано мне вставать!»
Но мама мыслей ход прервала,
Прикрикнув: «Хватит там лежать».

И третьеклассник, покорившись,
Нечеловеческой судьбе,
На маму даже посердившись,
С великой жалостью к себе,
Встаёт и жмурится от света.
В пижаму синюю одетый,
Надвинув тапки как-нибудь,
Он мимо кухни держит путь.
Там кашу бабушка готовит,
Овсянку снова - просто жуть.

Блистают в ванной нестерпимо
Краны, два зеркала и пол,
А тюбик с пастою малинной
Лишь подтверждает мысль о том,
Что жизнь устроена прескверно.
Нет хуже ничего наверно,
Чем эта школьная пора,
Чем эта ранняя заря,
Уроки, геркулес, ноябрь,
И дождик этот навсегда.

В таких раздумьях воду Юра,
Открыл и сделал потеплей,
Взял пасту сладкую угрюмо,
И белых, жирных кренделей,
На щётку и на лоб намазал.
Усердно пальцы перемазав,
Он на стекле большую «Ю»,
И с ней фамилию свою
Оставил росчерком небрежным,
Найдя забавной ту мазню.

Со скуки кран ревущий пальцем,
Он осторожно перекрыл.
Фонтан немедленно страдальца,
До пят конечно окатил.
Но Юра воду жмёт сурово,
И всё случается по новой:
Одной рукой он чистит зуб,
Другою топит всё вокруг.
Так и стоял бы в ванной вечно,
Кабы не в дверь серьёзный стук.

Отец настойчиво под дверью
Неодобрительно кричит:
Умыться просит побыстрее,
Ведь каша может и остыть.
В итоге дверь он открывает,
Наскоро сына умывает,
Хватает на руки и вот,
Как куклу до стола несёт.
Где бабушка хлопочет с кашей,
И мажет маслом бутерброд.

Внучку кладёт тарелку с горкой:
«Не морщься, кушай поскорей»,
- Куда ты наложила столько! -
Но папа: «Будешь здоровей!»
- А ты? – «Поел и убегаю»,
- Когда вернешься? – «И не знаю.
Горит, большой квартальный план.
Работы много, знаешь сам.
Одень на улицу калоши,
И не балуйся в школе там.

А вот и мама. Здравствуй, Лена!
Всех обнимаю, побежал».
- Ты помнишь, Паша, что проведать
Должны Петровых? К ним на чай,
В субботу едем, – «Помню, помню,
Сей долг досадный мы исполним».
Схватив печенье со стола,
Через мгновение спустя,
Он выбегает из подъезда
Под дождик, не раскрыв зонта.

Здесь, разделив поток бурлящий,
Из мрака выхватив лицо,
К нему немедля Форд блестящий,
Спешит с подмогой под крыльцо.
На дом и окна оглянувшись,
Хозяйке Форда улыбнувшись,
Наш Павел брюки приподнял,
Портфель удобней подобрал,
На подогретое сиденье,
С хозяйкой рядышком упал.

Отметим сразу, что признанье,
И одобрение у дам,
Любовь, восторг и обожанье,
Он сохранил к своим годам.
И он любил необычайно,
Хотя недолго и случайно.
Он в юности уже считал,
Что век и так обидно мал,
А потому себя союзом,
Тогда упорно не вязал.

Взрослея, вёл себя практично,
И скоро к роскоши привык,
Имел доход весьма приличный,
Не сомневаясь ни на миг,
Что хватка в бизнесе и чувствах
Не всем подвластные искусства.
Но он законы все познал,
И без усилий прерывал
Поползновения любые -
Любовниц загодя менял.

Он никогда не рисовался,
Себе он цену твёрдо знал,
Он от души всегда смеялся,
И плотный ужин уважал.
Спокоен, лёгок и подтянут,
В вельветовый костюм затянут,
Чуть поседевшие вески,
Духи как капельки росы,
Сандалии ему и шорты,
Категорически не шли.

Он представлялся просто - Павел,
Улыбкой образ подкреплял,
То замолчит, то шутку вставит,
Глядишь, и всех очаровал.
Не задурманенные ядом,
На жизнь передовые взгляды
Нам всем понятны и близки,
В душе нам нравятся они.
Нам всем довольно часто снятся
Любви без обязательств сны.

Но только не во сне признанье,
Встречал он с детства меж страниц,
Не редко школьницы терзанья
Ему вверял тетрадный лист.
Где юный почерк аккуратно,
Над русской ё всегда опрятно,
Расставив точки, о любви,
Татьяны перепев стихи,
Дарил волнующие строки,
И ветку васильков сухих.

Ему конечно это льстило,
Он стал уверенней в себе,
Мальчишки мысли укрепились,
Держать он крепко стал в уме,
Что женщин милых благосклонность,
Влюблённость, страсти и покорность
Есть наилучшая черта,
И счастью с ними нет конца.
Но только мучали кошмары
Порою Павла-молодца.

Порою ночью просыпаясь,
Он становился сам не свой,
Подруги плеч едва касаясь,
Он не умел найти покой.
Как будто дьявольским твореньем,
Уже без шансов на спасенье,
Себя он ясно ощущал.
Расплату он за что-то ждал,
И в страхе думая об этом,
Глаз до рассвета не смыкал.

Так жизнь под горку и катилась,
Ноябрь март спешил менять,
И чаще Павел тяготился,
И чаще начал замечать,
Что день сложнее всё наполнить,
Что он не слышит песни новой,
Что лица прежние везде,
Желанья с разумом в борьбе.
Он чуть в запои не пустился,
И чуть не навредил судьбе.

Он в тридцать два о совершенстве,
О смысле жизни, о себе
Подумал, прежнего блаженства
Вокруг не находя уже.
Но повстречав в апреле Лену,
Забыл он тут же о похмелье,
И сердцем крепко заскучал.
Он понял сразу, что не знал
Тоски доселе столь ужасной.
Сражён был, в общем, наповал.

Он бросил в битву всё уменье,
Он щёки аккуратно брил,
А после с неким удивленьем,
Нашёл, что Лену полюбил.
Но только Павла воздыханья,
Чистосердечные признанья
Не импонировали ей,
А бурю дикую страстей
Она, краснея, отвергала,
Хоть становилась всё бледней.

Но что такому селадону
Сомненья девы молодой,
Елену метко купидоны
Конечно ранили стрелой.
И гости в тот же год хмельные,
Несли приборы бытовые
На свадьбу молодой семье.
Потом плясали в забытье,
Любви и верности желали,
Салаты ели оливье.

Они неделю пировали,
Причину шума позабыв,
Когда же снова вспоминали,
То вновь бокалы осушив,
Невесты выбор одобряли,
Шептались, головой кивали,
И первенца желали ей.
В витиеватости речей
Была и зависть, и сердечность,
И глупость выпивших людей.

Влюблённый муж свою царицу,
Носил полгода на руках,
Друзьям кивая мол - женился,
Преображался на глазах.
Заботой Лену окружая,
Каприз любой предупреждая,
Он шубы новые дарил,
Структуру жизни изменил,
Стал верным и надёжным другом,
И роль такую полюбил.
Елена, кто она? Позволим,
Теперь отвлечься на неё,
(Поэты любят поневоле,
Всегда творение своё).
Она была тогда быть может,
Меня немногим помоложе.
Она красоткой не слыла,
Но преподать себя могла,
Была в компании заметна,
И скромно с мамою жила.

Что в ней, тоски моей помимо,
Что в милом образе ищу,
Она всегда непостижима,
Вернуться снова к ней хочу.
К открытым чувствам благосклонна,
Горда, хрупка и непокорна,
Осталась тайной навсегда,
И остроумна, и строга.
Мне вам не объяснить, пожалуй,
Кем Лена всё-таки была.
 
Она в студенческие годы,
В бассейн брала абонемент,
По случаю плохой погоды
Любила сесть за инструмент.
Но Баха с Гайдном не играла,
А клавиш счёт перебирая,
Искала «Джой Дивизион».
Загадочный «Аукцыон»,
Вплетала кое-где аккордом, 
И в десять приходил к ней сон.

С друзьями запросто держалась,
Образовав студентов круг,
На зорьке йогой занималась,
И Блок ей был хороший друг.
Мужчин в мгновение пленяла,
И уж конечно это знала.
Но чем, постигнуть не берусь,
Хотя ничуть не ошибусь,
Предположив - Елену встретив
Опять немедленно влюблюсь.

Ни отрешённое унынье,
Ни целомудренную грусть,
(Чем увлекаются иные,
Приём сей зная наизусть),
В ней никогда не замечали.
Зато все сразу отмечали:
Она смеётся где смешно,
Не ведает, что суждено,
Вслух о политике не судит,
И любит белое вино.

Так юность Лены без надсады,
Новелл трагических прошла,
Друзей назойливых осада
Отбита с ловкостью была.
Любовью жизнь не отягчая,
Надежды многих развенчала,
Но не обидно, а легко:
Так, что отвергнутый пальто
Накинуть счастлив был на плечи,
И проводить хоть до метро.

Зачем так юность скоротечна,
Всё чаще мать твердила ей,
Обняв по-дружески за плечи:
«Опять в отставку всех парней?
Поди, развейся, пообщайся,
По вечерам одна не майся.
Коль век со мною проведёшь,
То принца точно не найдёшь.
Ещё лет пять таких раздумий,
И в девах старых пропадёшь».

С улыбкой матери внимая,
Не соглашаться не могла,
Но всё же смутно тосковала,
Но всё равно опять одна,
Шла по бульвару грациозно,
В осенний вечер, но не поздно.
Играя газовым платком,
Как будто ярким маяком,
К себе вниманье привлекая,
Она не сомневалась в том,

Что эту лёгкую походку,
Коварный взгляд и тонкий стан,
Оценят зрители охотно,
Попавшись в брошенный аркан.
Всё остальное и не важно,
А важно чтобы плащ винтажный
Вниманьем был не обделён,
Чтоб подходил к сапожкам он.
Мужчина каждый непременно
Обязан быть в неё влюблён. 

Высокий дом «Иллюзиона»,
Приют любимого кино,
Елену приглашает снова,
А что смотреть не всё ль равно.
Здесь всё как раньше, всё привычно,
Покажут фильм такой обычный,
С Габеном, Каро иль Рози,
Мазиной, Мути иль Сорди.
Увы, теперь героев этих
На киноплёнках не найти.

В прохладном зале пред экраном,
Билет скомкав в живой руке,
Она опять с героем старым,
И то, что ждёт его в конце
Она конечно знает, только,
Досмотрит этот фильм, поскольку,
В нём чудный мир и красота,
А не печаль и пустота,
В нём чёрно-белое Феррари
И снежно-белая фата.

Без сожаленья невозможно
Из кинозала выходить,
Заплакать от досады можно,
И безусловно захандрить.
Пусть всё обычно, всё на месте,
Вот Яуза чрез метров двести,
И зелень летняя кругом.
Но почему она бегом,
Спешит домой и отвернулась,
Минуя надпись «Гастроном».

Потом она в метро качаясь,
Среди скучающих людей,
От них подальше быть старалась,
Они чужды казались ей.
Быть рядом с ними не желая,
Она ресницы прикрывает,
И хочет, чтобы вновь возник,
Шум моря, серых чаек крик,
Аккордеон чтоб пел негромко,
Не прерываясь ни на миг.

Она скучала и вздыхала,
Держалась твёрдо на своём,
Подложных чувств она бежала,
Грустила с мамою вдвоём.
Она вдруг стала нелюдимой,
Необъяснимой и пугливой,
Обиды прятала слезу,
Скабрёзность била на лету.
Никто сломать уж не старался
Такую гибкую лозу.

Но кто припомнит эти грёзы,
Гаданья с мамой у свечей,
Блестели ль точно чьи-то слёзы
Когда-то в утреннем луче?
На счёт сей можно сомневаться.
Хотя не стоит удивляться,
Что к двадцати пяти годам,
(Не возраст в общем-то для дам),
Она за Павла вышла замуж,
Расставив точки по местам.

Они полгода повстречались,
По вечерам, но чаще днём,
И хмурым утром обвенчались,
С приметой доброй - под дождём.
А муж её - он был красавец:
Высокий рост, живой румянец.
Он был хороший и простой,
С ним обрела она покой,
Хоть пиво пил он из бутылки,
И нож брал левою рукой.

Он не читал Дидро и Клюна,
Пикока даже не листал,
Но отпуск часто брал в июле,
И на Канарах отдыхал.
Он балагур был с шуткой острой
Среди компании их пёстрой,
И знал последний анекдот.
Ей показалось - это тот
Кого она в кино узнала.
В любви они прожили год.

В тот год она самозабвенно,
До края чувствами полна,
Была весёлой неизменно,
И мама счастлива была.
Жизнь превратилась в вечный праздник
Который неотступно дразнит.
Они планируют зимой,
В отеле Ритц (ах, боже мой!)
Открыть сезон с большим размахом,
На склоне Альп, само собой.

То, что казалось раньше глупым,
Что представлялось баловством,
Теперь слюбилось почему-то,
И принималось так легко.
Не редко в модном ресторане
С супругом до курантов ранних
Её вы можете застать.
Друзьям при встрече не узнать
Свою холодную подругу,
Что так любила помечтать.

Она забросила романы,
Ей скучно Малларме читать,
Витиеватый и туманный,
Он не способен увлекать.
К невзгодам прошлым относилась
Теперь иначе. Согласилась,
Что слишком правильной была.
Хотя, исправившись, она,
Индифферентность к Мураками,
Простить супругу не могла.

Судьба Елену наградила,
И прежней жизни строгий пост,
Она порядком искупила,
Когда нежданно встал вопрос:
Об этом ли она мечтала,
О том ли с мамой тосковала?
Ответом был глубокий вздох.
Она припомнила - не плох,
В кино был вечер одинокий.
Неужто брак её - подлог?

И вот стал скучен блеск нарядов,
И горьким стал Бийо-Симон,
Теперь казался заурядным
Любимый некогда салон.
Она всё чаще вспоминала
Места где счастлива бывала,
Где наслаждалась тишиной,
Где город только ей одной
Принадлежал и улыбался,
Где он наполнен был весной.

Она побыть решает дома,
Не весел вечер для неё,
Она желает томик скромный
Прочесть Гильома де Машо.
Каприз дурной Елену гложет,
Она смирить его не может,
И чувствует, что не права.   
Ей ссора с мужем не мила,
Но говорит: «Останусь дома,
Машо отставлю чёрта с два».

Муж возразил, - Нас ждут, и глупо,
Экстравагантно и смешно, -
Елена соглашалась скупо,
И повторяла: «Всё равно».
Он подшутил над ней несмело,
Она в отместку: «Надоело».
Бросая книгу на софу,
Такой ответ даёт ему,
Что Павел понял с изумленьем,
Как плохо знал свою жену.

Размолвки вовсе не желая,
Он целый вечер рядом был,
Её капризу потакая,
Обиду молча он сокрыл.
Но вдруг почувствовал – далёкий
Он стал для Лены одинокой,
И как вести себя не знал.
Сев рядом с нею на диван,
Он две главы из книги скучной
Ей в этот вечер прочитал.

Их дальше ждали треволненья,
Снедая душу изнутри,
Копились злость и возмущенье,
Что очень вредно для семьи.
Он умолял: «Чего нам мало?»
Она в ответ ему молчала.
Он дверью хлопал и один,
Своим желаньям господин,
Бежал «…побыть средь пошлых женщин,
И средь порядочных мужчин».

Прозвавши мужа фарисеем,
Она подчёркнуто скромна,
Недели шли, она грустнее
И молчаливее была.
Она его не избегала,
Но раздражаясь замечала,
Что неизменно тяготит
Его всегда цветущий вид.
Всегда он счастлив и доволен,
Румянец на щеках горит.
 
Жизнь в мелких ссорах до разрыва
У них почти уже дошла,
Но Лена с трепетом открыла,
Что стала первенцем больна.
Воскресла нежная психея,
Елена с каждым днем бледнеет,
И чувствует, что ожила.
Гуляя по Москве одна,
Она то плачет без причины,
То вдруг без дела весела.

Пришло к Елене осознанье,
Стал очевиден вечный ход,
Всей нашей жизни увенчанье
Пред ней открыл с любовью Бог.
Разбилось зеркало кривое,
Прошёл каприз и напускное,
Сомненья растворились вмиг,
Когда ребёнка первый крик
Души коснулся материнской,
И в сердце навсегда проник.

Опять в семье любовь и счастье,
Всем злопыхателем назло,
Забыты грусть и разногласья,
И гости снова пьют вино.
Теперь супругам развлеченье
Имён красивых обсужденье,
Что Павел в святцах отыскал.
Ах, как же редко Павел спал,
Боясь над люлькой шевельнуться,
Как тихо через раз дышал.

Елена с нежностью отдалась,
Науке новой, не простой,
Как будто только в ней нуждалась,
И не ждала судьбы иной.
Теперь другие с ней волненья,
Нет ни суббот, ни воскресенья -
Заботы всё смогли занять.
Обиды к Павлу вспоминать
Нет ни желанья, ни минутки.
Найти бы время постирать.

Младенец силы отнимает -
В изнеможенье волком вой,
Испить спокойно чашку чая
Нет перспективы никакой.
Подозреваю, что наверно,
Девицы те, кто вдохновенно
Избранника и мужа ждут,
О том не знают. Ведь плетут,
Они венки чтоб в реку бросить,
И песню старую поют:

В тёплый летний вечерочек,
Встали девушки в кружочек,
По веночку заплели,
И гуляют вдоль реки,

Бросит милая веночек,
Мак, ромашку, василёчек,
И попросит - Ты плыви,
Мужа к дому позови.


Я как-то слышал поговорку,
Что сном младенца можно спать.
Но вывод этот смехотворен,
Не обоснован, так сказать.
Младенца сон – всё это липа:
Упавшей ложки, двери скрипа
Теперь вам стоит избегать.
На веру можете принять:
Младенца сон – он самый чуткий,
А вот чего уж не отнять

Так это разных выкрутасов,
Ночных концертов до утра,
От витамина D отказов,
И несогласия до сна.
Младенец маму не жалеет,
А бог не дай он заболеет!
Но Павел с Леною дитя,
Прощают, чуточку журя.
- Какой, однако, неспокойный,-
Устало вымолвят, любя.

Проходит бурно первый месяц:
Кормленье каждых два часа,
Разогреваемые смеси,
Мгновенья редкие для сна.
Но вверх стремится диаграмма,
А с ней привеса килограммы.
Однажды как-то поутру,
Как раз к восьмому четвергу,
Всплеснула бабушка руками,
Услышав тихое «агу».

Нет чувства на земле сильнее
Чем материнская любовь,
Сию нехитрую идею
Елена подтверждает вновь.
Она качает сына нежно,
Оберегая сон мятежный,
Следит за тем, чтобы недуг
Его не потревожил вдруг.
Ночник плотнее накрывает,
И стережёт случайный звук.

Иной отца закон извечный:
В ребёнке лишь себя любить,
Искать в нём профиль безупречный,
И неизменно находить.
Себя мальчишкою припомнив, 
Он просит сына то исполнить,
Что сам когда-то не успел:
Лезть в драку там, где сам робел,
Или в науке неподъёмной
Заполнить собственный пробел.

У матери ж свои напасти:
«Кто будет первый твой кумир,
Любовь или дурные страсти
Заполнят твой прекрасный мир?
Об этом я теперь гадаю,
Когда с любовью пеленаю
И на руках тебя ношу,
На крик когда к тебе спешу,
И к ангелу когда взываю,
Защиты для тебя прошу».

Елена ласково шептала,
Поправив угол простыни:
«Спи, милый мальчик, воспитаем,
На манной каше и любви.
Спи хулиган и симпатяга,
Я тоже на часок прилягу,
А то нет сил как в сон клонит».
Глубокий вздох - она уж спит,
Кроватку в забытьи качает,
И в детской лампочку гасит.

Сын рос, семью объединяя,
Не разрешая отдохнуть,
К себе всё чаще призывая:
Ни отвернуться, ни зевнуть.
Отец сперва самолюбиво
Младенца изучил пытливо,
И схожесть сразу уловил.
На том решил, что он взрастил
Себе достойную замену,
Достаточно затратив сил.

Елена ж вся была в хлопотах,
Ведя домашние дела,
Лишь только бабушке в субботу,
Оставив Юру иногда,
Она на часик выбиралась,
Отвлечься средь людей стараясь.
Она любила сесть в кафе,
От шума, правда, в стороне.
Журнал листая там неспешно, 
Смотрела новость с дефиле.


Прочтёт, и даже увлечётся,
Хотя всё это далеко,
Она не та, но признаётся,
Читать забавно всё равно.
Пускай и не следит за модой,
Но только получив свободу,
Фланель присмотрит и текстиль.
Ведь не теряла Лена стиль:
Костюм по-прежнему опрятно
Её достоинства чертил.

А в то ноябрьское утро,
Все разбежались кто куда,
Всё было сделано как будто:
Свекровь по дому помогла.
Сын у порога облачённый,
До верха в куртку зачехлённый,
За лямки пухлый ранец взял,
Прощаясь бабушку обнял,
Проверил ключик на булавке,
И наконец-то убежал.

За ним покинуть дом Елена
Спешит, на зеркало взглянув.
Украдкой макинтош надела,
Свекрови мимо проскользнув.
Нарядной быть ей вновь приятно,
Она по Бронной, вероятно,
Пройдёт до центра не спеша,
Осенним воздухом дыша.
Там выйдет на бульвар знакомый,
Туда зовёт её душа.

Гуляет Лена, как и прежде,
(Как хороша – не передать),
Не ставя целей, лишь с надеждой
Себя средь улиц потерять.
Часов она не замечает,
Она сегодня отдыхает:
К Шанель зайдет, не без того,
Кашне примерит, ну и что.
Здесь шляпку смотрит с интересом,
Там брошку ищет на пальто.

В витрине дальней тренч приметив,
Туда с надеждою идёт,
У входа яркий Форд отметив,
Легко толкает дверь вперёд.
И всё пред ней открылось ясно,
Дражайший муж тогда напрасно
Её в обратном убеждал,
Неубедительно играл,
На голубом глазу улики
Недостоверно отвергал.

Елена чести не теряя,
Конец признаниям ждала,
Одежду будто отбирая,
В ответ и бровью не вела.
Ни сожалений, ни обиды
В глазах её он не увидел.
Ни обречённости в себе,
Или покорности судьбе
Он не прочёл за то мгновенье,
На белом как луна лице.

Она сказала: «Ты, не майся,
Себя не надо утруждать.
Молчи пожалуйста, останься,
Меня не надо провожать».
Сквозь слёзы Лена улыбнулась,
Его красивых губ коснулась
Дрожащей, нежною рукой.
Он потянулся к ней с мольбой,
Но лишь сказал, - Прощай Елена,-
И зашатался как больной.

С прошедшим навсегда прощаясь,
Она рванулась что есть сил,
Теперь дождю лишь доверяясь.
А он её наотмашь бил.
На сердце камень раскалённый,
Душа от гнева воспалёна,
И несмываем грязный след.
Теперь сомнений больше нет:
Бежать, бежать, она решает,
Забыв навеки десять лет.

Смогу ль найти у вас согласье,
Но так и быть - спрошу у вас:
Вы замечали, что несчастье
Интуитивно ждём в тот час,
Когда казалось б всё в порядке:
Хороший урожай на грядке
И жизнь по правилам идёт.
И вот тогда покой нейдёт,
Всё ждём мы от судьбы подвоха:
Кирпич иль рубль упадёт.

Не получается поверить,
В любовь Создателя совсем,
Мы чувствуем беду за дверью,
И не прогнать её ничем.
На свете счастья не бывает,
Из века в век народ страдает.
А значит с фабулой живёшь -
Ты счастлив, но несчастья ждёшь,
И нервных клеток пресловутых
Уже совсем не бережёшь.

Не лучше ль знать, что безгранична
И неизменна благодать,
И кажется весьма логичным
От мыслей лишних не страдать?
Зри в корень, брат, а остальное -
Малосущественно, пустое.
Жизнь наша впутана в игру,
А в чью, и думать ни к чему.
Оставлю лучше рассужденья,
Закончу первую главу.
Глава 2
Вторую тут же начинаю,
Её предоставляя вам,
В Сапсане булки уминая,
Спешу к балтийским берегам.
Когда-то здесь веленьем строгим,
С Адмиралтейского порога
Лучи в три стороны легли,
И лучезарную зажгли
Звезду под небом непокорным,
И град Петровым нарекли.

Здесь Чижик-Пыжик на приступке,
Козне своей монетки ждёт,
Здесь рой туристов целы сутки,
До блеска чью-то пятку трёт.
Над суеверием лукаво
Смеюсь, но этою забавой
Увлечься я и сам готов.
Я сосчитаю семь мостов,
В надежде слабой на удачу,
Ведь до неё лишь сто шагов.

Мне нравятся дома и замки,
Небес свинцовых близкий свод,
Чугунный мост, витые арки,
Схожу коль будет время в «Грот».
Но снова непогода, слякоть,
Скорей бы нос от ветра спрятать.
Опять всё в каше и в воде.
Холодный дождик по Неве,
Сгоняет в кабаки туристов,
Что взяли отпуск в ноябре.

Всё неизменны впечатленья
От Петербурга у меня:
Погода здесь одно мученье
От ноября до февраля.
Я помню, осенью однажды,
В девятом классе, Эрмитажем
Нас любоваться привезли.
Вели сначала вдоль Невы,
Потом к шедеврам затолкали,
Из непроглядной темноты.

Но, впрочем, мало что на свете
Нарушить праздник мне могло,
Любил тогда я дождь и ветер,
И древних греков божество.
Ходил в дворце заворожённо
Я потому, что был влюблённый
В прекрасных школьниц. Лишь на них
Косился я. О них одних
Всё думал я, и потихоньку,
Глядел из-под скульптур нагих.

Тот год последний вспоминая,
Смотрю на Царское-Село:
Альбом неспешно я листаю,
Глотая кислое вино.
Мне грустно от улыбок ваших:
Андрей, Серёжа, Света, Маша.
Для снимка подготовлен в ряд,
Так неумело наш отряд.
Все постарели уж наверно,
И тоже за вином грустят.

Я вижу девочек на снимке,
Властительниц минувших грёз,
Они со мной стоят в обнимку
У обнажившихся берёз.
Я вас почти уже не помню,
Но безусловно в непокое
Прожить был юность обречён.
Я счастлив был и был смущён.
Теперь остались лишь на снимке,
Кто похищал покой и сон.

Святые чувства, но я каюсь,
Что за собою вас увлёк,
С минуты этой зарекаюсь
Себя не ставить поперёк.
Я это делаю всечасно,
Хоть понимаю, что напрасно
Вас отвлекаю без конца.
Простите всё же наглеца,
За то, что он рассказ свой долгий,
Ведёт от первого лица.

Побряцав лирою довольно,
Скорбеть мне больше ни к чему,
Давно пора искать проворно,
Того, кто новую главу,
Украсит сильным, бодрым взглядом.
Секрет открою: он уж рядом.
Лишь по Дворцовому мосту,
Осталось пересечь Неву.
Где защищу себя от ветра,
Доверясь хлипкому зонту.

Я в доме икс на А. Попова,
Что в Петроградской стороне,
Нашёл для вас героев новых,
Они спасеньем станут мне.
Профессор Карев и студенты,
Мотая провод изолентой,
Науку сложную грызут,
И скромно славят институт.
Часы советские над ними,
На сорок лет уж отстают.

Когда они здесь прописались,
Чего-то там изобретать,
Коллеги тут же взволновались,
И стали рьяно обсуждать,
Куда клонит профессор новый.
А кто-то намекнул сурово:
«Не из амбиций ль он соткан,
И где его учебный план?»,
Но познакомившись поближе,
Отдали дизель и чулан.

Энтузиасты записные,
С наукой смелой в голове,
Их руки цепкие, младые,
Колдуют что-то на столе.
Свиты цветными проводами,
C давно затёртыми годами,
Аккумулятор и стартёр.
Весь в масле дизельный мотор,
Студент-очкарик близорукий,
Ворсистой тряпочкой протёр.

Тут всюду обвалилась краска,
Дощатый пол давно не мыт,
И только старая замазка
В морозы позволяет жить.
Но не бывает здесь унынья,
Здесь выживают лишь святые.
Их альтруизм понять нельзя,
(У чудаков своя стезя),
Они нелёгкий путь избрали,
Неблагодарный груз неся.

Они всегда перечат веку,
Не зная лености ума,
Познавши Aльфу и Омегу,
Они с наукой навсегда.
Дай бог им вечного терпенья,
Дай бог работать без сомненья,
Без мысли - быть или не быть.
Они лишь могут погрустить,
Что их работу не окончить,
Как жизнь саму не завершить.

Хвала уму, хвала нахальству,
Стоят студенты, чуть дыша,
Хвала напору и упрямству -
Студент накинул клемму «Ша».
Тихонько что-то напевая,
Профессор схему проверяет:
Подергал с силой проводки,
Надежно ль спаяны они -
В серьёзный ход эксперимента,
Они вмешаться не должны.

Настал момент, который ждали.
С приборов взгляды не сводя,
Волнуясь тумблеры нажали,
Благоразумно отойдя.
Чуть вздрогнув, ротор провернулся,
Контакт к обмотке прикоснулся,
Мотор напрягся и замолк.
Завился серенький дымок,
Их дизель прыгнул, накренился,
И повалился в левый бок.

К нему студенты устремились -
Пришла пора для срочных мер,
Гирляндой яркой заискрился
Какой-то едкий полимер.
«Друзья, на помощь мне спешите,
Машину тряпками тушите.
Ах, как красиво запылал!
Жаль генератор зря пропал», -
Шутил профессор огорчённо,
И в носовой платок чихал.

Опять немного промахнулись,
Но как такое угадать?
На землю плюсы вдруг замкнулись,
Скорей давайте убирать».
Но скорби всё ж мужи науки
Не придались. Они без звука,
В курилке отдохнув едва,
И закатавши рукава,
Собрали мелкие обломки,
От них испачкавшись слегка.

Кто не рискует, тот известно,
Не осушит Вдовы Клико.
И даже было бы нечестно,
Пить без причины то вино.
Зато какое наслажденье,
Увидеть новое творенье,
И сомневаться, и терять,
Неделями пускай не спать,
Порой завистливые взгляды,
Взамен награды получать.

Когда же наконец печально,
Студенты Карева ушли,
Вполне тогда рационально,
И здраво мысли навели
Профессора на чай с котлетой.
Давно он ждал минутку эту 
Чтобы в тиши обед доесть.
Ведь на минуточку присесть,
Ему студенты не давали,
Лета его забыв учесть.

Но только он за стол устало,
Газету расстелив, присел,
Достал из дипломата сало,
Огурчик в баночке поддел,
Посыпал помидорчик солью,
Салат с горошком и фасолью
На блюдце плотно разложил,
И чай до краешка налил,
Как кто-то очень беспардонно,
В дверь что есть сил заколотил.

Кто нас от неги отрывает,
Тот вызывает правый гнев, 
Но Карев быстро хлеб глотая,
Спешит ничуть не погрустнев.
(Такой профессор был любезный).
Он жил, так скажем, безвозмездно,
И обитал на самом дне.
Сказалось это в худобе,
Сединах, пиджаке потёртом,
В подкладке рваной кое-где.

Он педагогику с наукой,
Один на кафедре делил,
Но жизнь при этом вовсе мукой,
И маетой не находил.
Его несчастная супруга
Пятнадцать лет терпела друга,
Но и она вдруг собралась,
Наевшись альтруизма всласть.
Не видя больше аргументов,
Без объяснений развелась.

Не стал профессор с нею спорить,
За переменчивость судить:
Должна бы, дескать, соизволить,
В беде и радости любить.
Должна жить в доме без комфорта,
Продукты есть второго сорта,
Выгадывать почти на всём,
Обои подбивать гвоздём,
И ждать, когда Perpetuum Mobile,
Мы наконец изобретём.

Ей надоело шить простынки,
Кружком заплатки вырезать,
Всё слушать старую пластинку,
И из долгов не вылезать.
Студентов к дому привечая,
К себе работать приглашая,
Он больше маслица подлил:
Он необдуманно твердил,
Что юной армии учёных,
Всего себя он посвятил.

Так, обратился вдруг в руины,
Терпеньем сложенный очаг,
Опять проблемы бытовые,
Всё разметали в пух и прах.
Забыты клятвы, обещанья,
Младые ласки и лобзанья,
Всё покатилось под откос,
И вместо примиренья роз,
Для них тогда определённо
Разъезда встал больной вопрос.

Упрёки принял он покорно,
Полушутливо и легко,
Не клялся больше он притворно,
Их время видимо ушло.
Он не умел делить работу,
С необходимою заботой,
О доме, дочке и семье.
Всегда в работе и в себе,
Он забывал гулять с собакой,
Писал заметки на стене.

Теперь свободен он, ночуя,
В лаборатории своей,
Из кельи этой не ревнуя
К страстям и радостям людей.
Теперь его одно тревожит -
Кто так к нему стучаться может?   
С недоумением в глазах,
С ножом и вилкою в руках,
Он поспешил судьбе навстречу,
На стол наткнувшись впопыхах.

«Профессор Карев? Я Елена.
Простите, если в поздний час
Вас беспокою, но наверно
Пора сказать, что снова нас
Без света ваш мотор оставил.
Да что там, просто обезглавил
Полихимический обмен!
А это чередой проблем
Грозит теперь или отменой
Дипломных, перспективных тем.

Как долго с опытом боролись
Я не берусь и передать,
Теперь опять солей гидролиз
Должны мы будем повторять.
Ещё бы час! такая малость»,
- Ах, боже мой, какая жалость,-
«Смеётесь вы?», - Да нет, же нет,
Примите искренний ответ,
Я сам не ждал таких коллизий,
И починю конечно свет. -

Я к вам три лестницы бежала,
Насилу отыскала дверь,
Чуть на ступеньках не упала,
Стул предложите хоть теперь!»
- Ах да, садитесь, умоляю,
Вот бутерброд, а может чаю? -
«Не откажусь. Налейте чай»,-
Елена видит невзначай
Поспешность, робость и смущенье,
И чашки грязные, ай-ай.

- У нас вы кажется недавно? -
«Четвертый месяц уж пошёл.
Я из Москвы. У вас тут славно»,
- Пожалуй. Жаль, что вас подвёл,-
«Бывает», - Чашечку держите, -
«А вы тут часом не сгорите?
Не ровен час, эксперимент
Весь институт спалит в момент.
Тогда останется без крова
Наш любознательный студент».

- Сиречь наука знать искусству,
И требует порою жертв, -
Елена подхватила грустно:
«Недоедания и нерв».
Она желает примиренья,
Она не хочет больше трений.
Она вдоль дизеля идёт,
Рукой опасливо ведёт
По стали, холод ощущая
Грузинский чай с печеньем пьёт.

«А что, семья вас отпускает
До поздней ночи здесь сидеть?»
- Семья моя … не возражает,-
«Жена обязана терпеть?»
- Я не женат. Всё это в прошлом. -
«Ах, извините за оплошность»,
- А как же вы? Уж поздний час.
Наверно муж заждался вас? -
«Да уж заждался, не иначе», -
Ответил блеск печальных глаз.

Засим они и распрощались,
Поговорив и чай попив,
В дверях она чуть-чуть замялась,
На ручку пальчик положив.
И вдруг им стало неудобно, 
Неловко, глупо, принужденно,
Хоть прежде было так легко:
Друг к другу видимо влекло.
Елене даже стало грустно,
Что их свидание прошло.

Она, с коллегой расставаясь,
Ему дала свою ладонь,
Не очень, впрочем, обольщаясь,
Что задержаться спросит он.
А он молчал, не зная повод,
Крутил в руках какой-то провод,
Смотрел на дверь и прятал взор.
При этом думал, - Что за вздор?
От чая слышу сердце бьётся,
Что с давних полюбил я пор. -
 
Она домой пошла. Не глядя,
Вахтёру ключик отдала.
Вахтёр кивнул и смерил взглядом. 
Она позор пережила.
Он здесь служил по всем каналам
Смотря кино и сериалы.
Чужою жизнью увлечён,
Он был наверно обречён,
Так просидеть ещё лет двести,
Нисколько этим не смущён.

Как тень Елена проскользнула,
Сбежала из подъезда вниз,
Пальто плотнее запахнула.
«Судьба готовит мне сюрприз?»
Глотая воздух отрешенно,
Она не верит совершенно,
Что это происходит с ней.
Но ей вдруг хочется быстрей,
Бежать по льду неосторожно,
Под тусклым светом фонарей.

По Левашовскому проспекту,
Гуляет мартовская ночь,
Елена отдана аспекту,
Что невозможно превозмочь,
Намёк на лёгкое волненье
И непонятное веселье:
Ужели сердце что-то ждёт?
Решила кстати, что идёт
Немного Кареву смущенье.
Немного шарма придаёт.

А снег метёт ещё сильнее,
Горячий остужая лоб,
Она бежит, бежит быстрее,
Скользит и падает в сугроб.
Ребёнок словно непослушный,
Она смеётся простодушно,
Раскинув варежки лежит.
Вокруг неё метель кружит,
Неоновым играет светом,
Переливается, дрожит.

Над ней непрочность небосвода,
Непроницаемость, туман,
Снежинок так на небе много,
Как будто воздух ими ткан.
Её баюкает уныло
Метели вальс и ветер стылый.
Снежинки в воздухе белы,
Кругом они и лишь они.
Решила Лена отчего-то:
«Ещё не скоро до весны.

Как хорошо, легко и славно
Девчонку заметает снег,
Когда-то в детстве так лежала:
Вот я была, а вот уж нет.
Мне эта ночь наверно снится,
Могу ли снова я влюбиться,
В мечтах прекрасных вновь летать,
Из-за кого-то вновь не спать
И ждать с тревогой новой встречи,
Разубеждаться и страдать?

Но буду ли тому я рада,
Иль обожгусь как от огня?
Всё это глупо и неправда,
Ловушка или западня.
Но всё-таки прекрасны руки,
Глаза не знающие скуки,
Азарт его и детский пыл.
Наверно Карев позабыл
Со мною лёгкое знакомство,
Лишь только дверь плотней закрыл.

Права ли я в своей рацеи,
(Сужденье, вывод и т. д.)
Ему работа панацея,
К другим он строг и строг к себе.
Для женщин ум его опасен
И за работой он прекрасен».
С собою диалог ведя,
Чудесным Карева найдя,
Она профессоршей быть хочет,
Порог разумный перейдя.

Пускай сюжет волнует жадно,
Но лишь к подъезду подойдя,
Она решает, что не надо
Вести так ветрено себя:
«Зачем от мужа я взбешённо,
Сюда сбежала отрешённо,
От чувств надеясь отдохнуть?
Зачем опять тревожат грудь
Надежда, радость и желанье!
С ума сойду когда-нибудь».

Пытаясь гнать, как ей казалось,
Подальше смелых мыслей рой,
Она всё больше увлекалась,
Уже не властна над собой.
Была не в силах скрыть волненье,
И признавалась откровенно,
Что к Кареву её звало.
С ним было просто и легко,
А значит сердце молодое
Любить хотело и могло.

«А Карев, так, пожалуй, старше,
На двадцать с хвостиком меня,
И что же с нами будет дальше,
Что скажет Карева родня?
Амбициозен - не иначе,
К науке страстью лишь охвачен.
В науке этой видно след,
Решил успеть на склоне лет
Своим оставить пребываньем,
А до семьи и дела нет.

А вдруг к нему придёт признанье,
Венок лавровый и хвала,
И в новостях упоминанье?
Тогда и верная жена
Не лишней будет очевидно.
Но слушать мне себя противно.
Какая ушлая жена -
Лишь убежала со двора,
Забыла тут же все обиды,
И оказалась так шустра».

Ей с этой мыслью ночь не спится,
И нет покоя целый день,
Она и рада, и томится,
От новой прихоти своей.
Теперь, как будто ненароком,
Всё чаще пред его порогом,
Она проходит не дыша,
Случайной встречи лишь ища.
Нигде уж места не находит,
Её смятённая душа.

Он ей повсюду представлялся,
Воображенье занимал:
И ночью к ней во сне являлся,
И на работе отвлекал.
Всё тяжелей она вздыхала,
Себя отчаянно ругала,
И рассуждала - ни к лицу
Дарить внимание ему.
Ей никогда с ним построить
Для сына новую семью.

Известно, правда, что бороться
С недугом сердца своего,
Увы, бывает так не просто,
Нет средств лечения его.
Опять сознание рисует
Прекрасный образ - мы тоскуем,
Себя обманывая им.
Для нас уже неповторим,
И бесподобен этот образ.
Со счастьем он неразделим.

Но, с давних пор уже ведётся,
Что неизменно в божестве 
Разубедиться нам придётся,
(Скажу чуть мягче - в большинстве).
И наши прежние мечтанья,
Сомненья, радость ожиданья,
Угаснут просто от того,
Что наш избранник есть всего
Обычный человек. Нормальный!
Каких по счастью большинство.

Но зная сей итог печальный,
Своих бессонниц наперёд,
Влюбиться мы мечтаем тайно,
Ступив опять на хрупкий лёд.
Забыты прежние ошибки,
Душа желает новой пытки,
И наслажденья, и тревог.
Опять пускаем на порог
Мечты напрасные и слёзы.
Забыт, не выучен урок.

Сносить мученья не желая,
Со здравым смыслом не в ладу,
В подвал Елена вновь слетает,
И как во сне плывёт к нему.
Каприз в душе не одобряя,
Предлог какой-то сочиняя,
Она пред дверью замерла,
Упавший локон убрала,
Перекрестилась потихоньку,
И смело к Кареву вошла.

«Профессор, я прошу прощенья,
Что снова к вам врываюсь, вдруг»,-
Она промолвила в смущеньи.
- Без церемоний, милый друг! -
«У вас здесь снова беспорядок,
Не прибрано и куча тряпок».
- А как у химиков дела,
Успехи есть наверняка? -
«Работаем и ожидаем,
Зарплату первого числа».

- Зарплата! Значит деньги дали?
Ведь у меня опять афронт:
На стартер средства не достали,
И дизелю пора в ремонт.
Я со студентами всё маюсь,
На план учебный отвлекаюсь -
Просил проректор поднажать.
Но, я не буду докучать,
А то рискую нашу дружбу,
Своим занудством развенчать.

Вы вновь сегодня задержались,
И похудели я гляжу.
Опять за кафедрой сражались,
Грызя незнанья целину?
Я от студентов, если честно,
Спасаюсь только в этом месте,
Где трудно отыскать меня.
Боюсь студентов как огня:
От их нытья и их зачёток,
Порою волком вою я. 

Хотя, бывает, компетентность
И здесь проскочит: три из ста.
Такая вот амбивалентность,
Насчёт студентов у меня:
К одним симпатию питаю,
Других совсем не примечаю.
С одними молод я и свеж,
И преисполнен для надежд,
Категорически не сдержан
Я для лентяев и невежд.

Когда они вас одолеют,
Притихшей окружив толпой,
Бегите в угол мой скорее,
Побудьте здесь чуть-чуть со мной.
Чужих сюда я не пускаю,
И шум сюда не долетает.
Здесь мы откроем свой блокпост.
Я предлагаю к чаю тост:
Пусть ценится, живёт наука,
И стоит как чугунный мост.

А вы уж слишком вдохновенны,
Всё расточаете себя,
Не хватит вам на всё терпенья,
Вы, Лена, словно не своя.
Не надо вам за всё хвататься,
И белкой в колесе вращаться,
Бежать то вниз, а то наверх.
Я слышал в среду и четверг
Факультатив ведёте даже,
По курсу Дэви нормы сверх?

Мы с вами, впрочем, где-то схожи,
Я с вами тайной поделюсь:
Когда я был слегка моложе,
Бывало тоже засижусь,
Рабочий день отодвигая.
Зачем? Да мыслью утешаюсь,
Что через много-много лет,
В моих трудах найдёт ответ,
Какой-нибудь студент однажды.
И узнаваемый портрет,

Увидит в первом развороте.
Я под углом трёх четвертей,
Заснялся даже на работе,
На старой кафедре своей.
Я вас с претензией на шутку,
Пожалуй, раздражаю жутко.
Но если честно, одному,
В моём монашеском миру,
И пошутить бывает не с кем,
Так что прощения прошу.

Предвижу - утомил вас вволю
Неугомонный мой язык,
За это я прошу позволить
Доставить вас до дома вмиг.
Давно окончен день рабочий,
И вас в холодный сумрак ночи
Одну я вряд ли отпущу.
В мороз и жуткую пургу,
Здоровье друга и коллеги,
Я непременно сберегу.

Коль вы согласны, обязуюсь,
В одно мгновение, стрелой,
С весёлым ветром соревнуясь,
Домчать вас в целости домой.
Пусть не новы, признаюсь, сани,
Давно течёт в коробке сальник,
Но нет ведь правды и в ногах.
Зато уверен в тормозах,
Без них на скользких поворотах
Моей копеечке никак. -

«Коль сальник нам пообещает
Не вытечь на дорогу весь,
То я конечно же считаю,
Что согласиться смысл есть.
- И добавляет Лена робко, -
Домой тяжёлую коробку,
Сегодня отнести должна.
Давно уж собрана она,
А здесь такой удобный случай.
Она нам с сыном так нужна.

Хоть мне, простите, и неловко,
Что вас о помощи прошу».
- Ах, перестаньте! на парковке,
Вас у машины подожду, -
«Я мигом Карев, и до встречи,
Накину лишь пальто на плечи.
А вы налипший снег пока,
С машины скиньте хоть слегка,
К ней с ноября подозреваю,
Скребок дотронулся едва».

Оставив Карева за дверью,
Она наверх почти летит,
Ей небольшое приключенье,
Намёк на лёгкий флирт грозит.
Она по комнате порхает,
Наскоро вещи собирая:
Он повезёт её домой!
Она готова стать собой:
Увлечь, увлечься, быть красивой,   
Отдаться чувствам с головой.

Кто упрекнуть её посмеет,
Кто камень кинет ей вослед,
Сказав, что девушка умеет
Любить лишь в восемнадцать лет,
Тот наперёд пускай узнает -
Теперь врагом моим он станет.
Я дальше Лену поведу,
От злых нападок охраню,
Что бы не случилось с Леной,
Я всё равно её люблю.

Она к нему сошла спокойно,
Чтоб трепет свой не выдавать,
Старалась выглядеть достойно,
Авторитет не подрывать.
Улыбку только подавила,
Потешившись машины видом,
Когда поближе подошла.
Её с опаской обошла,
Но, то, что руку ей подали,
Приятной мелочью нашла.

И вот летит, слегка качаясь,
Несовременный аппарат,
Из сил последних выбиваясь,
Рыща по снегу наугад.
Елена: «Вы меня простите,
Но к вам с вопросом обратиться
Хочу с недавней я поры.
Трудиться вам за четверых
Не надоело ль в институте,
Признайтесь, на ролях вторых?

Зачем, не обижайтесь только,
Похоронили здесь талант?
Блокпост удержите вы стойко,
Но за него ведь нет наград.
Давно бы должность получили,
Да за границу укатили.
Что за охота целый день,
В костюме старом набекрень,
Студентам объяснять задачки,
Которым и учиться лень.

Молчите и не прерывайте,
Я и сама легко собьюсь,
За дерзкий тон не упрекайте,
Я и сама его боюсь.
Слова, что вам в лицо бросаю,
Меня саму уже пугают.
Вы славный Карев, но ваш дар,
Получит некий гонорар,
C такой позицией едва ли,
(И в сторону: ещё ж не стар).

Никто талант ваш здесь не видит,
Вам быть изгоем суждено,
Зато наветов ядовитых,
Вы добиваетесь легко.
Людская подлая порода
Вас окрестила сумасбродом.
Студенты за спиной шутить,
Преподаватели трунить
Себе над вами позволяют,
И козни строить, может быть.

Откуда в вас такое рвенье,
Иную жизнь не замечать,
Бесценный дар без сожаленья,
Сквозь пальцы молча упускать.
Не поздно ведь начать сначала,
Зачем же быть таким упрямым?
Я не желаю вовсе льстить,
Но даже в Стэнфорд пригласить
Вас могут с вашей головою,
И там остаться предложить».

Профессор речь её осмыслил,
Серьёзную минуту взял,
Стекло враз дворником очистил,
И зубы незаметно сжал.
Под впечатленьем пребывая,
В кулак характер собирая,
Удар готов он был держать.
Позвольте ж в целом передать,
Как Лены очень смелый выпад,
Он стал ретиво отражать.

Замечу только, златоустом,
Профессор прежде не бывал,
И в нём пожар любви неужто
В тот вечер снова запылал?
Вы улыбаетесь, - а сами,
От чувства позднего сгорая,
Как только близок шанс побед,
Несёте, слышал, всякий бред,
В момент какой-то понимая,
Остановиться шансов нет.

«Мой юный друг, пускай жестоко,
Ваш пылкий спич меня разит,
Но я с почтением глубоким,
Его приму, ведь возразить
Мне нечем: доводы законны,
И уж, поверьте мне, знакомы,
Ведь правдой быть обречены.
Мы оба правы - я и вы.
Мои пороки очевидны
С какой не глянешь стороны.

Я подниму перчатку вашу,
Покорно вызов ваш приму,
Сейчас кажусь нелепым даже,
Но я признаюсь на духу.
В религии моей несложной,
Любому разобраться можно.
Пока до дома вас качу,
Я вас немного просвещу.
(И в сторону: да я похоже,
Ей просто нравиться хочу).

И я когда-то, ведь пытался,
Понять зачем я на земле,
В раздумьях тридцать лет метался,
И преуспеть хотел везде.
Но юный пыл амбициозный,
Крах потерпел вдруг грандиозный:
Открылась истина - долг мой,
Как три копеечки простой,
Я там, где тишина и книги,
Тетради, мысли и покой.

Чем прежде жил – всё стало скучным,
Все притязанья - баловство,
Взглянул на них я равнодушно,
Узнал я истину в лицо.
Ушли тогда не донимая,
Самолюбивые терзанья,
Я отказался от потерь,
Стал независим от страстей,
За пошлостью былых амбиций,
Закрыл я понадёжней дверь.

Наверное, настало время,
Я от тщеславия устал,
И отделив зерно от плевел,
Я радость, наконец, узнал.
Естествознанье и наука,
Избавили меня от скуки.
Я вдруг почувствовал - спасён,
Для новой жизни обретён,
Впервые не имел сомнений,
Что смысл жизни был решён.

Наверно могут однозначно,
Сивиллы видеть жизнь мою,
Несчастен буду иль удачен,
Когда отсюда я уйду.
Но ясно мне без ворожеи,
Что я теперь без сожаленья
Куда начертано иду,
Не тратя сил на ерунду.
Я выбор этот одобряю,
И измениться не хочу.

Пускай студентам нашим видно,
Огрехи в облике моём,
Пускай зовут меня обидно,
И дурачком, И бунтарём.
Но разве ж это незадача?
И разве ж я такой пропащий,
Сумевши обрести себя?
Поверьте, наша суета
Вредит прекрасному Давиду,
И отучает от резца.

Меня считайте кем угодно:
Не замечает жизни мол,
Прикинулся, мол, благородным,
Король же на поверку гол.
Кем вы меня не назовёте,
Немедля в точку попадёте.
Но как угодно - верь не верь:
В подвале открывая дверь,
Я счастлив быть здесь даже голым,
Собой доволен я теперь. 

Потомки, верю, оправдают,
Меня за некий альтруизм,
За то, что мне сейчас вменяют:
К деньгам и славе эгоизм.
Что неприветлив я бываю,
Что леность часто прикрываю,
Забравшись в свой подземный мир.
Что пью здесь вовсе не кефир,
И что сбежал из профсоюза,
И что в костюме много дыр.

Вот так чудесно поделилась,
На до и после, жизнь моя,
Внезапно в радость обратилась,
Примерно после сорока.
Душа теперь так близко к счастью,
Что лишь виню себя отчасти
За годы, прожитые зря.
Теперь гармония моя,
Обрисовалась в строгой вере:
Живу, не даром, хлеб жуя».

Своим софизмом увлечённый,
Заметно Карев приожил,
Прекрасной дамой вдохновлённый,
Как пчёлка у цветка кружил.
К науке вычурные страсти,
Вдруг анекдотом к новой власти,
И шуткой ловкой разбавлял.
Об одиночестве вздыхал,
Косился быстро на Елену,
Сентенций довод подбирал.

Как не прекрасны размышленья,
Не бесподобен мысли ход,
Но всё ж о глазках, да коленях
Мужчина думает вперёд.
Быть обаятельным пытаясь,
И всё сильнее увлекаясь,
Наш Карев соловьём запел.
Он Лену впечатлить хотел,
Ослабил шарф от напряженья,
И даже несколько вспотел.

Метель к порядку призывала,
Стучась неистово в окно,
Елена путь уж потеряла,
Ей было славно и тепло.
Но вдруг по льду истёртой шиной,
Скользнула бедная машина.
Она хвостом слегка вильнув,
Елену с Каревым тряхнув,
Бордюр немного зацепила,
Обоих напугав чуть-чуть.

Елена вздрогнула невольно,
Поймав мужчину за рукав,
Сказала: Ох - непроизвольно,
А он в ответ промолвил - Ах.
И мига этого хватило,
Чтобы незримо проскочила
Меж ними яркая искра.
Она разжечь тогда смогла
Пожар, обоим неподвластный,
Пожар, съедающий дотла.

Весь путь, оставшийся до дома,
Прошёл средь мёртвой тишины,
В такой момент, нам всем знакомый,
Слова им были не нужны.
Влюблённым чудилось – снаружи,
Асфальт блестящий, но не лужи,
Им дует тёплый бриз с Невы,
Везде ажурные мосты,
Под снегом нежным на газонах,
Растут волшебные цветы.

Но неизменно наступает
Всему хорошему конец,
Их вечер тоже пролетает,
С разлукой поделив венец.
Вот дом её на Пионерской,
Фасад с претензией имперской,
Излишне пышный и чужой.
Здесь, за суровою рекой,
Так видел мастер-итальянец,
Богатство, север и покой.

Дома в такой резной оправе,
Что растеряли прежний шик,
Без чувства я пройти не вправе,
Я восхищаться не отвык.
(Со школы видимо привычка,
Любить ваятелей античных).
По камню тонкая игра,
В душе оставить след смогла,
Она пленяет византийца
С кривоколенного двора.

Но мой пассаж архитектурный,
Восторг о Спасе-на-Крови,
Мостах, оградах и скульптурах,
Герои в этот миг, увы,
С трудом конечно б одобряли.
Мои герои заскучали:
В машине битый час сидят,
Недвижно пред собой глядят,
То о погоде что-то скажут,
То вновь надолго замолчат. 

Неловкость Лена разрешила,
Сурово к делу подойдя -
Довольно резко дверь открыла,
Да так, что скрипнула петля.
«До завтра? И спасибо Карев,
За то, что помогли доставить
Меня домой. Так я иду?»,
- Друг мой, признательность к чему, -
«Забота ваша мне приятна!
Коробку только заберу».

Спешит домой не оглянувшись,
Вспорхнула ласточки быстрей,
Рукой перил едва коснувшись,
Вмиг очутилась у дверей.
Ключи в руке перебирая,
Решила, про себя вздыхая,
Что стала и она теперь,
Не жертва зла, а фарисей.
Но эта мысль жила не долго,
Она уже открыла дверь.

За дверью тихо и тревожно,
Никто навстречу не бежит,
Предположить конечно можно:
К экрану Юра вновь прилип.
Но нет щелчков клавиатуры,
И шума нет от гарнитуры.
Везде смиренно и темно.
Двери витражное стекло
Несмело красным отразило
Площадки бледное пятно.

Ведёт Елена торопливо,
Рукой дрожащей по стене,
Свет зажигает боязливо,
Не доверяя темноте.
На это лампочка слепая
Ей неохотно отвечает
И освещает коридор:
Обоев серенький узор,
Рога лосиные для шапок,
Для чистки обуви набор.

Елена в комнаты проходит,
Не опустив двери замок,
Нигде мальчишку не находит,
А к горлу уж ступил комок.
Компьютера экран погашен,
Часов настенных контур страшен,
Она кидается кругом,
Боится думать о плохом,
Но мысли страшные приходят,
И завиваются клубком.

На грани полного безумства,
Она уже клянёт себя:
«Ну вот и всё - за самодурство,
Теперь отвечу горько я.
В любовь дурёха заигралась,
Дурёхе что-то показалось,
Да так, что сына потерять…
А может просто поиграть,
Ушёл на улицу с друзьями,
И рано краски так сгущать?

Но стол немного покачнулся,
Поплыл по стенке старый шкаф,
К нему Елена потянулась,
Едва в бессилье не упав.
Но тут, сквозь тяжесть полубреда,
Она заметила под пледом
Как будто задрожал комок.
Знакомый вязаный носок
Торчал на тощей детской ножке:
Там сын забился в уголок.

Он здесь, он дома, слава богу,
Притих в кровати наш беглец.
В себя Елена понемногу
Приходит, молвив: «Сорванец, -
Ругать не в силах, - что случилось?
О чём ты плачешь? Что приснилось?
Я лоб коснусь губами лишь,
Да ты болеешь, весь горишь.
Простыл? Ходил опять без шапки?
Ответь, ну что же ты молчишь?»

- Я вовсе не болею, мама,-
Он, отвернувшись, прошептал.
На стенке пальчиком упрямо,
Своё он что-то рисовал.
- Я не болею. Просто скучно,
Давай в Москву вернёмся лучше.
Здесь дождь по месяцу идёт,
А папа нас наверно ждёт.
Когда он, наконец, отсюда,
Меня обратно заберёт?

Тут всё чужое, всё не наше,
Вернёмся к папе, я молю!
Я полюблю творог и кашу,
И мыть посуду полюблю.
Здесь солнца нет, здесь только ночи,
Никто со мной дружить не хочет,
Мне скучно дома одному.
Сегодня я согрел еду,
А ты всё не идёшь с работы,
А я тебя всё жду и жду.

Мы раньше вместе дружно жили,
Ты, папа, бабушка и я.
А помнишь в зоопарк ходили,
В Москве, в начале сентября?
С тобой у тигров папу ждали,
Миндаль и вату уплетали,
А он потом из-за спины,
Большие красные цветы,
Достал тебе в подарок, мама.
Неужто их не помнишь ты?

А помнишь, на слона смотрели,
Как он капусты гору ел,
А после мы в кафе сидели,
И папа в караоке пел.
Я всё пойму, я, мама, взрослый,
За что с тобой нас папа бросил?
Позволь ему мне позвонить,
За нас прощение просить,
Он нас простит, он к нам вернётся,
Он нас не может не простить.

Всё будет так, как папа скажет,
За ум я сразу же возьмусь,
Я буду просыпаться рано,
И за контрастный душ примусь.
Потом я сделаю зарядку,
Нет, нет, конечно по порядку -
Зарядка, а за ней и душ.
А с арифметикой я уж,
В четвёртой четвери расправлюсь,
Не так уж Юра неуклюж. -

И ловит мальчик терпеливо,
С надеждой мамин грустный взгляд,
Но тишина невыносима,
С ним быть на равных не хотят.
Душа наивная, простая,
Ещё так мало понимает,
Хотя и верит до поры,
Сгорая медленно внутри.
Он хочет и не понимает
Как можно маму упросить.

Елена на колени встала,
И крепко обняла его,
Слеза горячая упала
На сына бледное лицо.
Она к глазам его клонится,
Ответ он требует и злится,
И от себя толкает мать,
Не может маму он понять.
Загадки взрослые пока что
Не научился он гадать.

Прося и плача отбивался,
И голос обращался в хрип,
Молил, заискивал, метался,
И к матери своей приник.
Слеза с слезой в ручей сливались,
Душа к родной душе прижалась,
И опустилась тишина.
В чём оказалась их вина,
Мать рассказать, конечно, сыну,
За малолетством не могла.

Тоской и жалостью объята,
Она не может глаз сомкнуть,
Зловещий лучик по кровати,
Бежал, насквозь пронзая грудь.
Троллейбус поздний ехал где-то,
Его искра горела светом,
Фотографируя дома.
Холодным откликом снега
На миг волшебный озарялись,
И возвращалась темнота.

А в это время за застольем,
Его в толпе едва узрев,
Мы Павла нашего находим
Среди друзей и юных дев.
Ему историю вручая,
Семью припомнить заставляем -
Пусть совесть Павла погрызёт,
Пуская обратно позовёт,
Пусть сын посмотрит исподлобья,
И объяснений подождёт.

Вот наконец-то проступает
Сознанье в буйной голове,
Он взгляд кругом себя бросает,
Но вновь находит он везде,
Друзей своих, что пьяны споры,
Вплетают с рюмкой в разговоры.
И средь тумана тонкий шест,
И неприличный чей-то жест,
Что только горечь вызывает,
И неожиданный протест.

Вокруг него на серых стенах,
Мелькает красками футбол,
Уставаясь молча на панели,
Или листая телефон,
Здесь молодёжь - вся золотая
Бездельем вечер занимает.
Зевает, пиво с пиццей ждёт,
Неторопливо всё жуёт.
А дамы кушают клубнику,
В коктейлях растворяя лёд.

Тут Павел старый завсегдатай,
Ему хозяин добрый друг,
Который выглядит устало
Среди подтянутых подруг.
Подруг красивых и весёлых,
Лет пять как вышедших из школы,
Но жизнь успевших распознать.
На Павла глазками стрелять,
Они не против если нужно,
И комплименты отпускать.

Тот, кто с удачей тесно дружен,
Кто оценён в своём кругу,
Взобрался в гору кто по службе,
Глотая быстро мелюзгу,
Зайдёт сюда такой с устатку,
И в меру своего достатка,
Нырнёт в пучину с головой:
Побалует себя игрой,
Или в компании душевной
Затеет разговор живой.
 
Раз вы успешны, безусловно,
И вы желанны средь гостей,
В глаза посмотрят вам любовно,
Здесь ценят правильных людей.
Начните вечер о погоде,
О том, какие чувства в моде,
Коснитесь лишь издалека,
Чтоб не сморозить дурака,
Экономических аспектов,
Явив собою знатока.

А если темы все закрыты,
Вам не позволят здесь скучать,
Столы зелёным здесь накрыты,
Игру пора вам начинать.
А что же Павел? – На пределе
Кутит он пятую неделю,
От вин французских чуть живой.
И говорят, что он домой
Не едет пятую неделю,
Неконтролируем женой.

К губам неловко рюмку тянет,
Рукой нетвёрдой ест икру,
(Ему коньяк клещами сдавит
Вески, предвижу, поутру).
Всё ниже плечи нависают,
Невнятно что-то с губ слетает,
Толь злое слово, то ль мольба.
Совсем поникла голова,
Но разобрать ещё возможно
Его последние слова:
 
«Мне представлялось, что иначе,
Совсем иначе быть должно,
Прости меня, мой век пропащий.
И всё ж – плохое здесь вино.
А где свершенья и стремления?
Их нет! а я уже старею.
А ведь когда-то я мечтал,
И маслом помню, рисовал,
И в шахматы играл не плохо,
И в боксе я не пасовал.

Когда-то, помню, в школе шумной,
Я быть старался на виду.
Смешно, но часто был дежурным.
Бармен, идёшь ты?! не пойму.
Был дом наш радостью наполнен,
Я к вероломству был не склонен,
Игрушке старой был я рад,
Для счастья я не знал преград.
Ещё налью себе полрюмки,
Чтоб провалиться прямо в ад.

Зачем далёкие мне страсти,
С собою в пропасть увлекли?
Куда, почувствовав ненастье,
Друзья от Павлика ушли?
Я, впрочем, тоже тяготился,
И скоро вовсе отдалился,
Сочтя себя не ровней им -
Мне доллар больше стал любим.
Хоть с ним не стало мне отрады,
И спорт я тоже запустил.

Наверно лёгкое богатство
Пришло чтоб душу погубить.
Наветы, подлость, ренегатство,
Распутство! что там говорить.
Я научился лицемерить,
Мне люди перестали верить,
Открыл я лавку под мостом,
С тех пор мечтая лишь о том,
Как я куплю пиджак лиловый -
Признанья обществом симптом.

Я с юностью тогда простился,
Я перестал её хотеть,
В прохвоста быстро превратился,
Желая подлости подпеть.
Остались только устремленья
Лишь к кошельку и вожделеньям.
Мне чёрт рогатый стал как брат,
За три гроша продать был рад,
И тем при случае чванился,
И не хотел встречать преград.

Однажды, завистью охвачен,
Я дьявола к себе призвал,
Я другу приговор назначил,
И сладость мщения узнал.
Я злую прихоть услаждая,
Смотрел, как ближний увядает.
Я ждал – посеет ли эффект,
В мозгу сей пламенный аффект,
Но не восстал ни на минуту
Тогда мой подлый интеллект.

Нежданно мысль благоразумья
Меня решила посетить,
Как Марк Аврелий впав в раздумья,
Хотел я почву ощутить.
С волненьем цифры телефонов
Искал в тетрадке, чтоб покорно,
Друзьям пропавшим позвонить,
Прощенья с жаром попросить,
Вернуть, что отнял, и за дружбу,
При встрече тост произносить.

Тот фокус, впрочем, не удался,
Но я не стал себя винить,
Я новой прихоти отдался,
Решив Елену погубить.
Её приятия добился,
Но сам отчаянно влюбился.
Мой мозг всегда был набекрень -
То счастлив я, то чую лень,
И злость, и скуку, и унынье,
И страсти охладевшей тень.

Рождён я видимо скотиной,
И это поздно отрицать,
Но почему неодолимо,
Люблю ту осень вспоминать,
Где в нежном чувстве я забылся
С собою старым я простился.
Не веря в Бога, я молил,
Прощенья у него просил,
Пред алтарём я вдруг заплакал,
И дождик, помню, моросил.

Назад опять бы возвратиться,
Стать верным другом и отцом,
Святой воды в ручье напиться,
И возродиться молодцом.
Но жизнь отчаянно буксует,
Глядишь, так глупо и минует.
Пора мне в кучу всё собрать,
Всё, что противно вспоминать,
Спалить дотла, оставив пепел,
И на кусочки разорвать.

Но перед этим только небо,
Обнять с любовью, широко,
В ответ оно послало мне бы
Успокоенье и тепло.
Хочу лежать, раскинув руки,
И слышать лишь немые звуки,
Ко мне крадущейся травы.
Хрусталик молодой росы
Держать пред смертью на ладони.
Но не бывать тому - увы».

Поднялся Павел убеждённо,
Качнувшись, рюмку оттолкнул,
Повёл глазами удручённо,
Шатаясь к выходу свернул,
Брезгливо в сторону скривился,
На ту, с кем прежде веселился,
Шагнул нетвёрдо в гардероб,
Взглянул прощально сверх голов,
Дал в гардеробе пять целковых,
Надел пальто и был таков.
Глава 3.
Легко травинку в поле спрятать,
В стогу иголку затерять,
Её там не найти ребята,
И даже смысла нет искать.
Но вам известно вероятно,
Что паутина необъятна,
А потому проблемы нет,
Через всесильный интернет,
Найти где хочешь человека,
И выведать его секрет.

Как только в утреннем тумане
Луна простилась со звездой,
С надёжным адресом в кармане,
Поехал Павел за женой.
Пронёсся мимо Головково,
Торжок проехал, Выпулзово.
Среди заснеженных полей,
Его машина всё быстрей,
К Неве холодной приближалась,
А небо было всё светлей.

Горячий кофе на заправке,
Две плюшки брошены в пакет,
Оставил сдачу на прилавке,
(Претит брать сдачу этикет).
Вперёд, вперёд, одним дыханьем,
Не растеряв в пути желанья,
А там уж Лену может быть
Он как-нибудь уговорит.
Приобрести букет побольше
Осталось только не забыть.

Чем ближе север приближался,
Блистая проседью лесов,
Тем меньше Павел сомневался
В успехе сделанных шагов.
Порыв она должна одобрить,
Минуты нежные припомнить,
Его оплошности простить,
Затем немного погрустить
По праву уязвленной чести,
И нрав в итоге укротить.

Скучны окраины России,
Тоска от наших городов,
В окно как глянешь – абулия
Охватит с головы до ног.
Не веселы коробки зданий,
Не жизни для, а проживанья.
Подумаешь на них глядя:
Нужна нам новая метла!
Как жаль, что в душах наших отклик
Сия идея не нашла.

Кто возразит, что оказавшись,
В столице русской иль Торжке,
Неторопливо продвигаясь
Центральной улицей к реке,
Мы десять раз оборотимся,
И неизменно восхитимся,
Архитектурою домов,
Уютом парков и дворов.
Зачем не строим мы подобных
Палат, дворцов и теремов?

Я отвлекусь в одно мгновенье,
На некий сказочный сюжет,
Снискав надеюсь позволенья.
А если нет? Ну, нет так нет.
Не ставя целью назиданье,
Я это странное сказанье
Как шутку здесь хочу прочесть,
Но долю смысла в ней учесть.
Раз Павлу долго добираться,
То у меня минутка есть?

Однажды речка изогнулась,
Высокий берег подточив.
То место людям приглянулось,
Да так, что, отложив мечи,
Они в ладони поплевали,
Ремни потуже подвязали,
Схватили дружно топоры,
Срубили на лысо бугры,
Поставили надёжно крепость,
И князю красные дворы.
Резьбою князю украшали
Крыльцо, наличник и конёк,
В избе высокой петухами,
Принарядили камелёк.
И город встал у речки ладно -
В жару на улицах прохладно,
Зимою жарко у печи
Всегда здесь было. Москвичи,
Творить умели, как и, впрочем,
Нижегородцы, псковичи.

Привёз домой себе из Рима,   
Больших атласов для крылец,
Оригинал невыносимый -
Первейшей гильдии купец.
Украсил площадь он фонтаном,
Не поскупился на платаны,
Дороги камнем замостил,
Не пожалев ни средств, ни сил -
Расти его здесь будут внуки,
Он в Лондон их не потащил.

В гостях с визитами бывая,
Столицы подсмотрев успех,
Быть в голодранцах не желая,
И вызывать соседский смех,
В работе время проводили,
Учились люди, землю рыли.
Предвижу, из последних сил,
Пусть под ярмом, но всё ж носил
Мужик кирпич, сжимая зубы,
И храм чудесный возводил.

Не для себя - века предвидя,
Всем миром и по одному,
Иначе жить причин не видя,
Творили город по уму.
И город рос их взор лаская:
Аллеи лип пересекая,
Из центра улицы ведут,
В гостиный двор. Везде уют
Трудом великим создавали,
И лебедям копали пруд.

Но если дальше мы шагаем
От центра строго по прямой,
То вдруг печально примечаем,
Что здесь пейзаж совсем иной -
Дома унылые тоскуют,
Как будто к Гауди ревнуя.
Стыдливо кое-как стоят,
Балконами вокруг глядят,
И на балконах сиротливо
Цветные тряпочки висят.

Прекрасен Петербург на Мойке,
Юсупов сад пленяет нас,
Но никого не тянет только,
В район с названием Парнас.
Здесь город сильно невзлюбили,
Дома как чурки нарубили,
Назвав изыскано район.
Боюсь, в Парнас на котильон,
Друзей позвать бы постыдился
Изящный граф или барон.

Но, слава богу, слава богу,
Елену с сыном поселит,
От этих ужасов далёко,
Нам удалось, а то б не быть,
В рассказе дольки колорита.
Кто ж хочет про подъезд разбитый,
Иль монолитный дом читать.
Но время просит возвращать
Героев наших на страницы,
И о судьбе их разузнать.

Уже смеркалось, как к парадной,
Поребрик тронув колесом,
Под портик расписной фасада,
Сопровождаем местным псом,
Шикарный барин подъезжает.
Хабарик из окна бросает.
Неужто Павел? Так и есть.
Он пышку, а не булку ест.
(На питерский манер особый,
Должны названия прочесть).

По старой лестнице гранитной,
Знакомой по второй главе,
Благочестивый волокита,
Букет из роз прижав к себе,
Идёт, в смирение впадая,
И речь для встречи сочиняя.
Печальный образ соблюсти
Ему бы надо, но грустить,
Ему никак не удается -
Он жизни рад, как не крути.

Он рад всему что замечает,
Он статен, прям и невесом,
Он всем доволен, всех кохает,
Доволен даже местным псом.
Своим нежданным появленьем,
Он хочет вызвать оживленье,
Он научился жить всегда
С лукавой радостью в глазах,
И в драматичную минуту,
Он не намерен быть в слезах.

Он прежде буре шёл навстречу,
Не опуская головы,
Держал удар, расправив плечи,
С удачей был всегда на «ты»,
Взирал на слабых равнодушно,
Ему со слабым было скучно,
Тоску не знал, не знал покой,
А посему разлад с женой
Ему казался несерьёзным,
Он рассосётся сам собой.

В себе ничуть не сомневаясь,
На кнопку палец положил,
Вперёд немного наклоняясь,
Он весь свой блеск в звонок вложил.
За дверью, что-то зашуршало,
Ведро железное упало:
К нему навстречу сын спешит!
- Кто там? – по-взрослому кричит,
«Сто граммов. Быстро отворяйте».
И голос у отца дрожит!

Дверь распахнулась настежь: - Папа,-
«Привет сынок, да ты подрос.
Держи в ответ скорее краба,
Опять ты перемазал нос!»
Он сына на руки хватает,
К себе с любовью прижимает,
А Лена с кухни им кричит:
- Кто там пришёл? – Ещё басит
Помимо Лены незнакомец,
И железяками гремит.

Немного гостю удивляясь,
Вмиг Павел уши навострил,
Моментом тонким забавляясь,
Он за порог переступил.
И здесь он снова удивился:
Вода нежданно устремилась
В ботинки, подмочив носки.
Он смотрит на свои мыски:
Стоял он прямо посредине
Бегущей в коридор реки.

У Павла, впрочем, нет сомненья,
Откуда в комнатах вода
Приводят часто к наводненью
Вполне житейские дела.
Коль трубы ваши вне заботы,
Коль ЖЭКа скверная работа
Видна повсюду – там и тут,
Паркет ваш будет сильно вздут,
А ваши добрые соседи
В разводах потолок найдут.

Висит в подъезде объявленье
Пока никто не оборвал:
«Не будет вас до воскресенья -
Гасите свет, закройте кран».
Однако должное вниманье,
Элементарное воззванье,
В жильцах находит не всегда.
У Лены, как итог, вода
Бурлила как на Ниагаре,
Бросая скарб туда-сюда.

Смотря скептически на лужу,
Затылок Павел почесал,
- Вам водолаз наверно нужен,
Чтоб пробку в ванной отыскал. -
«Починит скоро слесарь воду,
У нас он с самого восхода -
Прорвало кран и был потоп»,
- Никто надеюсь не утоп? -
«Ковры немного подмочило
И мамин старый гороскоп».

- Смотри, какие приключенья,
Ты гороскоп, поди, спасал?
Как жаль, что я на наводненье
Совсем немного опоздал.
Но хорошо, что добрый дядя
Водопровод сейчас наладит,
А то воды уж на аршин.
Давай поможем маме, сын.
Найди ведёрко или тазик,
Или какой-нибудь кувшин. -

Смеётся Юра и за руку
Уж тянет папу за собой,
Они в потёмках, близоруко,
Идут искать ведро вдвоём.
Штаны задрав, переступают,
Дурачась ноги поднимают,
Волну толкая пред собой.
Увлекшись этою игрой,
Смеются громко, как бывало,
И говорят наперебой.

- Накормит мама нас с тобою?
С дороги очень есть хочу, -
«У нас сегодня заливное.
Залито, правда, на полу», -
Елена шутит без досады,
Обиды в голосе, надсады,
Из роз букет спеша принять.
Она старалась отвечать
Спокойно Павлу, чтоб подумать
Петровичу чего не дать.

Петрович – добрый наш знакомый,
Спаситель из любой беды,
Немолодой уже, с которым,
Все обращаются на «ты».
С ним посудачишь о невзгодах,
И жить полегче станет вроде,
С ним политический вопрос
Обсудишь в шутку и всерьёз.
Он ловко недругам наставит
Весьма болезненных заноз.

Он первый встретит у подъезда,
О том о сём поговорит,
Куда-то всё несёт железо,
Напильник, клещи и магнит.
Тебе лукаво улыбнётся,
В кулак негромко поперхнётся,
Узнает - сладко ли спалось,
Купить ли мебель удалось,
И намекнёт: «Поди ж запросят
С вас грузчики ого, небось».

И никогда в ответ не спросят:
«Ты сам, Петрович ли здоров?»,
Но каждый крикнет: «Где тя носит,
Как только нужен - был таков».
Никто не знает, что когда-то
Он был подростком угловатым,
Быть лётчиком как все мечтал
И самолёты рисовал.
Застенчив был и на девчонок
Смотреть при встрече избегал.

В семье он вырос многодетной,
И старшим был взамен отца,
Едва был сыт, едва одетый,
И предан маме до конца.
Любил он тайно и пугливо
Свою ровесницу Алину,
Что взгляд дарила не ему.
Всё вероятно потому,
Что был одет он слишком бедно,
Хоть добр, судя по всему.

И каждый день ему всё мнилось,
Что надо только подождать,
Чтоб жизнь его переменилась
Алине надо время дать.
И он примером быть старался -
Он до рассвета просыпался,
Готовил завтрак поскорей,
Кормил из ложечки детей,
Посуду мыл, прощался с мамой,
И ровно в восемь брал портфель.

Он жил не просто, но не спился,
Так, выпивал из баловства,
На жизнь свою не обозлился,
Пошёл он в этом не в отца.
На Лентехгазе он слесарил,
Пошёл в лихие двери ставил,
Себя попробовав везде.
Теперь был дворник во дворе,
И каждый рубль нёс исправно
Своей понятливой жене.

С судьбой, дарованной, смирился,
Угас конечно бодрый взгляд,
Петровичем вдруг окрестился,
И стал своим для дошколят.
Не хочет больше встрепенуться,
Не хочет прошлого коснуться,
Не хочет Лину вспоминать.
Всё что он хочет - отыскать
Могилку старую под Тверью, 
Проведать напоследок мать.

Не брезгуй им холодный зритель,
Надменно холящий себя,
Чужой судьбы скупой хулитель
Взгляни на ближнего любя.
Пойми Петровича терзанья,
Надежду, жизни угасанье,
За неуклюжесть извини,
И мудро где-то промолчи,
Когда-нибудь в твоей квартире
Он кран поможет починить.

- Ну, всё, - Петрович разогнулся,
Сжимая ключик разводной.
Собой довольный, усмехнулся:
- Поаккуратнее с водой.
«Кротом» сифоны прочищайте
И кран надёжно закрывайте. -
«Вы наш спаситель и герой»,
- Так запишите номер мой,
А я спешу на Пудожскую,
Там вновь какой-то геморрой! -

Потоп в квартире и разруха,
Одежду нужно просушить,
Но мелочь эта сильных духом
Не в состоянье огорчить.
Елена с Павлом убирались,
Все вместе от души смеялись,
А Юра счастлив был за всех.
К отцу поближе он подсев,
С ним говорил без остановки,
На нём, как говорят, висев.

Потом подарки разбирали -
Четыре сумки и пакет,
Игрушки вместе доставали:
Конструктор, мячик, пистолет.
Но звёзды за окном мелькают,
И Юра широко зевает.
Он на игрушки вдруг махнул,
Ногой под кресло мячик пнул,
Отца и мать обнял устало,
И на руках у них уснул.

Его раздели, уложили,
Над ним склонившись в темноте,
Тихонько в спальню дверь прикрыли,
И вот они наедине.
Но им вдвоем совсем не лучше,
Среди людей слова сподручней
Им будет видимо найти.
Чтоб к разговору перейти,
Они решают на прогулку,
К Неве немедленно пойти.

Апрельский вечер, чуть морозит,
Лежит в канавах поздний снег,
Бумажки по асфальту носит
Тревожный ветер. Чёрных рек,
Сквозь лёд рисунок проступает.
Апрель как будто бы не знает,
Что для весны пришла пора:
Опять нахмурилось с утра,
На ветках воробьи притихли,
И их не радует весна.

Ступая по бульвару вяло,
Елена слушала его,
Чугун оград рукой усталой,
Она касалась. Так темно
В душе и на бульваре было.
Собака где-то жалко выла,
А Павел много говорил,
Совсем на жалость не давил,
Определённо выражался,
Прощенье заслужить просил.

- Пора нам разобраться прямо,-
Сказал он, замедляя шаг,
- Похоже нашему роману
Без объяснения никак.
Я с очевидностью не спорю,
Тебе доставил много горя,
И я, поверь, себя корю.
Но я похоже на краю,
Я фотокарточку у сердца
Твою и сына берегу.

Наш фикус тоже, знать, скучает,
Никто его теперь с душой,
Как ты могла, не поливает,
Да и тебе нельзя одной.
Наш дом оставлен разорённый,
Туда, бедою истомлённый,
Я на ночь только и иду,
Но что теперь я там найду,
Шкафы пустые, маму только,
Но не любимую жену.

Поищем вместе оправданье,
Навстречу сделав первый шаг,
Конечно было бы желанье,
Здесь без желания никак.
Всё скверно вышло же конечно,
Но кто теперь, прости, безгрешен.
Я знаю, мне в аду гореть,
И можешь ты меня презреть,
Но лучше просто, без эмоций
На это дело посмотреть.

Ты свой характер показала,
Я свой проступок осознал,
Вспылила ты и убежала,
Я заболел и исхудал.
Но что-то стало вдруг со мною,
Дни стали серой пеленою,
Бесследно в вечность уходить.
Прошу теперь меня простить,
Я потерял покой и силы,
Снотворное собрался пить.

Себя терзаю дни и ночи,
Я обмануть тебя посмел,
Я признаюсь, что был порочен,
И измениться не сумел.
Но было время - я старался,
Всегда с тобою соглашался,
Каприз пытаясь угадать.
Нож с вилкой научился брать,
Смотрел Моне, терпел Феллини,
И брался Монтескье читать.

Давай обиды позабудем,
Как говорят – перешагнём,
Чрезмерно усложнять не будем
И вместе за руку пойдём.
Чем убедить тебя не знаю,
К ногам твоим себя бросаю,
Всё так же искренне любя!
Прими, пожалуйста, меня.
Свою судьбу тебе вверяю,
Повинно голову склоня.

Конечно я бываю пылким,
Но есть ли недостаток в том,
Люблю я Hennessy бутылку,
Зато работаю как вол.
Мне быть тихоней не пристало,
Как ты возможно замечала.
Всегда стараюсь лучше быть,
Но не могла же ты забыть,
Что я не прятал недостатки,
И ты могла меня любить.

Теперь, послушай осторожно,
Не горячись, пойми меня,
Ты для лишений непригодна,
Сломают трудности тебя.
Не лучше ль ссору нам оставить,
И сердце больше не кровавить.
Раздор не даст нам ничего,
Лишь будет продолжать в окно
Смотреть наш сын, скучая вечно.
Подумай просто про него. -

Безмерно льстили честолюбью,
Такие сладкие слова,
Вдыхала Лена полной грудью,
Собой довольная была.
При этом грусть и утомленье
В ответ на дружбы проявленье,
Хотела мужу показать.
Решила верно разузнать,
Как много будет обещаний,
Какая ждёт их благодать.

Немудрено, что пылкой речью
Она была увлечена,
Не помнит мужа столь сердечным
С медовых месяцев она.
Взгляд прячет, но не опускает,
Что отвечать пока не знает.
Пытается румянец скрыть,
К душе елей не допустить,
И радуясь своей победе,
Готова уж его простить.

Вот-вот и сердце молодое
В ответной страсти задрожит,
Ещё чуть-чуть и будут двое
Опять в ладу и мире жить.
«Неужто я его жалею,
Вот-вот и на груди пригрею,
В минуту слабости своей.
Но я же знаю, Котофей
Опять уйдет сметану кушать,
Гуляя у чужих дверей», -

Секундой мысли проносились,
Такого рода в голове,
Противоречия теснились,
В её истерзанной душе.
Но прервалось её дыханье,
Когда пришло вдруг пониманье,
Что мыслями её другой
Теперь владеет - боже мой.
Вот и простое объясненье,
Вот и ответ на всё простой.

Как оставаться беспристрастной,
Себе самой как не солгать,
Какое ж всё-таки несчастье,
Что нужно срочно выбирать.
Но нет желанья совершенно,
И на душе у ней прескверно,
Печально, и не до чего.
Есть в этом даже шельмовство,
Предательство и где-то подлость.
Как не окрестишь - всё одно.

И стало Лене вдруг уныло
От этой ханжеской возни,
Томление её пронзило,
И спать тянуло от тоски.
Одно желание - вернуться,
В халат махровый обернуться,
Осталось только у неё.
Супруга клятвы и нытьё
Ей стали просто нестерпимы,
И пакостно своё враньё.

Себя всех больше ненавидит,
И за сомнение корит,
Но речью грубою обидеть,
Отца ребёнка не спешит.
Слова для Павла подбирает,
Но как начать, пока не знает.
Ей чувства надо отпустить,
И что-то надо говорить.
Фарс, что немного затянулся,
Пора скорее завершить.

«Ты знаешь, - Лена отвечала,-
Я не жалею, что одна»,
Она немного помолчала
И дальше медленно пошла.
«Всего ты в жизни добивался,
Когда хотел, тогда влюблялся,
Но и тебе пора понять,
Что узелками не связать,
Когда-то порванную нитку.
Её придётся нам менять.

Ты верно думаешь я плачу
О нетерпимости судьбы.
Нет, я спокойна и иначе
Теперь смотрю на наши дни.
Тебе я даже благодарна,
Жизнь оказалась не бездарна.
Столкнувшись с ворохом проблем,
Я делаюсь хоть кое-чем.
На кухне кран вчера сменила.
Пусть не удачно, но зачем,

Зачем сомнением ты мучишь,
Чему поверить я должна?
Ты говоришь с тобою лучше,
Что не способна быть одна.
Но я довольна, я летаю
Порой во сне и не страдаю,
И возвращаться не хочу.
А знаешь, я преподаю,
И с удовольствием к студентам
В наш институт с утра бегу.

Зачем ты нас неосторожно
Тревожить смеешь, милый мой?
Решил, что всё тебе возможно,
И хочешь снова наш покой,
Вдруг отыскав свою влюблённость,
Мою узрев незащищённость,
За просто так у нас отнять.
Не думала, что поиграть
Ты можешь чувствами ребёнка,
И эту слабость угадать».

- Ты не права Елена! - «Знаю,
Всегда был прав лишь ты один»,
- Но Юра? - «Терпит, ждёт, скучает,
В себе замкнулся, нелюдим».
- Позволишь приезжать? - «Нечасто»,
- Спешил сюда я знать напрасно?
Тебя, я значит, потерял?
Тебя такую я не знал. - 
«Прошу, патетики не надо:
Люблю, ошибся, осознал!»

Слова последние иссякли,
Увял ненужный разговор,
Настала пауза в спектакле,
И завершила долгий спор.
Конец упрёкам, истязаньям,
Мученьям, боли и терзаньям.
Елена хочет как-нибудь,
От продолженья увильнуть
И просит: «Я устала очень,
Позволь мне просто отдохнуть».

Ему б в последнюю минуту
Елену ласково обнять,
В душе опять посеять смуту,
Молить, кричать, а не молчать.
Но честь мужская возопила,
И гордость разум помутила.
С обидой губы он поджал,
Рванулся, вспыхнул, побежал,
С досады урну без причины
Ногой с размаху наподдал:

«Как говорится, повидались,
На камень вновь коса нашла,
С мальчишкой словно обращалась,
И указала со двора.
Дала бы мне хотя б намёком
Понять, что не лежит глубоко,
Меж нами чёрная вражда.
А вся, что вышла, кутерьма,
Лишь объясняется кокетством,
Она для вида холодна».

Но всё же Лены откровенность
Его по сердцу обожгла,
Спокойствие, но не смиренность
Она ему преподнесла.
Она ему в ответ зевала,
На ласку скукой отвечала!
Приём известный – подчеркнуть
Бесстрастие к кому-нибудь
Он сам любил порой шутливо,
Часок-другой спросить соснуть.

Ища покои для ночлега,
Он долго в городе блуждал,
В руке зажатый шарик снега
Ладонь и нервы обжигал.
Вконец прогулкой истомлённый,
До самых недр оскорблённый,
Он наконец на Англетер
Наткнулся, где в тени портьер,
Решил окончить день неладный,
Взяв люкс и венский интерьер.

«Моим вооружась секретом,
Со мной решила поиграть?
Недурно получилось это,
Подумаешь и впрямь скучать
Она в отместку не страшится.
А может быть другой ей снится,
Вниманьем прочно завладев?» -
От этой мысли побледнев,
Не мог уснуть несчастный Павел,
На потолок всю ночь глядев.

В коварстве Лену обвиняя,
Мужскую долю он жалел,
Свой грех отчасти признавая,
Всех женщин уязвить хотел.
Чем дальше злоба простиралась,
Тем гуще в сердце разливался
Обиды сладостный сироп.
Сжимая губы, хмуря лоб,
Он до таких вещей добрался,
Что самого пробил озноб.

Раскинув руки по постели,
В бреду бессонницы вертясь,
Держался он уж еле-еле,
С рыданьем горестным борясь.
Все тайны, что в душе теснились,
В слезу мужскую обратились,
И то, что он хранил в себе,
Пришло к нему наедине
Намёком правды нестерпимой
О несложившейся судьбе.

Ночь промелькнула, но ответа
Его вопросам не дала,
Он до печального рассвета
Так и не смог сомкнуть глаза.
Он утром вещи собирает,
Их машинально поправляет,
Перчатки с тумбочки берёт,
На телевизор их кладёт,
Рассеянно на них взирает,
Забыв, на улицу идёт.

За руль садится и зевая,
Он возвращается в Москву,
Надежд крушенье ощущая,
Открыл вторую пачку «True».
Назад, по заспанной России,
Среди лесов её былинных
Плетётся снова в долгий путь.
Ему бы встать, да отдохнуть,
Но грязь обочин наших долгих
Не позволяет отвернуть.

Он был разбит и неспокоен,
Домой он ехал не спеша,
Ему бы встать средь липок стройных,
И отдохнула бы душа.
Ему бы встать, да деревеньку
Найти в глуши и по ступенькам,
Спуститься к медленной реке,
Что притаилась вдалеке,
В лесах дремучих и болотах.
К той, что однажды по весне,

Опять с могучею водою,
К порогу дома подойдёт,
Заполнит целый мир собою,
И лёд последний принесёт.
Тогда с весною пробуждаться,
Теплом и светом наслаждаться
Начнёт природа. Ты мечтам
Отдашься тут же, и полям
Найдёшь высокое сравненье,
Сложив им рифму по слогам.

Вокруг посмотришь с наслажденьем:
Чудесно так, что спасу нет!
Всё вызывает восхищенье,
И так всегда, так много лет.
Ты с настроением уловишь,
Что не бурчишь и не злословишь,
И любишь даже тот сарай,
Что утопил свой дряхлый край
В лужице грязной и противной,
Которыми богат мой край.

Побыв в деревне невозможно,
Не выдумать чудесный план,
Где будет чемодан возложен
На старый городской диван.
Где этот же диван с квартирой,
Когда-то искренне любимой,
Оставлен, ну а с ним хандра.
По плану город навсегда
Ты покидаешь, и в деревню
Бежишь, чтоб в пять часов утра

Проснуться бодрым и здоровым.
Калоши ловко нацепив,
Спешить на двор доить корову,
Через порог переступив.
Там, вскинув голову высоко,
Зимой увидеть путь далекий,
А летом радостный рассвет.
Свой честный и тяжёлый хлеб,
Растить среди природы строгой,
Среди цветов, овец и реп.

Прожив здесь годы, ты узнаешь
В чём правда жизни наконец,
Без дела может быть, шатаясь,
Однажды некий молодец,
Любитель сказок и фольклора,
Старья ценитель без разбора,
Зайдёт, подвязан пояском.
Увидев твой добротный дом,
Он встанет, языком прищёлкнув,
Перед резным твоим крыльцом.

Могло б такое причудиться
Наверно Павлу (хоть не факт),
Коль б он в деревне очутился,
Из Мерседеса сделав шаг.
Но он в раздумиях блуждает
И мимо грустно проезжает.
Его натуре далеки
Чрез речку хрупкие мостки,
Не понимает он природу,
Не любит жарить шашлыки.   

Брезглив и нежен он наверно,
Для сеновала и избы,
И презирает откровенно
Прогулки наши по грибы.
Нельзя никак его заставить,
В поход компанию составить,
Или пойти стрелять гусей.
Не любит он лесных зверей,
И вместо фугу и лангустов
Вкушать на ужин карасей.

Поёжившись на мягком кресле,
Он сделал печку потеплей,
Он слеплен из другого теста, 
Он в ванну хочет поскорей.
Избушки Павел провожает
Печальным взглядом, верно знает:
Блага из этих мест бегут,
Деревню нашу берегут
От благ кикиморы и леший,
Что рядом с нею и живут.

Чтоб дальше ехать не скучая,
Отделаться от тяжких дум,
Включил он радио, листая
FM частоты наобум.
Но песен новых он не знает,
От новостей он засыпает,
От юмора его тошнит,
Политика ему претит,
А бардов он не уважает -
Струна души не бередит.

Вдруг голос низкий, благородный,
Его внимание привлёк,
Артист известный и народный
С собою путника увлёк.
Читал что-то вроде сказки,
Восточные сгущая краски,
Или какой-то древний миф.
На новый лад переложив,
Читал его с душой и смыслом,
Понятным словом наделив.

В той сказке странник по пустыне
Среди песков горячих брёл,
Барханы покорял крутые,
И был смертельно утомлён.
На волю Бога уповая,
По звёздам путь свой узнавая,
Он всё же продолжал идти,
Без силы двигаясь почти.
Он был влечён одним желаньем:
В изгнанье кров себе найти.

Невыносимы были муки,
Жгло солнце раны мёртвых губ,
Тянули вьюк немые руки,
А на глазах застыл испуг.
Он по пустыне бесконечной
Скитаться обречён был вечно -
Он древним эпосом ведом,
Обязан отыскать свой дом.
Недели две уже несчастный
Бродил в пустыне, как потом,

Навстречу выпрыгнул ужасный,
Свирепый, кровожадный лев.   
- Что делать? – закричал несчастный,-
Ни камня рядом, ни дерев! -
Но сказка начиналась только,
И не окончилась, поскольку,
Своей он жизнью дорожит,
И потому назад бежит.
От лап тяжёлых за спиною,
Пустыня стонет и дрожит.

Когда надежды на спасенье
Казалось у героя нет,
Ему явилось провиденье,
Вдруг подарив надежды свет:
Колодец впереди глубокий
Стоял в пустыне одиноко,
Сдружив худые деревца.
На дне прозрачная вода
Казалась страннику защитой,
И из последних сил туда

Он безрассудно вдруг ныряет.
Летя как в омут головой,
Он чахлый куст на дне хватает,
Что корешками над водой,
О брёвна чудом уцепился,
Когда из семечки родился.
Герой теперь висит на нём,
Но как над адовым огнём:
Дракон ему со дна колодца
Шипит змеиным языком.

Меж молотом и наковальней,
С надеждой слабой и с мольбой,
Герой теперь висит буквально
Сициллой меж и Харибдой.
Взывает он: «За что от скуки,
Судьба опять готовит муки?
Сморила бы меня совсем,
В пустыне этой. Вместе с тем,
Дала надежду на спасенье,
Не объяснившись - а зачем?

Зачем от зверя я спасался,
Зачем был жаждою томим,
В колодец я зачем забрался?
Чтоб быть поверженным другим?
Нельзя обратно подтянуться,
Нельзя хотя бы шевельнуться,
И кулаки нельзя разжать.
От смерти некуда бежать.
Всё тщетно, глупо и напрасно,
Спасенья неоткуда ждать».

А руки медленно слабеют,
Сжимая ненадёжный куст,
Костяшки пальцев побелели,
И на губах был смерти вкус.
И видит в ужасе несчастный,
Что ствол грызут, кусая часто,
Две мыши: белая как день
Была одна, другая тень
И ночь ему напоминала.
Еще немного, только пень

От крепкого ствола оставят,
И гибель страшная тогда
Его старанья обесславит,
Теперь как видно навсегда.
Но человек ведь тварь такая,
Что неизбежность понимая,
Которую предрёк Творец,
Ведёт себя как наш храбрец:
Не видит льва, не чтит дракона,
С природой спорит наконец.

А что ж несчастный? Близок к смерти,
Он различает на ветвях
Две капли мёда и с усердьем
К ним потянулся. На устах,
Он сладость мёда ощущает,
И на мгновенье забывает
То, что боится видеть глаз,
Что происходит здесь, сейчас:
Что день и ночь его съедают.
Ведь этим он похож на нас?

Но был прекрасному сказанью
Недоговоренный финал,
И чем окончились страданья
Наш Павел так и не узнал.
Послал ли страннику спасенье,
Вознаградил ли за терпенье,
Или его покинул Бог.
Совсем ответа эпилог
Не дал тому, кто терпеливо,
До корочки дослушать смог.

«И персам тоже не живётся,
Всё отчего, да почему,
Всю душу вывернуть неймётся,
Зачем вот только, не пойму.
Себя уныньем отравляют,
В детей сомнение вселяют,
А неокрепшие умы,
Страдать от этого должны.
Послушают таких рассказов,
И жди потом от них беды.

Считаю я, что незаконно,
Преступно жизни поучать,
А тот, кто знает все каноны,
Мне может просто отвечать:
Когда предмет сей недоступный,
Грызёте логикой преступной,
Вы вспоминаете о том,
Что жизнь крутится в основном
Вокруг предметов самых скромных,
И заключается в простом?

Зачем, в рассвете жизни бурной,
Драконом мозг свой утруждать,
Жить под рефлексией ажурной,
И постепенно увядать?
Жизнь исключительно бездонна,
Она проста и бесподобна,
И дальше мыслить ни к чему.
Совет бы дали как жену,
Заветным словом образумить,
Его никак я не найду», -

Так долго Павел чертыхался,
Не одобряя сказки толк.
Он никогда не восхищался,
И не испытывал восторг
От изысканья жизни сути.
Искать её считал он жутким.
Потом признался, что его
Задела сказка за нутро,
Его чуть-чуть подгрызли мыши,
Что, я б сказал, немудрено.

Он ехал дальше в дымке белой,
В себе как прежде убеждён.
От сказки он не оробеет,
И ею вовсе не смущён.
Всё хорошо б, да снег колючий
Сильней забил из низкой тучи,
Сморив и ослепив совсем.
Но снег помог хотя бы тем,
Что быть внимательней заставил,
Отвлёк немного от проблем.

И сердце Павла заживало,
Уже предчувствуя весну,
Его морило и качало,
И померещилось ему,
Что Кот Баюн шепнул поюще:
«Усни скорей и станет лучше».
На это Павел порешил,
Что кофе крепкий заслужил.
Обеда час как раз так кстати
Его решенье укрепил.

От глаз слепую поволоку,
Решает силой он прогнать,
В себя приходит понемногу,
И начинает понимать,
Что по дороге деревушки:
Княжки, Овчинцы, Маринушки,
Мелькнули мимо только что.
Теперь внимательно в окно
Он смотрит, ищет жизнь в округе,   
Но всё сугробом замело.
 
Вдруг видит знак: «Район Валдайский,
Налево скоро поворот».
Предосторожность соблюдая,
Чтоб не попасть на гололёд,
Свернул туда он неотложно,
Чтоб в ямах прыгая безбожно,
Найти себе к спасенью путь.
Намерен Павел отдохнуть,
И сил немного поднабраться,
Или ещё зачем-нибудь.

Себя утешил: «Просветленья
Здесь мысли путника найдут,
Ведь неспроста с таким волненьем,
Сюда паломники идут.
Должно быть место то святое,
Раз люди наши чередою,
Поодиночке и в толпе,
С свинцом в душе и налегке,
К нему идут без остановки
По стоптанной давно тропе».

Но прежде чем дары благие
Герой собрался получить,
Желания вполне мирские,
А если просто – закусить,
Им неотвязчиво владеют.
Мечту о трапезе лелея,
Корчму глазами ищет он,
Решая он нанести урон
Запасам местных кулинаров,
И съесть с пампушкою бульон.

Закусочных теперь найдётся
С десяток на любой версте.
Порядок строгий в них ведётся:
Меню раскрыто на столе.
Пускай не вычурно убранство,
Но есть здесь некое жеманство: 
Стол из необтёсанной сосны
Наполнен духом старины,
В меню стоят на первом месте
Квасы и русские блины.

Здесь рады гостю неизменно,
Здесь служка быстро подлетев,
Расхвалит борщ вам несравненный
И шашлычок на вертеле.
Ещё предложит сыр и утку,
Селёдочку и хлеб французский,
А на закусочку паштет.
Из вин изысканных букет,
Теперь составить гостю можно,
Красивый изучив проспект.

Сальцо к борщу не помешает,
Нелишним будет винегрет -
Всё настроенье улучшает,
Паштет не взять причины нет.
Пускай кричат в желудке бесы:
«Потом, обжора, с интересом
Ты талию себе измерь».
В ответ ты дьяволу не верь,
Не слушай ты его наветы,
А лучше на слово поверь:
 
Когда тебя в конец разбило,
И раздражает всё тебя,
Когда всё грустно и уныло,
Не плачешь сердце лишь скрепя,
Когда усталость смерить трудно,
Остановись благоразумно,
Остынь с дороги, посиди,
Блинком хрустящим закуси.
А лучше, не страшась калорий,
Тарелку плова наверни.

Тогда оставленные силы
В тебе появятся опять,
И вовсе не таким постылым,
Тому как пять минут назад,
Мир станет вместе с насыщеньем.
Ты вновь готов для впечатлений!
А ведь и стоило всего,
Притормозить веретено
Ненужной беготни. Досыта
Покушать надо, вот и всё.

Ещё совет я дам учтиво,
(Нуждается ли кто-то в нём?)
Обед такой неторопливый 
Неплохо б развести вином.
Бокал сухого осушая,
(Не часто только потребляйте),
Вы вдруг поймёте, что парит
Душа и нежностью бурлит.
Об этом ведая, супруга,
Конечно выпить разрешит.

Приметы эти без сомненья,
И Павел превосходно знал,
В трактире лучшем угощенье
Он с трёх тарелок уминал.
Усталость быстро отступала -
Жаркое горного марала
Её бесследно прогнала.
Чрез час посуду со стола
Уже смели. Десертов карта
На стол манящая легла.

Вот ароматный чёрный кофе
С безе классическим несут,
Алиготе жаль в полуштофе,
Водителю не подадут.
Но и без лёгкого похмелья,
В нём не осталось утомленья -
Закуска силы придала.
Будь вечна сытная еда!
Не зря прославлен нашим предком,
Бог объеданья Коляда. 

Не дурно Павел отобедав,
Со стула тяжело привстал,
Как жаль, что тонкую беседу
Он здесь ни с кем не завязал.
Ведь для знакомства не годились
Те двое, что в углу ютились:
Отец с мальчишкой лет семи.
На чай с печеньем нагрести
Они смогли с трудом, как видно,
Решив здесь праздник провести.

Как говорится - мимоходом
Их Павел взглядом одарил,
Заторопился он к проходу,
И через миг о них забыл.
Забыл отца пустую чашку,
Какую-то у сына кашку.
Он быстро пожелал забыть,
Что может душу бередить:
Тепло и доброту во взглядах.
Ведь он обязан был спешить

Туда, где будет сопричастен
Чему-то светлому. Ему
Теперь казалось, что злосчастья
Сойдут как мара поутру.
Он шёл поспешно вдоль дороги,
Священной ставшею для многих.
Она кружила меж холмов,
Промёрзших с ноября ручьёв,
Вела его к святому месту,
У живописных берегов.
 
Здесь очень скоро пилигрима
Иная повстречает грань,
Как на федоскинской картине,
Увидит он дымы из бань.
Биндюг увидит с клячей старой,
Давно когда-то масти чалой,
Увидит скоро пред собой
Туристов, что идут гурьбой,
Не выбиваясь из порядка,
Молить за жизнь и упокой.

Зачем искать на самом деле
Красоты на чужой земле,
Писать холодной акварелью,
Пейзаж в окрестностях Бове?
Ведь не добрались вы доныне
На Волгу к соляной пустыне,
Байкал не видели зимой,
И даже Новый Уренгой
Не можете найти на карте.
Боюсь спросить, а под Ухтой,

Бывали ль вы по доброй воле?
А где ещё дадут нарвать
Цветов вам золотое поле?
И где позволят закричать
От чувств нахлынувших - свобода,
Глядя на речку с огорода?
Поверьте, ни в какой стране
Вам не дадут лежать в траве,
Примяв её высокий стебель.
Тем паче в округе Бове.

Подобной мыслью увлекаясь,
Ухарски ворот распахнув,
Во всех своих проступках каясь,
Морозца свежего глотнув,
Свернул наш Павел, путь срезая.
Туристов встречных избегая,
Он в поле стёжку уличив,
Пошёл по ней, чуть замочив
При этом штроксовые брючки.
(Бежали кое-где ручьи).

Прошёл лесочком он немного,
И вот открылся монастырь.
Душистый лапник он еловый,
Как старорусский богатырь,
Пригнул к земле, касаясь нежно,
И выступил на дол безбрежный.
Туристов медленный удав,
Из сотни любопытных глав,
Тянулся в храм неутомимо,
По полю тело распластав.

Объяты воздухом целебным,
Из ближних сёл и далека,
Кто попросить немного хлеба,
Кто за частичкой естества,
Скитальцы едут и проводят
Здесь целый день. Кругами бродят,
Русь изначальную свою
По старым фрескам узнают,
И сувениры раскупают,
И воду из купели пьют.

Толпою Павел увлечённый,
А может быть звездой ведом,
Людьми вокруг слегка смущённый,
За всеми в монастырь прошёл.
Но словно слон в посудной лавке,
Стянув с себя зачем-то шапку,
На утрамбованном снежке
Он встал пока что в уголке.
Как здесь вести себя не зная,
Он, шапку теребил в руке.

Он привыкал и озирался,
Момент желая осознать,
В душе попробовал копаться,
Чтоб наконец её понять.
Но мысль всё время убегала,
Его всё что-то отвлекало:
В нём просыпался интерес,
До окружающих чудес.
Он в атмосферу погружался,
Что старины являла срез.

Он видит башни по границе,
Соединила что стена,
И неприступные бойницы,
Что сон хранят монастыря.
Блистанье глав остроконечных,
И лёгкость линий безупречных:
Всё ублажало Павла взор.
Ему понравился узор
На лесенках и на крылечках,
И праздничный, просторный двор.

И всё смелее Павел ходит,
Движеньем общим оживлён,
Он необычным всё находит,
Он восхищён монастырём.
Уже по щучьему веленью,
Его с сарказмом настроенье
Из головы навек бежит.
Румянец на щеках горит
Толь с дум высоких, толь с мороза,
Толь грех какой-то бередит.

А лестниц стёртый грубый камень,
Безмерный доставлял восторг,
Резной узор чугунных ставень
Пройти без чувства он не мог.
Он впечатленью отдавался,
В любви нежданной признавался,
К Руси и всем её корням:
Кресалу, хлябям и квашням. 
Всему что память воскресила:
Зимбору, чреслам и гуслям.

Сумел он некую картинность,
Без раздраженья пропустить,
Он видит детство и наивность,
Хотелось даже погрустить.
И старый дуб его прельщает,
И воздух что теперь вдыхает.
На чудо был его настрой,
На близость сказки и покой,
Ему по нраву аккуратность
И быт священников простой.

Здесь чисто убраны тропинки,
Сугроб лопатами подбит,
Нет ни бумажки, ни соринки,
Водичка в ручейке журчит.
С берёзы ворон неподвижный
Глядит как будто с детской книжки,
Играя смоляным пером.
В своём тулупчике простом,
Несёт девчонка коромысло,
Качая в так себе ведром.

Стремятся к храму прихожане,
Теснятся и чего-то ждут,
Здесь псковичи и орловчане,
И прочий православный люд.
Они друг друга чуть толкают,
Прощенья просят, извиняют.
За ними рой простых зевак,
(Без них, как видимо, никак),
Желает тоже быть поближе.
У них сомнение в глазах.

Впервые слёзы умиленья,
Готов был Павел уж пролить,
Впасть в неподдельное волненье,
Себя от радости забыть.
Но сделать это было трудно,
Поскольку публика мишурно
Валила сникерсы едя,
Непозволительно галдя,
Рекою разливаясь шумной,
Лишь развлеченье здесь нейдя.

Они нещадно Павла злили,
Стреляя вспышкой наугад,
Напрасно гид их торопливо
К порядку силился призвать.
Он вёл туристов к цели ходко,
Привычной, твёрдою походкой,
Напевно что-то говоря,
На церкви даже не глядя:
Работу хорошо он знает,
Свой хлеб он кушает не зря.

Кто был с экскурсией когда-то,
Тот с нашей публикой знаком,
Держитесь в стороне ребята,
И мне не жалуйтесь потом,
Что потрепали вас без драки
Туристы в яростной атаке.
Они хотели ближе быть,
Они культурными прослыть 
Хотели просто. Просто гида
Хотели кой о чём спросить.

А те, что обществом томимы,
Идут, как водится, в хвосте,
Лицо скрививши с перегибом,
Они бурчат своей жене.
Они сюда неосторожно,
Женой обмануты ничтожно,
От снисхожденья забрели
И думают: «Теперь б могли
Сидеть с друзьями, отдыхая.
Чудесно б время провели».

Даны нам люди в наказанье,
Бежит наш Павел от зевак,
Он тихо шепчет, – Басурмане! -
Перебирая чаще шаг.
- Зачем на купол пальцем кажешь?
А ты зачем так губы мажешь?
А ты крутишься огурцом,
Без спросу вставши на крыльцо,
Фотографируешься гадко,
Скривив в улыбочке лицо? -

Туристы дальше продвигался,
И Павел затесался к ним,
Досаде Павел поддавался,
И суетою был раним.
Ушло мгновенно настроенье,
Осталось только сожаленье,
И он опять по сторонам,
(Особо пристально на дам),
Смотрел невольно, по привычке,
Идя за всеми по пятам.

В добавок пёстрое гулянье -
Причуда модная властей,
С каким-то диким верещаньем,
В сопровожденье медведей,
Под горку весело скатилось,
И рядом с Павлом приютилось.
Чтоб не скучал он здесь один,
Ему с вареньем дали блин
И пригласили на потеху:
Брать крепость из огромных льдин.

Вокруг резвятся скоморохи,
Бросая в воздух булавы,
За ними радостные крохи
Бегут, хватаясь за полы.
В платки цветные наряжённый,
Хор полных женщин напряжённо
Сказанья русские поёт -
О прошлой жизни речь ведёт.
Их взвод бесстрашных полицейских
На всякий случай стережёт.

Широко пенье разливалось,
Куплет был милый и простой,
Подпеть им Павел попытался,
Не вышло ноты ни одной.
Он замолчал тогда, вздыхая.
Слова не сильно разбирая,
Стараясь чувства обострить,
Он слушал хор, глаза закрыв.
Хотя ему несовременный
С трудом давался сей мотив:

Шёл солдат с учения,
Своего мучения,
При-то-мил-ся.

У избушки старенькой,
На скамейке маленькой,
При-мос-тил-ся,

Ножка невесомая,
Ступит на знакомое,
Вдруг кры-леч-ко.

Дождалась любимая,
Жёнушка родимая,
Скрип до-щеч-ка.







О песне было Павла мненье -
Ни два она, ни полтора.
Подкралось к Павлу вдруг сомненье:
«А не пора ли со двора
Убраться мне в свои пенаты?
Себя здесь лишним экспонатом
Уже давно я ощутил.
Я здесь достаточно побыл,
Набрался в целом впечатлений.
Пришёл, увидел, да забыл».

Он с этой мыслью облегчённо,
(Приняв решение легче жить),
Вздохнул немного отрешённо,
И поспешил домой отбыть.
Но заскрипела половица,
Призвав его оборотиться
Туда, где с низкого крыльца,
В простой одежде чернеца,
С неторопливостью в движеньях,
И безмятежностью в глазах,

Сходил монах, смотря на Павла,
Случайность гостя видя здесь.
Казалось, что ему забавно
В нём нерешительность прочесть:
«Каким попутным ветром, Павел,
Ты нас визитом позабавил?
С достатка что ли приуныл,
Иль бога ближе допустил?
А может просто заблудился,
Домой дорогу позабыл?»

На шутку Павел, торопея,
Хотел немедленно съязвить,
Но возмутиться он не смеет,
И не отважится спросить,
Когда с насмешником встречались.
Быть может у него венчались
Они с Еленой? Иль детьми,
Они в одном дворе росли?
Нет, не сходились варианты,
Нет, не припомнит, чёрт возьми!
 
Монах же дальше продолжает,
И потешаться, и смущать,
С мышонком ловкий кот играет,
Не позволяя убежать.
Он говорит: «Как только схлынет
Туристов море и остынет
Амвон от их плакучих свеч,
С тобою я продолжу речь.
Теперь же извини любезный,
Но не могу тебя развлечь.

Ты лучше на вечерней зорьке
Опять к крылечку подходи,
Теперь совсем не много толку,
Людей несчастных посреди,
Пред алтарём тебе толкаться.
Не место в храме заикаться
Об ипохондрии своей.
Меня нисколько не робей,
А получи совет хороший:
Себя ты больше не жалей,

И постарайся измениться,
Прощенье делом заслужить,
Тебе пора бы научиться
Гордыню в сердце не носить.
На это даст тебе терпенье
К любви и вере возвращенье.
Найди её в себе скорей,
Любовью душу отогрей,
Будь честен, прям, великодушен,
И стань примером для детей.

А если чёрной пеленою
Ехидна разум твой застит, 
Сюда знакомою тропою,
Прийди и Бог тебя простит.
Ты много людям дал несчастья,
Так не проси у них участья:
Спадёт не скоро камень с плеч.
Обязан я предостеречь
Тебя от будущих напастей,
Об этом и веду я речь».

На этом Павла оставляет,
И по тропинке семенит.
Сугробы рясой задевает,
А инок уж к нему спешит,
Чтобы помочь подняться к храму,
Хоть нет в нём немощи ни грамма.
Его заметивши, толпа,
Вперёд подвинулась слегка,
Потом широко расступилась,
И воцарилась тишина.

Пред ним людей неисцелимых,
Стоит недвижно первый ряд,
Для них, особенно любимых,
Свершает старец свой обряд.
Неспешно к каждому подходит,
Слова для каждого находит,
На ушко что-то говорит,
Скорбеть кому-то не велит,
Кого-то гладит и целует,
Кого-то ласково журит.

В такие тёплые минуты
Нельзя о чём-то рассуждать,
И Павел понимает смутно,
Что надо просто наблюдать.
По счастью, чувств нагроможденье,
Его спасло от снисхожденья,
Иль неучтивого смешка.
Спасло от страстного кивка,
От одобрений, укоризны,
От слишком скорбного лица.

- Что я забыл среди несчастья! -
Готов был Павел закричать,
- Приехал я сюда напрасно,
Не место в храме мне скучать.
Довольно, право, наигрался,
Пора скорее убираться,
Мытарству положив конец. -
С тяжёлым сердцем наш беглец,
Перекрестив себя неловко,
Ушёл искать свой Мерседес.

В машину скоро он забрался,
Ключ зажиганья повернул,
Что видел, сбросить постарался,
И даже головой тряхнул.
Подумал: - Всё-таки жестоки
Монаха шутки и упрёки. -
Его он так и не узнал.
Возможно в памяти провал,
Иль чудо только что случилось,
Иль сумасшествия сигнал.

Но к Волочку ума броженье
Уже немного улеглось,
Загадки, тайны, наважденья
Отвадить Павлу удалось.
Решил он меньше горячиться,
Чтоб ненароком не разбиться.
Эмоции решил прогнать,
И за рулём не рисковать,
Но мысли странные вернулись,
И стали снова донимать.

Известно - мысли разной масти,
В дороге лезут невпопад,
Пытаются дорогу скрасить,
И неотвязчиво шумят.
Возникнув в закоулках дальних
Без спросу, воли и желанья,
В сознанье бреши там и тут
Они находят. Повернут,
С ног на макушку убежденья,
И сёстрам серьги раздадут.

Теперь и Павла донимают,
И нет похоже им конца,
Он их безвольно допускает,
Не доверяя им слегка.
До философии голодный,
Теперь устроившись удобно,
В себя он крепко погружён.
Он сложных форм не искушён,
Но как всегда с собою честен,
И этим симпатичен он:

- Свой век отсчитывать годами,
А не делами я привык,
Живу я к совести долгами,
Отравлен ядом мой язык.
Чем сорок лет я оправдаю,
Что я потомкам завещаю,
И что в актив себе зачту?
Я маломальскую мечту,
Не знал, отдав ей устремленья,
Любовь и сердца чистоту.

Пришло ко мне бы раз страданье,
Чтоб дерзкий нрав мой обуздать,
Для наставленья, назиданья,
Его полезно мне познать.
Мне опостылел путь удобный,
И холодильник вечно полный.
Мне нужно непосильный труд
Себе найти какой-нибудь,
Пора мне что-то в объясненье
Уже готовить в высший суд.

Я равнодушья ветром жгучим,
Насквозь как листик иссушён,
А дальше будет только хуже,
Я быть изгоем обречён.
В конце концов лишь камень вечный,
Чреду из дней моих беспечных
К земле безжалостно прижмёт.
Споткнувшись лишь, перешагнёт
Его однажды путник добрый,
И по делам своим пойдёт.

Куда влачу неощутимо
Чреду своих ненужных дней,
Что в них, страстей моих помимо,
Что в жизни праздничной моей?
Порхая, но усталый вечно,
Я пустоту, взвалив на плечи,
В мешке, завязанном несу.
Удила прочные грызу,
К земле всё ниже пригибаюсь,
Но бросить ношу не хочу.

Как чёрта из святого места
Из храма выгнали меня,
Я сделан из такого теста,
Что лишь для адова огня
Моя порода и годится.
Бороться с этим иль смириться,
И не ломать на склоне лет,
Не мною писанный сюжет?
Зачем напрасно суетиться,
Раз всё равно спасенья нет? -

Излишне страстно сокрушаясь,
Он от любви к себе страдал,
Но ближе к дому приближаясь,
Невольно Павел вспоминал,
Где могут стол сейчас готовить,
Куда он может соизволить,
Без приглашения прийти
И сливки общества найти.
Где можно отдохнуть с дороги,
Знакомство быстро завести.

Так пламя внутренних раздоров,
Что было в храме рождено,
Угасло в нём довольно скоро,
И жизни новой не зажгло.
Чему он там придал значенье,
Отнёс теперь на настроенье,
Сообразив, что сердца крик,
С недосыпания возник.
А съезд с дороги – это просто,
Ошибка, скажем напрямик.

И окончательно низвергнув
Тоски душевной покрова,
Свои сомненья он отвергнул,
Что в сорок лет уже пора
Томиться Фауста исканьем,
Или трудиться изысканьем
Причин ошибок и грехов.
Не тут-то было - лишь штрихов
Он набросал слегка заметных,
Вернуться к жизни он готов.

Он по привычке нерушимой,
Опять готов на праздный грех.
Он гнал туда свою машину,
Где на стенах Тулуз Лотрек
О том грехе напоминает.
Он от предчувствия сгорает,
Как будто не был там давно -
Там, где завешено окно,
Где разливают по бокалам
Хмельное сладкое вино.

Он точно знает, что вначале
Плезир немного освежит,
Но полночь выдержав едва ли,
В тоске он снова замолчит.
Успев моментом насладится,
Он вновь к Елене устремится:
По кругу жизнь его идёт,
Хоть слово часто он даёт
Круг разорвать усильем воли,
Не наступать на скользкий лёд.
Глава 4
В вагоне жаркой электрички,
Располагается семья.
Девчушка - рыжие косички,
Резинку сладкую жуя,
На месте крутится досадно,
Жестоко юную рассаду,
Ногой пиная под собой.
Над ярко рыжей головой,
Узлы висят на честном слове,
Объяты грубой бичевой.

Весны прекрасные денёчки,
За Сестрорецк семью зовут -
Отец и мама, сын и дочка,
Из города скорей бегут.
Глава семьи кроссворд гадает,
Супруга рядышком вздыхает,
В уме стараясь подсчитать,
Все ль вещи удалось собрать -
Не нужно ль было тёплый свитер,
И тёплый шарф для сына взять.

Но только мамы опасенья,
Несправедливы в этот год,
Уже второе воскресенье,
Как нестерпимо солнце жжёт,
А посему народ охвачен,
Желанием сбежать на дачи.
За пару дней хотят успеть,
И спины солнышком погреть,
И отдохнуть, и сделать грядки,
И песни старые попеть.

Они к далёким эрмитажам,
К природе милой за окном,
К своим берёзкам вернисажным,
Что клонят ветки над столом,
Спешат пить чай и есть баранки.
Они мечтают спозаранку,
Вьетнамки старые надеть,
За них готовы претерпеть,
И неудобства, и лишенья,
И в электричке попотеть.

У нас что год, так все вокзалы,
Шумливы в мае и полны:
Всё в куче -  удочки, панамы,
Клубника, дети, рюкзаки.
Билеты дачники скупают,
Места в вагонах занимают,
И даже в тамбуре стоят.
Вещички как-то притулят,
В окно пейзаж обозревают,
Пьют сок и яблоки едят.

Вагон нещадно нагревают,
Сквозь стёкла страстные лучи,
К телам рубашки прилипают,
И по вискам бегут ручьи.
Опущены в вагонах рамы,
Изучены телепрограммы,
Осталось потерпеть слегка -
Минута сладкая близка,
На дачах ждёт всех бор прохладный,
Шашлык и чистая вода.

Кто в школе не хотел лениться,
Тригонометрию учил,
Тот в высший свет сумел пробиться,
И на машину накопил.
Теперь они с большим комфортом,
В Рено, Фольксвагенах и Фордах,
Из города семью везут -
Как могут правила блюдут,
С электропоездом несчастным,
Пересекаясь там и тут.

На крыше старый холодильник,
В багажнике мешок углей,
Упрятан где-то кипятильник,
Сосиски и столярный клей.
Машины в пёстром карнавале,
Как на лоскутном одеяле,
Мелькают с самого утра.
Но это право не езда:
Суженья, ямы, да объезды,
И пробки, пробки навсегда.

Известно впрочем - крест тяжёлый,
Всем вместе легче нам нести,
Лишь вместе стойко и сурово,
На дачи мы должны ползти.
И рассудив таким манером,
Включив свои кондиционеры,
Поставив максимально ON,
Здоровью нанося урон,
Мы едем, к дачам приближаясь -
Из города бы только вон.

Не будьте к нам излишне строги,
И не спешите осуждать,
Всем вместе нам туда дорога,
Где мы не вправе опоздать,
На ту быть может электричку,
Где должен бы сидеть мальчишка…
Но, впрочем, стоит ли гадать,
Вперёд рассказа забегать,
У Озерков как раз удобно,
Нам нужный поезд подождать.

Желающих обычно много,
К вагонам в Озерках спешит,
Туда, где нет уж мест свободных,
Где в воздухе рюкзак висит.
Где воду в кружку наливая,
Жару недобро поминая,
Расположилась у окна,
Счастливо парочка одна:
Преклонных лет пенсионеры,
Он, и, пожалуй-что жена.

Как два воробышка на ветке,
Прижавшись, рядышком сидят,
И развернувши две конфетки, 
Их с наслаждением едят.
На дачу долгая дорога,
Их отвлекает понемногу,
Вчерашний суетливый день
Забылся - маленький злодей,
Забылись сборы и упрёки,
И поминание чертей.

Они друг к другу уваженье,
Ещё хранят в свои года,
Я в них с великим наслажденьем,
Участье вижу, что и вам,
От всей души сберечь желаю.
Я хорошо их дачу знаю -
На палисаднике они,
Бывало высадят цветы,
Сидят пред ними на скамейке,
И говорят друг другу: Вы.

Они случайно оказались,
Где им сейчас не должно быть,
На дачу месяц собирались,
И не могли никак отбыть.
Теперь за это расплатились -
В вагоне жарком очутились,
Со всеми разделив час пик.
(Я вам признаюсь напрямик:
Меня поездки утомляют,
И вызывают нервный тик).

«Друг мой, тебе же неудобно,
Поставь под лавку наш цветок,
Весь день как с писанною торбой,
С ним колготишься. Даже взмок», -
Они всё что-то суетились,
Среди вещей своих ютились,
Готовясь к трудному пути.
Досталось верность им блюсти,
Одной и той же электричке,
И сорок лет в ней провести.

Когда бы образ достоверный,
Интеллигентов стал искать,
Художник честный - непременно,
Натуру эту должен взять.
Чрез жизнь свою пенсионеры,
Несли высокие манеры,
И юной, пламенной любви,
Замену запросто нашли:
Упрёки к жизни и друг к другу,
Не предъявить они смогли.

Опрятная на нём рубашка,
С рисунком выцветшим давно,
Завяли кое-где ромашки,
Но отутюжено сукно.
Она свой веер непокорный,
Перед лицом вертит проворно:
То распускает, то свернёт,
То мужа быстро обмахнёт.
В ответ он воду наливает,
И ей стаканчик подаёт.

Роняет женщина с упрёком:
«Вчера в обеденный разгар,
Опять под самым солнцепёком,
Ходил без кепки на базар».
Контральто вздорно и сварливо,
Речь горяча, нетерпелива,
И ты решишь, что он в узде.
Но вдруг послышатся тебе,
Забота, теплота и ласка,
И ты поймёшь - не быть вражде.

Гнев нарочитый и притворный,
Смешон ей кажется самой,
Она смягчается покорно,
И отирается рукой.
Упрёков нет и обвинений,
И безусловно нет сомнений,
Что их союз был заключён
И клятвой верности сплочён,
На небесах с большой любовью,
Хоть браком тут же наречён.

Купе сегодня с ними делят,
Студенты с чёрным котелком.
Гитарную струну шевелит,
Один из них, и с рюкзаком
Другой никак не может сладить.
Не может он его приладить,
Ни запихнуть и ни приткнуть -
Нет места рюкзаку ничуть,
Ни под скамейкой, ни в проходе.
Нигде нет места, в общем - жуть.

Но очень скоро задымится,
Костёр весёлый, и в углях,
Картошечка начнёт томиться,
Чуть обгорая на краях.
Гитары звуки этой ночью,
Не смолкнут долго - это точно.
А уж кому посвящены,
Баллады трепетной струны,
Увы, мы с вами не узнаем,
До края дочитав главы.

А рядом с ними у окошка,
Не отпуская узелок,
Толпой испуганный немножко,
Сидит смущённо паренёк.
Вокруг себя он взгляд бросает,
Губу в волнении кусает,
И тихо фантиком шуршит.
Он обратиться не спешит
С вопросом к бабушке напротив.
Стесняется её, молчит.

Его пока что, откровенно,
Никто не хочет замечать:
Удачно сев, благословенно,
Отводят равнодушный взгляд.
Не жаждут обратить вниманье,
Не уточняют с пониманьем -
Ты одиноко отчего,
Глядишь растерянно в окно?
Зачем так грустно подпираешь,
Щекой нагретое стекло?

А за стеклом бежит полями,
Дорога серая. По ней,
Тойоты, Мазды с Жигулями,
За электричкой кто быстрей,
Несутся и не догоняют,
И этим Юру забавляют.
В своём сиротливом углу,
Он с ними, выдумав игру,
Себя от грусти отвлекает,
Встречает взрослую судьбу.

Но скоро русские узоры:
Леса, лужайки, бугорки,
Сменили дачные заборы,
Пятиметровой высоты.
Заборам мальчик удивился:
«Зачем они отгородились
И что за тайну прячут там?
За что простору и лугам,
Они вниманьем отказали,
Глазки приделав ко вратам?

Постигло их большое горе,
И враг опять идёт извне?
Теперь укрывшись за забором,
Они спокойно спят вполне?
А может ревностно соседи,
В неосмотрительной беседе,
Их так посмели оскорбить,
Что доски крепкие набить,
Пришлось им тут же для спасенья,
Пейзаж прекрасный погубив».

А поезд ехал то срываясь,
То у платформы сбавив ход,
Свистком далёким надрываясь,
Когда случайный пешеход,
Ступал рассеянно навстречу,
Взвалив огромный тюк на плечи.
Переключаясь на него,
Подумал Юра: «Как чудно,
Мы встретились на миг зачем-то,
А чрез секунду нет его».

Вот полустанок проскочили,
Заборов длинных череду,
Берёзки стройные сменили
И замелькали на ходу.
Какой-то думой иль мечтою,
Охвачен Юра. Сам с собою,
О чём-то тихо говорит,
Прощенье просит и корит,
И книжка с детскими стихами,
На узелке его лежит.

Как сердцу в сладком умиленье, 
От одиночества его,
Не дрогнуть тут же, впав в волненье,
Как не вздохнуть всем глубоко.
Соседи на него взирали,
Друг друга в бок слегка толкали,
Пытаясь тайну угадать:
Где этого мальчонки мать?
Не знали – толь прийти на помощь,
То ли не стоит приставать.

«Смотреть, мой друг, невыносимо,
На безучастный образ твой.
Что беспокоит пилигрима,
Что за беда стряслась c тобой?», -
Не удержавшись, аккуратно,
Издалека и деликатно,
Ведёт старушка разговор,
Глядя на мальчика в упор.
Со всей душою на поруки,
Беря его от этих пор.

«Скажи нам, сделай одолженье,
В какие дали, милый друг,
Совсем один, без попеченья,
Бежишь, порвав семейный круг?
Ни мамы нет, ни папы рядом,
Ты явно жертва недогляда!
Где няня добрая твоя,
И где твои учителя?
Сжимаясь сердце защемило,
Оно больное у меня.

«Куда же ненаглядный, едешь?»
- В Москву, домой, - «Вот значит, как!
Не каждый день, однако, встретишь,
Чтобы в Москву, на узелках,
Малец один засобирался»,-
С гитарой парень усмехался.
Он к Юре взгляд оборотив,
На время песню отложив,
Симпатизировал герою,
Вихры мальчишки тормошив.

В ответ герой наш ободрился,
Печаль свою на миг забыл,
От счастья ярко засветился,
И щёки краскою залил.
Вниманьем старшего польщённый,
Он тут же стал в него влюблённый,
И это показал при всех:
Шутник с гитарою успех,
Имел у Юры, вызывая,
Неповторимый детский смех.

Дед справа тоже подбочился,
На Юру голову подняв,
К нему серьёзно обратился,
В судьбе участие приняв:
«А точно ль в древнюю столицу,
А не куда-нибудь в Вырицу,
Среди полей и вдоль дубрав,
Идёт сегодня наш состав? -
Жене добавив, - Зинаида,
Я разве где-нибудь не прав?»

- В Вырицу я не собирался,
В Москву билета тоже нет,
Обманом в поезд я пробрался, - 
Таков был мальчика ответ.
- Отец меня заждался дома,
Я краской серою в альбоме,
Ему Аврору срисовал.
В дорогу всё что нужно взял:
Футболку, апельсин и воду,
Любимых комиксов журнал.

- В Москву теперь предполагаю,
Доехать я к закату дня.
В Москве дорогу я-то знаю,
Наш дом с балконом у пруда.
Мне лишь бы здесь не потеряться,
А там смогу и сам добраться.
Вы не могли бы мне помочь?
Похожи поезда точь-в-точь,
Не заблудиться бы случайно,
Того гляди наступит ночь. -

«Ах, бесшабашный наш скиталец,
Ах, неразумный наш беглец, -
Пенсионерка причитала,
Ответив мужу наотрез,
Что не потерпит возражений,
Что Юра вплоть до воскресенья,
Найдёт у ней надёжный кров,
Заботу, ужин и любовь,
- Он выпьет сливки на рассвете,
От свежедоенных коров».

А Юре лично обещала,
Корову тех самых показать,
И этим Юру подкупала,
И всё пыталась разузнать,
По-женски подойдя умело,
Его историю всецело.
И разузнала в полчаса:
Пароли, явки, адреса,
На стол легли перед старушкой,
И на щеке была слеза.

Она потом сказала грустно:
«Ах милый друг, ах, Мон ами -
Вздохнув, добавила по-русски,
- Что стало с нашими детьми!»
Грозил стать путь на дачу дальний,
Немного грустным и печальным,
И чтобы сильно не грустить,
Они решают отложить,
Отъезд в Москву на пару суток,
И слёзы прекратили лить.

Борис Семёнович, однако,
Витиевато намекнул,
Прикинув здраво, что не надо,
Им горячиться. Он смекнул,
Что в дом вести к себе мальчишку,
Для них невыгодно и лишне.
Да что там, честно говоря,
Он соглашается зазря.
Что скажет он своим соседям,
Чужого хлопчика ведя?

Некстати вдруг в жене проснулось,
Живое чувство к пацану,
Ведь чем бы всё не обернулось,
Опять расхлёбывать ему.
Лишь будут хлопоты в награду.
Он не хотел играть в шарады,
Вредя здоровью своему,
Но посмотревши на жену,
Он губы прикусил на время,
Ведь жизнь ребёнка на кону.

Он опасался криминала,
Остерегался и забот:
Проблем на даче что ли мало?
Да там опять полно хлопот!
К примеру, осенью стропила,
На чердаке совсем подгнила,
Да и картошки два ведра,
Успеть бы высадить едва.
Проблемы, что твоя опара,
Наружу лезут из ведра.

Супруге между тем перечить,
Он не решался никогда -
Бывало что-то пролепечет,
И покраснеет от стыда.
Поэтому с платформы шумной,
Они сошли все вместе дружно.
Наш Юра весело шагал,
Нёс узелок и нёс мангал:
Пенсионерам по дороге,
Как мог усердно помогал.

Он им всецело доверяет,
Жизнь чудом кажется ему,
Его позвали - он шагает,
И рад знакомству своему.
Всё принимает он наивно,
Мир кажется ещё так дивен.
Смотря на Юру, даже жаль,
Что равнодушия вуаль,
Нас, взрослых, плотно так накрыла.
Что проникает свет едва ль.

А предстоящее веселье,
В деревню мальчика звало,
Избушки, мельницы, варенье,
Казались чудом для него,
И каждый миг казался новым.
С глазами добрыми корова,
Из головы совсем не шла,
Покой из сердца забрала,
Животным дивным представлялась,
В сарае сказочном жила.

Дорога вскоре развернулась,
И в малахитовой листве,
Веранда белая мелькнула,
И домик старый в глубине.
Тот дом, малиной окружённый,
Стоял приземисто сложённый.
Его изящный мезонин,
Ещё хранил следы лепнин,
Сирень вокруг росла обильно,
И аромат давал жасмин.

Порой дурачится погода:
Метель, жара, сезон дождей,
Но я люблю быть на природе,
Среди цветов, в тени ветвей.
Люблю на даче в одиночку,
Пить крепкий чай на старой бочке,
Чтоб старый лес вокруг шумел,
Чтоб костерок чуть-чуть горел,
Чтобы не помнить на мгновенье,
Что у тебя так много дел.

И в этот мир в начале мая,
Московский мальчик вдруг попал,
Как счастье выразить не зная,
Он на траву тот час упал.
Хозяева вокруг хлопочут,
Понравятся желают очень
И с гостем дружбу завязать.
Что с одиноких можно взять,
Они зовут его с собою,
Хотят посёлок показать.

Посёлок этот «Среди сосен»,
Назад лет двести заложён,
Ходили слухи, что Р. Шосин,
Здесь был природой поражён:
Писал поэмы, переводы,
Скучал в хорошую погоду.
Не ведал Шосин дорогой,
Одну помпезнее другой,
Настроят дач на этом месте,
В пять этажей величиной.

А наши старожилы помнят,
В лесу прозрачные ключи,
Порядок меж домами строгий,
Песочек чистый вдоль реки.
Но стали люди появляться,
И место стало ужиматься,
Селились люди тут и там,
Срубая лес под котлован.
Природа дальше отступила,
Под грубой силой горожан.

Идя вдоль улиц, увлекались,
Ворчаньем наши старики,
Воспоминаньям предавались,
Жалели прожитые дни.
Семёныч говорил: «Бывало,
В реке ловил я щук не мало,
В деревне помню был покос,
Под ёлкой крепкий рыжик рос,
Возили помню на телеге,
На удобрение навоз.

Теперь совсем не то», – ругали,
Век обновлённый старики,
И к власти нынешней пеняли,
Что ею брошены они.
Они твердили: «Всё ужасно…».
Хотя, я думаю напрасно.
Какой в таких беседах прок,
Кому из этого урок?
Себя брюзжанием не мучить,
Необходимо дать зарок.

Но мы не заслужили право,
О недопонятом судить,
У стариков другие нравы,
Им суждено такими быть.
Нам с ними не дано ужиться,
Нам надо просто обратиться,
К совету Юры: «А зато,
Он отвечает, - молоко
Дают здесь добрые коровы,
И мне здесь очень хорошо».

К закату день катится споро,
Горят пурпуром крыши дач,
Слышны гитары переборы,
И по соседству детский плач.
Под вечер люди отдыхают,
В пинг-понг и шахматы играют,
Костры из старых листьев жгут,
Копают грядки, кофе пьют,
Встречают лето на природе,
Как могут создают уют.

Не видя целый год соседа,
Ведут на рюмочку к себе,
И затевают с ним беседу,
О внуках, язве и жене.
О том, как зиму пережили,
Какие семена купли,
О видах их на урожай.
Потом расходятся в свой край,
Чтоб поделиться новостями,
Попить с женою сладкий чай.

Дневной жары уходит пламя,
Вечерний наступил покой,
Застыла гладь реки зеркальной,
И над темнеющей водой,
Жуки стремительно кружатся.
Тихонько стали пробираться
Из леса тени на луга:
Чернеют лес и берега,
Бобёр украдкой проплывает,
Среди гнилого топляка.

На даче старой, генеральской,
По чашкам чай теперь разлит,
И летом дышит воздух майский,
И к лампе мотылёк летит.
Рыбак, вечернею зарёю,
Мелькнул как призрак над водою,
Порыву следуя его,
Дугой сгибается весло.
Нечастый всплеск и скрип уключин,
Слышны в деревне далеко.

За стол, скатёркою покрытый,
Блаженно сел счастливый гость,
Варенье до краёв налито,
Немного даже пролилось.
Момент хозяин улучает,
Подлить ещё немного чая.
Давно их дом гостей не знал:
С тех пор когда он провожал,
Любимых внуков за границу, 
Когда чрез стол им подавал

Печенье, вазу с мармеладом,
Глазурный сладкий творожок,
«Алёнки» плитку шоколада,
Клубнику, вафельный рожок.
Теперь же детский смех не слышен -
Семья устроилась в Париже,
Далёкая от наших бед.
Любимых внуков рядом нет,
И дочка слать не забывает,
Открытки через Интернет.

Их звали сразу перебраться,
В Париж далёкий насовсем,
Оставив климат ленинградский,
Непримечательный ничем.
Теперь бы жили элегантно,
А Пьер иль Шарль экстравагантный,
Им б кофе подавал в кафе.
Гуляли бы по Ла-Мадле,
Где б им встречался очень часто,
Актер российский Депардье.

Где круассаны разной масти,
Французы с кофеем едят,
И неги находясь во власти,
Забавно утром шелестят,
Газетой свежей метр на два.
Кусая плитку шоколада,
В нос говорят они: «Жа тэм»,
Всё исключительно затем,
Чтоб сердце наше защемило,
И было завидно нам всем.

В Париж наш брат, мечту лелея,
Готов с оказией сбежать,
Её у сердца вожделея,
Он не способен крепко спать.
Но смыслу вопреки, от грядки,
Герои наши без оглядки,
К Кардену ехать не спешат,
Предпочитая старый сад,
Газонам ровным Ла-Тюрбаля.
Таков на жизнь их строгий взгляд.

Они, пройдя дорогой долгой,
К местам родимым приросли,
К уютной даче, к песне звонкой,
К плакучей иве у реки.
Они друг друга как солдаты,
Ещё бодрят. Мосток горбатый,
Они, ссутулившись слегка,
Всегда вдвоём, в руке рука,
Минуют дружно. Руку друга,
Не отпускают никогда.

И не беда, что их не тронет,
Прекрасный город Сан-Тропе,
И что Лазурный берег тонет,
Без них в ласкающем песке.
Хотя, когда-то, Зинаида,
Читать о Франции любила,
Любила мудрого Руссо,
Дюма, Стендаля и Дюкло.
Парижем бредила в инязе,
Но это было так давно.

Давно то время пролетело,
Не вечна юность, так сказать.
Студентка наша поседела,
Теперь в ней сложно угадать,
Былых мечтаний вольный ветер,
И диссидентства едкий пепел.
Рассеян дым от сигарет,
И странным кажется сюжет,
Их долгих вечеров с гитарой,
И странен Галича куплет.

Теперь брюссельская капуста,
Её внимание влекла,
Хорошая замена грусти,
У отворённого окна.
Их жизнь ни весело, ни худо,
Течёт, давно не зная чуда.
Лишь выручает их сосед,
Который штруделя рецепт,
Вдруг принесёт из павших яблок.
Других событий в общем нет.

Она в ответ на то соседу,
Салатик быстро накромсав,
Туда сметаны кинув следом,
И горсть душистую приправ,
Слова печальные вверяет,
Его сужденью доверяя.
И он услышит в сотый раз:
«Забыл господь наверно нас,
Борис болеет что-то часто,
Виною в этом чёрный глаз.

Зарок даю, и ты свидетель,
Последний год мы здесь сидим,
Уедем заграницу к детям,
А дачу эту продадим».
Сосед хозяйке помогая,
Лучок колечком нарезая,
Слезу роняет и кряхтит,
Припоминает свой артрит,
Наливку хвалит и уходит,
«До завтра», - Зине говорит.

В посёлке мало развлечений:
Сельпо, да местный пятачок.
На нём бывает с увлеченьем,
Соседки меткий язычок,
Кого-то женит и разводит,
И делит чьи-то огороды.
Причём конфузливый супруг,
Не любит этот дружный круг,
Под общий смех её уводит,
Нарушив сплетницы досуг.

Но вот сегодня наша пара,
Опять обзавелась внучком,
Пьёт чай с электросамовара,
За круглым раздвижным столом.
Немыслимость, парадоксальность,
Истории нетривиальность,
Достойна утренних газет.
Из жизни взят такой сюжет,
Или такого быть не может?
Ответа на вопрос сей нет.

Как чай на воздухе приятен,
Когда вскипает самовар.
Расставлены вокруг опрятно,
С вареньем блюдечки и пар,
Над чашками дрожит и вьётся.
«Пей аккуратно, обожжёшься.
Дождись пока остынет чай.
К варенью лучше приступай,-
Хозяйка радуется гостю,
Качая головой, - Ай-ай».

Борис Семёныч разомлевши,
Откинул голову назад,
Заметно вдруг повеселевши, 
О прошлом поболтать бы рад.
Ведь говорят - когда стареешь,
Тогда лишь вспоминать умеешь,
В подробностях былые дни.
Всё это мистики сродни,
Они понятнее и ближе,
Когда давным-давно прошли.

Он Юре повторял, что тоже,
Был хулиган и лоботряс,
На Юру очень был похожий,
Неуправляем был подчас.
А Юра отвечал: «За партой,
Сижу я с Олей в красных бантах.
А Тошка Векшин ревновал,
Бумажки тщательно жевал,
Плевал в меня из тонкой трубки,
И Дон Жуаном обзывал».

В ответ звучит: «Макулатуру,
Я пионером собирал,
Я не любил литературу,
А Конан Дойла уважал.
В лесу зарницу проводили,
В поход с ночёвкою ходили,
Людей нисколько не боясь.
Мы жили смело, не таясь,
И мамы нас без телефонов,
В лес отпускали не трясясь».

Отдался он воспоминаньям,
И Юру ими он увлёк,
Событья, годы и названья
Как по истории урок.
Он с наслажденьем байки травит,
То анекдот, то мудрость вставит.
Он Юре рассказал про БАМ,
Про тот как Зину повстречал.
Его супруга поддразнила:
«Ты говорить-то не устал?»

Но и сама она довольна,
Что вечер так удался ей,
И улыбается невольно,
И чувствует себя бодрей,
И понемногу расцветает.
Она с любовью вспоминает
Свой ленинградский первый бал,
Паркет блестящий, яркий зал,
И мальчика на год постарше,
Что на мазурку приглашал.

Как с ним вдвоем в кинотеатр,
Державшись за руки пошли,
С названьем, кажется, «Новатор»,
Смотреть картину о любви.
Всё в детстве был романтично,
И фильм конечно был отличный:
Играл Габен или Рози,
А может быть играл Сорди.
Теперь таких героев точно,
На киноплёнках не найти?

Но вот Семёныч умолкает,
И он немного устаёт,
А Юра - так давно кемарит,
В тарелку только не клюёт.
Он наконец в постель уложен,
Но детский сон его тревожен.
Он видит белую Москву,
Необозримую Неву,
Гобена что танцует в зале
И говорит всем Мон амур.

И снится Юре неизвестный,
Парижа золотого двор,
Семья его как будто вместе,
И между ними будто спор.
Слова французские без дела,
Вставляет папа неумело,
Грассируя для всех смешно.
Он тёте Зине неумно,
Вдруг подмигнул, а тётя Зина,
Дала понять - нехорошо.

Потом случилась мешанина,
Обычная для детских снов:
На БАМ далёкий тётя Зина,
Купив побольше зипунов,
Бориса плача провожает.
Ей дети дружно помогают,
И очень заняты собой.
Кричат все враз, наперебой,
Вокруг толкаются, смеются,
Не видят Юру меж собой.

А мамочка его в сторонке,
Стоит забыта, и грустит,
Её зовёт он слабо, тонко,
Отчаянно за ней бежит,
Чтоб не одну её оставить,
Чтоб папу с ней шутить заставить.
Но трудно так во сне бежать,
Он попытался закричать,
Но нет и голоса как будто,
Не слышит мать его опять.

Тогда он быстро обернулся,
К отцу навстречу побежал,
Но неуклюже вдруг споткнулся,
И в пыль французскую упал.   
На это молча и спокойно,
И даже будто бы довольно,
Взирают все - отец и мать.
Он силится, не может встать,
Он посмотрел на них с досадой, 
И отказался понимать.

Испуг и горькая обида,
Видны на Юрином лице,
И избавления не видно,
И нет сочувствия нигде.
В постели бился он смятенно,
Хозяйка на него смиренно,
Смотрела, отерев слезу.
Крестясь на образок в углу,
Борис в полицию тем часом,
Звонил уверенно внизу.

«Чего опять я испугался,
- Промолвил с недовольством он, -
С огнём решили поиграться,
Открыли дачников сезон».
- Ну что? - к супругу обратилась,
Жена, как только вниз спустилась.
«За бдительность благодарят,
За самоволие журят,
Сказали, мальчиков пропавших,
В вечерних сводках поглядят.

Предупреждал тебя – оставим,
Причуду глупую и блажь.
Я говорил тебе - заявим»,
 - Ах, не ворчи, Борис, уважь.
Он лишь у нас нашёл спасенье, -
«Чему ты ищешь объясненье,
Желая глупость оправдать.
Поступку нашему предать,
Пытаешься ты путь удобный?
Опять не хочешь ты признать,

Что мы с тобой одни скучаем,
Что телефон давно молчит,
Что некому согреть нам чаю,
И вечер долгий нам влачить,
Вдвоём невесело бывает.
Не хуже прочего ты знаешь,
Что это стариков удел.
Без нас найдётся много дел,
У молодого поколенья.
Прости, я просто не стерпел.

А мальчика своей дорогой,
Мы всё равно должны пустить,
Он скрасил вечер наш немного,
Его успели полюбить.
Но как помочь бы не хотели,
Семья его не наше дело.
Наутро мать его найдут,
На руки ей передадут,
Всё будет славно и отлично,
Как говорится – very good».

Они у дома на приступке,
На небо тусклое глядят,
Борис морскую тянет трубку,
Задумчив и недвижен взгляд:
«Как ненадёжны звёзды в мае -
Мелькнут и сразу пропадают.
Другое дело в сентябре,
Сидим бывало на дворе,
Любуемся с тобой на небо,
А небо словно в серебре

Под музыку для нас мерцает.
Таинственный, далёкий путь,
Куда-то за собою тянет,
И от восторга не уснуть.
Готов смотреть на небо вечно,
Не понимая бесконечность.
Закутав в тёплый плед себя,
Мысль философскую ведя,
Люблю поспорить я с тобою,
Ещё сильнее жизнь любя».

- А я всё жду, вот-вот случится:
Мелькнёт звезды холодный лёд,
И искрой яркою промчится,
И где-то в небе упадёт.
С тобой согласна абсолютно,
Под нашим пледом так уютно,
Ждать на веранде звездопад.
На небо обращая взгляд,
Из множества своих желаний,
Хватать любое наугад.

Пускай всерьёз не помышляешь,
Об исполнении его,
Но ведь и вправду загадаешь
Себе заветного того,
Что на душе давно томится,
И что порой ночами снится,
НО невозможно наяву.
И как ребёнок волшебству,
Ты веришь, звёздочки считая,
Не признаваясь никому! -

Неслышно полночь миновала,
Туман холодный над рекой,
Собрался скоро. Задремала,
Хозяйка дома и щекой,
К перильцам у крыльца прижалась.
Озябла, но еще держалась.
Она ведь знала, навсегда
Уходит вечер. Череда
Опять пойдёт из дней похожих,
Которым в жизни нет числа.

Борис заботливо супругу,
Ступая тихо, в дом ведёт.
Он долго держит перед другом,
Дверь в комнаты. Потом идёт,
Обратно, шаркая немного.
Перепроверив ставни строго,
Молитву про себя прочтя,
Полез за печку. До утра,
Уснёт здесь мирно и спокойно,
От удовольствия кряхтя.

Откинув старую овчину,
Стянул, поёжившись, кинтарь,
Сел поудобней на перины,
Карманный погасил фонарь.
Поднял подушку чуть повыше,
Послушал как скребутся мыши,
Ажурный плед из лоскутов
Набросил сверху - спать готов,
Устроив как всегда надёжно
Свой незатейливый альков.

Но только всё ему не спится,
Стук сердца отгоняет сон,
И мысль навязчиво кружится,
Он с ней смириться обречён.
Перед глазами жизнь мелькает,
Её крупицы собирая,
Он вспомнил кошку у крыльца,
Поля янтарного овса,
Простой колодец деревенский,
Себя и сильного отца.

Отец весёлый, раскрасневшись,
Ведро на спину разом льёт.
Борис до трусиков раздевшись,
В ладошки чуть воды берёт,
Зажмурившись в лицо плескает,
Кричит и тут же замирает.
Он хочет папе подражать,
Отцу отвагу показать.
Отец отвагу одобряет,
Но беспокоится чуть мать.

Макушку сыну вытирая,
Знакомой, сильною рукой,
Отец Бориса приглашает
Бежать под горку за собой,
Туда, где озеро живое
До края залито водою.
Оно, прохладою маня,
Солоноватый привкус дня
Забыть позволит ненадолго.
Они сюда приходят для,

Забав и детских начинаний,
Для упоительных проказ,
Для сказок новых и мечтаний,
Неисчерпаемый запас
Которых в голове хранится,
От чувств ребяческих теснится,
Бурлит и мается внутри.
Здесь всё: колдун, богатыри,
Незнайка, Гудвин, мушкетёры,
Пираты, остров, корабли.

Калейдоскоп картинок светлых,
Вращает детства волшебство,
Он вспомнил жизнь в Большом Заречье,
Их новый, необжитый дом.
Вокруг теперь сараи, крыши,
И некуда пойти на лыжах
Как это было - в дальний лес.
Там были сосны до небес,
А здесь был город, но исполнен,
Своих диковин и чудес.

Себя он видит классе в пятом.
Идёт риторики урок.
Апрель за окнами. Ребята,
Скучая от постылых строк,
Едва учебники листают,
Вертятся, ёрзают, зевают.
Их знаменитый старый клён,
Весною новой оживлён,
Им машет веточкой в окошко,
И мальчик в девочку влюблён.

Он улыбается, вздыхая,
Он весь сегодня в прожитом,
Рукой подушку подбивает,
А память дразнит - что потом?
Потом тревоги и волненья,
И первомайским воскресеньем,
Они компанией лихой,
Уже стоят на узловой:
Их стройотряд готов к погрузке,
Под гимн студентов молодой.

В прекрасной жизни сомневаться,
Им было раньше недосуг,
Им всем конечно же казалось,
Что жизнь не промелькнёт так вдруг.
Их лишь тревожил ряд вопросов,
Немного с левым перекосом.
Ища ответы, лохмачи,
Тогда варили спирт в ночи.
Ответ не найден и в итоге
Он оказался на печи.

Вертелся он, себя ругая,
За неотвязную печаль,
Корил себя, не понимая,
Зачем судьбу вдруг развенчал
И осудил былые годы.
Иль жизнь свою, уж как угодно.
Ведь мысли не были мелки:
Всегда наперекор реки
Он плыть старался, что же делать,
Раз оказался на печи.

«А как бы ты хотел иначе?»,
Разумно совесть говорит,
- Не знаю, как, но что-то мрачно, -
Старик за печкою хандрит,
Извёстку ногтем ковыряя,
Несчастье Юры вспоминая,
Жену жалеет и слезу
Впервые чует на носу.
Но всё кончается когда-то,
Сон возвращается к нему.

Наутро майская прохлада
С постели гонит старика,
Зовёт кудрявая рассада,
Его под плёнку парника.
Капусту, патиссон, томаты,
И перец сладкий ароматный,
Пересадить задумал он,
Но оставляя на потом.
Он водочку заесть не против,
Зимой солёным огурцом.

Природе матушке покорны,
Мы все привязаны к земле,
И каждый год дорогой торной,
Чуть станет воздух потеплей,
На грядки дружно выезжаем.
Спины на них не разгибая,
Мы пашем, отдых в том найдя.
С рожденья самого дитя,
Умеет отличить картошку,
От лебеды и репея.

Борис Семёнович копает
С любовью грядки и золой
Их постепенно обсыпает,
Трамбуя кое-где ногой.
Вокруг он ходит осторожно,
Сорняк уничтожая ложный,
И пусть чуть-чуть болит спина,
Но не дрожит его рука.
Он фору даст ещё салагам,
Снимите шапки господа!

Нога сегодня меньше ноет,
А старый друг – радикулит,
Его почти не беспокоит,
И сердце тоже не болит.
Водой колодезной взбодрённый,
Он словно заново рождённый,
Приветлив солнышку и дню.
Он меланхолию свою
Забыл, работой увлечённый,
Пенсионер опять в строю.

- А если гостя молодого,
Сегодня раньше разбудить?
В постели, чувствую, подолгу,
Привык он время проводить.
Мы здесь к труду приучим живо,
Иначе юношей ленивых,
Нам будет сложно воспитать.
С рассветом должно всем вставать!
Поди не графского он рода?
Потом же благодарно мать

Спасибо мне за сына скажет,
Когда в труде его найдёт,
И я не исключаю даже,
Обратно летом привезёт.
Мечтать не вредно, дурень старый,-
Махнул рукою он устало,
Но Юру всё ж пошёл будить.
Чтоб чувства вновь не бередить,
Решил построже быть с мальчишкой,
Но простоквашей напоить.

Пошаркав, в комнату заходит,
Где гость по вечеру их спал,
С пустой кровати взгляд не сводит,
Картуз из рук его упал.
Постель заправлена опрятно.
Всё стало старику понятно -
Мальчишка ночью убежал.
Клочок бумажки лишь лежал,
Фигуркой ангела прижатый,
И в уголке слегка дрожал.

Борис, согнувшись, торопливо,
Записку со стола берёт,
Рукой разгладив бережливо,
Её на свет к окну несёт.
Неровный, круглый детский почерк,
С боков сползающие строчки
И аккуратный первый ряд,
Его с супругой не винят,
Но сердце болью разрывают,
В висках болезненно стучат:

«Спасибо, вам за день и вечер,
Но уезжать домой пора,
И если больше вас не встречу,
То не забуду никогда.
Мой адрес помните наверно:
У пруда дом большой, налево,
Его там сложно не узнать.
А если буду вдруг гулять,
То попрошу совсем немого,
Меня на кухне подождать.

Простите, что не попрощался -
Решил напрасно не будить,
Я с вечера уже собрался,
Но вас забыл предупредить.
Калитку плотно я прикрою,
Всё будет хорошо со мною.
Совсем не спится и спешу,
Открытку скоро вам пришлю,
Благодарю вас за конфеты
И не печалиться прошу».

Борис вздохнул и опустился,
На край кровати тяжело,
Взор за окошко устремился,
Пронзая с трещинкой стекло.
Смотрел печально он на волю,
На небо светло-голубое,
Куда давно он не смотрел:
Возможно было много дел,
А может небо было хмуро,
А может просто не хотел.   

А там небрежно разбросала
До горизонта облака,
Большая кисть. Её держала,
Конечно мастера рука.
Она нежнейшие белила,
Немного охрою смутила,
И аметиста примешав,
Но колонку остыть не дав,
Явила дивную картину,
Рассвет в деталях передав.

Нежнейший он у края неба,
Темнее запад - запад спит.
Прозрачен как глаза эфеба,
Подняться над землёй манит,
Весенний воздух неподвижный. 
Волшебная пора затишья
Теперь восхода солнца ждёт.
Цветок мгновенье не цветёт,
Прервав полёт, садится птица,
И песню больше не поёт.

Бориса сердце замирает,
Душе спокойно и светло,
Его сознание пронзает -
Он видит ангелов. Легко,
Им быть средь облаков, покойно.
Знать жить не небесах привольно.
В миру отбыв суровый век,
Они сияющий рассвет,
Теперь в подарок людям дарят,
Которого прекрасней нет.

И облачённый этим светом,
В руках сжимая узелок,
В лесу, а может полем где-то,
Идёт куда-то паренёк.
Идёт, оставлен без присмотра,
Взрослея от своей заботы.
Идёт, считая вёрст столбы,
Среди бесчувственной толпы,
Идёт туда, где может статься,
Не далеко и до беды!

Борис себя по ляжке хлопнул,
От возмущенья подлетел,
О пол упавшим стулом грохнул,
На весь посёлок загремел:
«Вставай жена, беду проспали,
Мальчишку ночью потеряли.
Себе я в жизни не прощу,
Когда его не отыщу.
Из-под земли его достану,
Но маме с папой возвращу».

Жену из сладкой полудрёмы,
Вернуться к яви он призвал,
Тяжёлый крик подобно грому,
Над нею воздух разорвал.
Секундой пред её постелью,
Сто сцен ужасных пролетело.
Халат наскоро запахнув,
Молитву второпях шепнув,
Она к супругу поспешила,
Теряя по дороге дух. 

- Ах, горе, горе, горе, горе,
Всё это знать твоя вина, -
Вскричала женщина с укором,
Опять в контральто перейдя.
- Беги на станцию скорее,
Зачем не запер на ночь двери?
Вот старый, недалёкий ум,
Неужто ты не слышал шум,
Когда он мимо пробирался?
Ведь он ведро перевернул!

Беги скорей, надень рубашку!
Да стой же, босиком идёшь!
Беги по тропке, вдоль овражка,
Потом, как поле перейдёшь,
Сверни направо. Там дорога,
Чуть покороче. Ну же! с Богом.
А я соседей подниму, - 
«Да где ж рубашка?», - На, - «Бегу!
Не беспокойся, капли выпей,
И зря не кликай нам беду».

Проходит час, другой минует,
Напрасно Зинаида ждёт,
Душа саднит, душа тоскует,
Никто к калитке не идёт.
Она всё места не находит,
Она как тень по дому бродит,
Но не прибиться ни к чему:
То для салата черемшу,
Начнёт мельчить вдруг на дощечке,
То вскочит вдруг, спеша к окну.

Глядит наружу, сердце сжалось,
Опять поправила очки.
Но нет, не Юра - показалось,
Мелькнул там кто-то. Не они.
Себя безжалостно терзая,
С надеждою в окно взирая,
Так до полудня и ждала,
Когда машина у крыльца,
Вдруг осеклась в пыли дорожной,
И застонали тормоза.

Едва калитку не ломая,
Елена на крыльцо бежит,
Безумный взгляд кругом бросает,
В ознобе словно бы дрожит.
С ума уже от горя сходит,
Но вновь Лена не находит,
Своё любимое дитя.
Не выбегает он, крича,
Навстречу маме нерадивой.
С бездушьем только палача,

Хранит прекрасный сад молчанье,
Приводит в ужас, сеет страх.
Елена шепчет заклинанье:
«Прости, Господь, за что ты так».
Дверную ручку опускает,
Рукой дрожащей дверь толкает,
И видит - тихо у дверей,
Остывшей лилии белей,
Стоит с дрожащими губами,
Старушка молча перед ней.

Елену силы покидают,
Она воды лишь попросит дать,
Она всё сразу понимает:
Не надо Юру здесь искать.
В глазах старушки незнакомой,
Она ответ, тоской гнетомый,
В мгновенье явственно прочла.
К старушке ближе подошла,
На плечи руки положила,
Как мать родную обняла.

«Но где, но как, но что случилось?» -
Чуть слышно молвила она.
На стул без силы опустилась,
И плакать больше не могла.
Ах, знать бы им, как безмятежно,
В тот самый миг сидит небрежно
У поселкового депо,
Собой довольный глубоко,
Борис Семёныч, и без Юры,
Он пьёт холодное ситро.

Он как Титан, врагов низвергший,
Теперь скучает средь людей,
Источник лицезрит неспешный
Философических идей:
Путейцы, обходя привычно,
Без ажитаций, как обычно,
Вагоны с каждой стороны,
На эти мысли навели.
Со стороны на них взирая,
Борис подумал, что они,

На жизнь сердиты не бывают,
И им по вкусу чёрствый хлеб,
Они вагоны провожая,
Способны не глядеть им вслед.
Они Борису в рыжих робах,
Сегодня нравились особо:
Степенность, отрешенность, транс,
Души и тела консонанс.
Готов он сделать им глубокий,
За их фатальность реверанс.

Он настроением фривольным,
До края наполняет грудь,
Сидит на лавочке довольный,
Осталось разве что уснуть.
Он счастлив от того безмерно,
Что за пятнадцать лет наверно,
Смог сделать то, что захотел.
Он счастлив был, когда смотрел,
Как Юра с «Красною Стрелою»,
В Москву златую полетел.

Всё было так: Борис успешно,
В итоге юношу догнал.
Порядком взмыленный конечно,
Его он всё-таки поймал,
Когда сидел тот в электричке.
Теряя силы от отдышки,
Борис его назад стащил,
С ним на асфальт упал без сил,
За сердце чутко подержался,
И после этого спросил:

«Ох, право, эти мне причуды,
Что не козявка, то герой.
Куда на этот раз отсюда,
Бежит скиталец молодой?
Мы разве пред тобой повинны?
Ты хочешь смерти тёти Зины?
Ведь знаешь, что она слаба.
Чуть не решилася ума,
Тебя сегодня не нашедши,
Ведь бабка помереть могла.

Помилосердствуй хоть над нею,
Да и меня чуть пожалей,
Обоим нам намылит шею,
Коль мы не явимся пред ней.
Отсюда, брат, у нас заданье:
Сейчас назад без опозданья,
Должны мы скоренько пойти.
Велела мне из-под земли
Тебя достать, а провожая
Опять сказала Мон ами».

Он долго говорил с мальчишкой,
Но взгляд вдруг в сторону отвёл,
Взял узелок его и книжку,
И к кассам медленно повёл.
Купил до города билеты,
И расписание на лето,
Перепроверив у доски,
Сказал ему, подняв очки:
«До электрички три минуты,
Нам тут осталось провести».

На грех тяжёлый он решился,
Не понимая почему,
Толь беленою подавился,
Толь стало пресно жить ему.
Довёз он Юру до вокзала,
Провёл через большую залу,
У касс немного постоял,
В сомненьях кошелёк достал,
Махнул рукой: «В Москву, не полный».
Другой себе обратно взял.

Чрез час меж ними происходит,
В купе подробный разговор:
Инструкцию Борис проводит,
Глядя на мальчика в упор.
А в довершенье наставлений:
«Я если честно опасенья
На твой испытываю счёт.
Подумай всё-таки насчёт
Того, чтобы назад вернуться.
Блины супруга напечёт».

- Вы не тревожьтесь, дядя Боря,-
Звучит уверенный ответ,
- Вы как уйдете, я закроюсь,
А если спросят, то биле,
Вот здесь лежит, в моём кармашке.
Да-да, вот в этом, на рубашке.
А волноваться ни к чему,
С билетом я не пропаду,
Я просто возвращаюсь к папе,
Я жить без папы не хочу, -

«Тебе скажу я по секрету,
Готов немедленно с тобою,
Забыв про глупые запреты,
Умчаться этой же Стрелой.
Ты не подумай - с ней не плохо,
И не страшат меня заботы,
Я просто в юности твоей,
Увидел скуку наших дней,
Хочу забыться на минутку,
Запеть как майский соловей.

Нам было хорошо с тобою,
Коль были строги - то прости.
Езжай конечно на здоровье,
Лишь на дорожку посидим».
Вот так они и распрощались.
В последний раз тепло обнялись,
И только тронулся вагон,
Сбежал Семёныч на перрон,
Ища в летящих окнах Юру,
Но поезд шёл и скрылся он.

Борис же на пути обратном,
Всё тёр затылок горячо:
Свою защиту аккуратно,
Построить было нелегко.
Его вина везде сквозила,
Расколет быстро тётя Зина,
Да и враньё ему не шло.
Враньё всегда железом жгло.
Он старым стал, а всё боялся,
И понимал - сие смешно.

Пред гибелью своей печальной,
Решил он заглянуть в сельпо,
Не плохо б, думает, вначале,
Испить холодное ситро.
Он булку с маком для нагрузки,
Добавил в качестве закуски,
И, жаркий ощущая день,
Найдя живительную тень,
По-барски там расположился,
Где тут же ощутил, как лень,

Бороться, думать, шевелиться,
Излишне сердце горячить,
Вот только отвлекали птицы,
Надеясь крошки улучить.
Они всё прыгали потешно,
Вокруг еду ища поспешно.
От дел насущных далеко,
Здесь, у далёкого депо,
Крошил он птицам булку с маком,
И пил прохладное ситро.

Живые, милые картинки,
Опять покоем рождены,
Он вспомнил горы, серпантины,
И воды чистой Хорули.
Он вспомнил старый Тианети,
И пастуха в цветном бешмете,
Что вёл на холм свои стада.
Здесь, золотистая пчела
Несла свой первый мёд на соты.
Был тоже май. Его жена,

Багдади где-то одолживши,
Его заколкою крепит,
За пояс руки заложивши,
Борису весело кричит.
И верный рыцарь, вдохновенно,
Спешит на зов, готовя «Смену»,
И плёнку крутит на ходу.
Свою красавицу жену,
Запечатлеет он на память,
Со старым сваном и одну.

Эллинский профиль Зинаиды
Борису голову кружил,
Не здесь ли где-то Артемиду,
Алфей вот также полюбил?
Тогда в таинственной Колхиде,
Вокруг себя людей не видя,
На самом уголке Земли,
Вкушая хаш и гурули,
Они в строительном отряде
Медовый месяц провели.

Заветный рай в худой палатке,
Журчанье быстрого ручья,
Купанье в водах благодатных,
И согреванье у костра.
Тропинки долгих перевалов,
Верхушки снежные на скалах -
Неужто это было с ним?
В душе лишь отблеском одним,
Живут теперь воспоминанья,
Далёким, чистым и простым.

Он помнит рощи голубые,
Хребет белёсый Шан Горы,
Луга пурпурно-золотые,
Теченье быстрое Куры.
Он помнит осетинок гордых,
Гостеприимных и свободных,
И помнит красное вино.
В отряде было им легко:
Эпитет, опус, анекдоты,
Рождались быстро и остро.

- Любую дань с меня берите,
Рубите голову мне с плеч,
Обратно только возвратите,
Вот голова, ищите меч, -
Как о чудеснейшем лекарстве
Мечтает он о горном царстве,
Желая там окончить дни.
- Господь, надежду подари
Вернуться мне на день обратно,
Потом навечно забери. -

Но растворился образ нежный,
Успев коснуться лишь слегка,
Из неоткуда и небрежно,
Его за шиворот рука,
Что силы есть затеребила,
И наземь снова возвратила.
Кричала девушка ему:
«Зачем, когда и почему?»
Она кричала и качалась,
Как в наркотическом бреду.

Но был Борис в себе уверен,
И споры с девушкой вести,
Был в дерзком тоне не намерен.
Решив достоинство блюсти,
Он отвечал ей односложно,
Ведя беседу осторожно,
А больше всё-таки молчал.
Нахально булку доедал,
Великодушно соглашался,
Иль вовсе мимо пропускал.

Чтоб отвести навет напрасный,
Не опускаясь до обид,
Он был в беседе беспристрастен,
Приняв покорный, смирный вид.
Но палец поднял вдруг спокойно,
Глотнул ещё ситро проворно,
И вставил пару мудрых слов:
«К тяжёлой жизни он готов,
А состоит она не только,
Из шоколада и цветов».

Немую сцену пропуская,
Сокрыв Борису приговор,
Вперёд чуть-чуть перелистаем,
Не будем слушать всякий вздор.
Ещё часов прибавив восемь,
Узнаем мы о чём же просит,
Глядя с мольбою из угла
Сержанта Юра. Голова
Его поникла. В чём же право,
На этот раз его вина?

Как пленник строго Аргуса,
Пред властью Юра наш предстал,
Он верил в правду и не трусил,
И битый час уж толковал,
Что беспричинны подозренья,
Что зря доставлен в отделенье,
Что не преступник и не вор,
Все обвиненья просто вздор,
Билет его лежит в кармашке,
И он не ищет с властью ссор.

Скиталец жив и всё в порядке,
Вздохнём свободно наконец,
Накормят, пусть и всухомятку,
Ведь под надзором наш беглец.
Теперь, пожалуй, интересней,
И даже несколько уместней,
Законы жанра соблюсти,
И быстро нам перенестись
В науки храм на А. Попова,
Где Карева опять найти.
 
Здесь отчего-то слух не режет,
Диковиной машины бас,
Ни завывание, ни скрежет,
Не отвлекают что-то нас.
Молчит синхронный генератор,
Остыл магнитный резонатор,
И стрелка тока замерла.
Знать жизнь научная ушла?
Бесперспективную работу,
Закрыли видно навсегда?

Нет, злопыхателям не стоит,
Искать поверхностный ответ,
Секрет немедленно откроем:
Причин для беспокойства нет.
История совсем обычна,
И не сложна, и не трагична,
Но просто в ней не решена
Мы помним линия одна,
Что для профессора науки,
На удивление сложна.

Задумчив он над чашкой чая,
Всё водит ложечкой по дну,
Что чай остыл не замечает,
И не до опытов ему.
Его сегодня размышленья
Не о проблемах повышенья
И так большого КПД.
Иное в мудрой голове,
Вопрос другой его терзает,
А вот ответа нет нигде.

Уже измученный порядком
Игрою в позднюю любовь,
Источник тока на зарядку
Переключить забыл он вновь.
Виною карточка Елены,
Нашедши место в интерьере,
Такому казусу была.
Она все силы отняла,
И отвлекая от науки,
Из сердца доброго не шла.

Не шла совсем, а он: «Не должен,
Судьбой я чьей-то рисковать,
Мне измениться невозможно,
Мне самому пора понять,
Что для семейного досуга
Нельзя найти ей хуже друга.
Сегодня трудно ей одной,
Но разве можно быть женой
Такого дикого супруга?
Наш брак окончится бедой».

Он понимал, что это трусость,
А не высоких чувств порыв,
Усталость, старость, близорукость, -
Вот где причины пёс зарыт.
Душа зачем-то встрепенулась,
Куда-то с болью потянулась,
Но вдруг, почувствовав мороз,
Трусливо спрятала свой нос
Под пух надёжный и уютный,
Как бережливый эскимос.

Не тот он стал, чтоб с головою
В манящем омуте тонуть,
Обзавестись опять женою,
Свои пороки обмануть.
Ведь он давно себя уверил,
Уже не раз себя проверив,
Что должен строго заказать
Дорогу к чувствам, и принять
За факт судьбу свою такую,
Что фактам надо доверять.

А может всё это наветы,
И исцелима сердца боль,
В душе пусть позднее, но лето,
И он напрасно эту роль,
Аскета разыграл когда-то.
Ведь не другого кандидата
Елене прочат небеса.
Судьба - его, закрыв глаза,
Решила выбрать из колоды,
А не бубнового туза.

Как сложно побороть сомненья,
Избавиться от тяжких мук:
Попал впервые в затрудненье
Профессор всех земных наук.
На подвиг ли ему решиться,
Или уже угомониться,
И сердце больше не томить?
А может взять и позвонить?
Весы он был по гороскопу,
Не знал, как лучше поступить.

Напор, отчаянность и смелость -
Вот где науки торжество,
Но смелость вдруг куда-то делась,
И не осталось ничего.
Откуда эта осторожность,
Боязнь не совершить оплошность,
И неуверенность в себе?
Где жажда умереть в борьбе,
Быть самым лучшим, бесподобным,
Желание мужчины где?

Свою он трусость ненавидел,
Безволие едва терпел,
Но выхода нигде не видел,
Мечтал, ругался и жалел.
Жалел, что две недели кряду,
Скрываясь дома беспощадно,
На телефон не отвечал,
Пред телевизором скучал,
А шутки едкие соседей,
Почти уже не замечал.

Два дня последних беспрерывно,
Его домашний телефон,
Звонил, молил. Демонстративно
Не отвечал Елене он.
Зачем она его искала,
Зачем напрасно волновала,
Зачем был Карев нужен ей?
Каких неведомых страстей
Он избежал, уйдя в подполье,
Предотвратил, будь посмелей?

Объяты горьким сожаленьем,
Мы видимся в последний раз.
Его существенно явленье,
Но огорчает Карев нас.
Пора с профессором прощаться,
Он одинок и этим счастлив.
Хотя, не спорю, может быть,
Вам трудно Карева забыть,
И вы жалеете, что Карев
Не смог поступок совершить.

Его в подвале оставляя,
Мы проникнем со двора,
Туда, где руки потирая,
Ведут работу опера.
Один из них шьёт ниткой белой
Безосновательное дело.
Но Юра, овладев собой,
Уже спокоен, ведь родной,
Любимый человек поможет,
Найдёт его любой ценой.
 
Они сидят уж час без толку:
Сержант в забористом дыму,
И Юра под цветной картонкой,
Под картой триста к одному.
Сержант ведёт допрос умело,
Со знаньем заполняя дело.
Неспешно крутит телефон,
Смакует кислый Беломор,
Неторопливо рассуждает:
«Никто ж не говорит, что вор!
Я ж бачу хлопчик, что не злодий,
Но знать потребно кто таков.
Негоже Ваше благородье,
Из нас выдумывать врагов.
Ты был один, без попеченья.
Бери вот чай и ешь печенье.
Отца и брошенную мать
С тобою мы должны сыскать,
Иначе ноченьку в участке,
Придётся вместе ночевать».

- Прошу помедленней немного,
Иначе не смогу понять,
Проблемы языка чужого.
Какую ночку ночевать?
Я ночевать не собираюсь,
Я вам сказал, что добираюсь
Домой с билетом. - «Погляжу,
Тебя никак не вразумлю,
А вроде говорю по-русски.
Пример вот яркий приведу:
 
«Так слушай. Как-то в Зимогорье,
В соседнем, значит, райселе,
Хлопчина убежал на море,
И тоже не сказал семье.
Я с ним в вагоне оказался,
- Куда бежишь? – в ответ, - Купаться.
Доеду и назад вернусь,
Разочек только окунусь. -
«Не на того ты брат нарвался, -
Сказал я, - я-то разберусь,

И разобрался. Оказалось,
Он, как и ты от всех сбежал,
По моргам мамка знать металась,
А он о ракушках мечтал.
Ох, и ремня ему задали
Когда на станции забрали.
А я не пожалел ничуть,
Что для ремня его вернуть
Мне посчастливилось случайно.
Ведь мог бы хлопчик утонуть!»

- Его родители не в силах,
Свозить раз хлопчика к воде? -
Промямлил Юра, паутину
Обозревая на стене.
- Лежат наверно на диване,
Довольные как кот в сметане.
И я бы, рюкзачок собрав,
Наскоро вещи побросав,
Сбежал на море или в горы,
Где гордый прячется Талькав. -

«Ты мне с теорией своею,
Будь ласка только не мешай,
Вы все, попрятавшись за нею,
Враз разбежитесь! Волю дай», -
Сержант, мальчишку осекая,
На карандаш усы мотая,
Делами занялся опять:
Стал чей-то номер набирать,
Писать карандашом неспешно
Заметки в общую тетрадь.

А пленник замолчал послушно,
Ему осталось лишь скучать.
Он рассудил, что будет лучше,
Сержанту думать не мешать.
Опять судьбой без сожаленья,
По непонятному веленью,
Оставлен Юра. В этот раз,
Удача или чёрный глаз,
Его ведут дорогой жизни,
Дорогой счастья и гримас?

- Наверно мама очень злится,
Меня в квартире не найдя,
Льёт слёзы, молится, бранится,
И хочет мне задать ремня. -
Неосмотрительный поступок,
Что длился уж вторые сутки,
Всё больше мальчика терзал.
К тому же точно он не знал,
Что скажет папа о поступке,
И потому переживал.

По карте взгляд его блуждает,
И всё сильнее локотки,
Он от сомнения кусает,
Хоть обстановке вопреки,
Ещё храбрится. Только слёзы
С необратимою угрозой,
Вот-вот из глаз готовы лить
И тяжесть враз освободить.
Уже покаяться он хочет,
Прощения у всех просить.

Мужчиной быть себе он клялся,
Но подбородок задрожал,
Он до последнего держался,
Но как ребёнок зарыдал.
По дому мальчик наш тоскует,
Воображение рисует
Любимой матери портрет.
Сжимая в кулачке билет,
Он плача просит у сержанта
Скорее вырваться на свет. 

Сержант, вздохнув, к нему подходит,
Смущенье зная за собой,
По волосам мальчишку водит,
Неловкой, трепетной рукой
И говорит: «Не сомневайся,
Всё будет добре, не пугайся».
Его причудливый язык,
(За годы так и не отвык),
Смешным и ласковым казался.
И он увидел в этот миг,

Не поступить ему иначе,
Он это сделает теперь,
Уже и сам почти что плача,
Он вывел мальчика за дверь.
«Отыщем папу мы и маму,
Лишь плакать миленький не надо»,-
Как мог он Юру ободрял,
Но тот слезу уже глотал,
На улицу спешил скорее,
И здесь с сержантом зашагал,

Вложив доверчивую руку
Надёжно в крепкую ладонь.
Свою судьбу вверяя другу.
Они теперь деревни вдоль,
И старой школы поселковой,
Пошли, приободрившись снова.
Телёнок вслед им промычал,
Уныло Шарик проворчал,
Петух, цыплят оберегая,
Их с подозреньем провожал.

Они шли тропкой, спотыкаясь,
Шли друг за дружкою гуськом,
Крапивой юной обжигаясь,
И приминая башмаком.
Они спустились с косогора,
Где пару досок от забора,
Сержант с усильем оттянул
И внутрь ловко поднырнул.
За ним, ничуть не отставая,
Весёлый мальчик прошмыгнул.

Сержант сказал: «Здесь, по дороге,
Примерно полчаса пылить».
Добавил, показавшись строгим:
«Не могут досочку прибить».
А Юре лишь того и надо,
Ему любая буффонада
Воображенье шевелит.
Его всё больше веселит
Сержант простой и добродушный,
Что так забавно говорит.

Крестьянин шёл друзьям навстречу,
Соседа издали признав,
Сказал сержанту: «Добрый вечер»,
С макушки кепку приподняв.
На Юру вежливо кивая,
Беседу как бы начиная,
Он с интересом выяснял:
«Мальчонку, только не признал.
Ваш гость иль родственник приехал?»
Но Юра тут же выручал:

- Нет, я немного заблудился,
Отстал от поезда слегка,
Сейчас сержант освободится,
И к папе отвезёт меня. -
Махнув крестьянину рукою,
Он тянет друга за собою.
Куда не зная, но тянул.
Крестьянин вновь слегка кивнул,
Пожал плечами, улыбнулся,
И на прощанье подмигнул.

Потом навстречу две коровы
Шли занимать свои хлева.
Загородили им дорогу,
Боками грузно шевеля.
В другое время, неизменно,
Мальчишка наш обыкновенный,
Что вырос в доме городском,
Немедля б встал заворожён.
- Но не теперь, – подумал Юра,-
Теперь спешу. Пора домой,

Ведь обещал сержант: «В райцентре,
Родители тебя найдут»,
В своей особенной манере,
Словечко ловкое ввернув.
«Но треба взяти нам машину,
Что в гараже стоит всю зиму.
На ней и повезём тебя».
На это Юра, торопя,
Сержанту подыграл, сияя:
- Теряем времечко зазря! -

И побежал ещё сильнее,
Как будто кто его позвал,
Сержант решил, что повзрослее
Мальчишка в этот вечер стал.
Подумал он: «Малец, несчастный,
Тебе лишь жизнь твоя подвластна.
Нам непременно повезёт,
А мамка-то тебя найдёт,
А я уж подсоблю, конечно,
И май с подмогой к нам прейдёт».

А май в ответ сильнее парит,
Хотя уж солнце о холмы,
Вот-вот, и пламенем ударит,
И упадёт с той стороны.
Кружится мошка в томном пекле,
Гуляют дачники раздеты,
Ища в листве прозрачной тень.
Они надеются, что день,
Вечерней сменится прохладой,
И летних, первых ждут дождей.

Дорога вьётся по посёлку,
Чернеет под холмами Мста,
Мальчишки, сбившись в рой весёлый,
С разбегу прыгают с мостка.
Плывут, отфыркиваясь шумно,
Руками пеня речку бурно:
Хотят поспорить кто быстрей,
Соединит два брега ей.
Кто первый в чистом мелководье,
Златых наловит пескарей.

Водой холодной обожжённый,
Один уж на песке сидит.
Укрывшись пледом, напряжённо
Плечами тощими дрожит,
И зуб на зуб не попадает.
Теперь от мамы нагоняя
Непросто будет избежать -
Негоже было маме врать,
Что он уходит на часочек
В футбол у дома поиграть.
 
Ребят с забавой их оставив,
Нигде проказы не узрев,
Сержант опять поход возглавил,
Передохнуть не захотев.
Но всё же дальше у базара,
Он взял Нарзан в стеклянной таре,
Решая жажду утолить,
Передохнуть и чуть остыть.
(Когда в киоске нет Боржома,
Нарзан рекомендуем пить).

«Осталось трошки нам до хаты»,
- Село огромное у вас, -
«Так ни, не дюже и богато,
Вот в Украине-то у нас».
Они за столиком высоким,
Нарзан мешали с тёплым соком,
И каждый думал о своём:
Кто о борьбе с хулиганьём,
Кто о родителях несчастных,   
Как им не просто быть вдвоём.

Телегу с бочкою кривою,
Лошадка мимо волокла,
Смешно кивая головою,
Она от мыслей отвлекла.
На бочке сверху колоритно,
Смоля цигарку аппетитно,
Сидел невзрачный мужичок.
Забросив пятки поперёк,
Рукою сильной, узловатой,
Победно правил свой возок.

Рубашки воротник застёгнут,
И козырёк скрывает лоб,
Пиджак ватиною простёган:
Решительно его озноб
Хватил внезапно в полдень жаркий.
А вот и нет - дымит цигаркой,
Доволен и подвижен он,
В жизнь без сомнения влюблён.
Он не страдает от простуды,
И солнцем ярким не смущён.
 
Он жизнь всецело одобряет,
И рад, что лето вновь пришло,
Сегодня лишь начало мая,
А до полуночи светло.
Уже подняты огороды,
Вот-вот и матушка-природа
Обильно ягоду нальёт.
Багульник скоро зацветёт,
И пчёлка свой нектар прозрачный
С него для внуков соберёт.

Он ждёт, что полдень раскалённый,
Однажды молния пронзит,
И гром, что где-то отдалённо
В тревожном небе отзвучит.
Ему смешно, как суеверно,
В угоду старому поверью,
Старухи веники в окно
Кидать начнут. Ему смешно,
А я, в грозу пожив на даче,
Их понимаю так легко.

Но жаль, что красота такая,
Недолго балует селян,
Недавно радовались маю,
А вот и август, и тимьян
Уже на поле увядает
И красным цветом расцветает.
Лесная чистая река,
Вдруг станет птицею бедна,
И дождик станет всё скучнее,
И вдруг припомнится зима.

Потом, отметившись грибами,
Сентябрь быстро промелькнёт,
Под аккуратными стогами,
Уж не захочет таять лёд.
Скорей бы, думаешь, морозы,
Облагородили колхозы,
Но выпавший под утро снег,
Чуть полежит и снова нет.
К полудню будет вновь расквашен,
И полон грязью свежий след.

Мой город с осенью смирится,
Печально в парке станет вдруг,
И будут лужи пузыриться,
И повести замкнётся круг.
Дожди и даже ураганы,
Сметут москвичек в жарки страны
За витамином С и D.
Поближе к ласковой воде,
Они в Египет и Маврикий,
Поедут, лучшее надев.

Всё так и будет, но нескоро,
Чрез сотню благодатных дней,
Холодный дождик чем-то вздорным,
Далёким кажется теперь.
Друзья теперь в начале мая,
Нарзаном чашки наполняют,
И наш рассказ к концу ведут,
Надеясь - не сочтёт за труд,
Читатель свой денёк свободный,
Им посвятить какой-нибудь.

Коротким мигом насладившись,
Передохнув лишь пять минут,
Воды живительной напившись,
Герои продолжают путь.
Когда их домик показался,
Совсем наш Юра спотыкался:
За день нелёгкий он устал,
И даже несколько отстал,
Догнав сержанта у калитки,
Когда тот двери открывал.

Сержант щеколду поднимает,
С лица сгоняя мошкару,
Калитку от себя толкая,
Идёт поспешно к гаражу,
Где пёс, проснувшийся ластится.
Скучает Юра и томится,
И никуда уж не смотря,
За огороды до гумна,
Бредёт устало по тропинке,
Что средь травы видна едва.

Там встал у края обречённо,
И стал с надеждой что-то ждать.
Рассеянно и отчуждённо,
Он взглядом долгим стал блуждать,
По речке и по сёлам дальним,
Полям квадратно идеальным,
Опушке леса, где закат
Деревья красил в новый лад,
Касался золотом с индиго,
И тёмно-алым наугад.

Вот вдалеке дымок завился -
Возможно баню топят там.
Неспешно день ко сну клонился,
Разделен с ночью пополам.
Ещё видны деревня, поле,
С отбитой штукатуркой школа
И дом, где может на крыльце
Мальвина с мёдом ест суфле.
Ей подливают чай цветочный,
Прозрачное дают желе.

Вполне другое может статься:
Сестра с братишкой за столом,
Опять возьмутся баловаться,
И вдруг окажется пятно,
От ягод на цветной рубашке.
На даче маме будет тяжко
Рубашку эту отстирать.
Обоим сложно миновать
Теперь её упрёков строгих -
Не место за столом играть. 

Такой весёлый, лёгкий ужин,
Здесь каждый вечер проходил,
Кружком семья сидела дружно,
И медный самовар дымил.
«Наверно гости к ним приходят,
- Подумал Юра, - вместе ходят,
Они в осинник по грибы.
А из окошка их избы,
Конечно вид на лес хороший.
На те красивые холмы.

Вот так бы нам в кругу домашнем,
Сидеть всем вместе за столом,
Пусть без суфле, с овсяной кашей,
Суфле я скушаю потом.
Но я ушёл и потерялся,
Совсем один теперь остался.
Куда же мне теперь идти,
Где маму с папою найти,
Получится ли нам сегодня,
Машину эту завести?»

Но взгляд недвижный и скучливый,
Внезапно что-то привлекло.
Он веточку сломал малины,
Чтобы всмотреться далеко.
Чтобы немедленно очнуться,
Усталость сбросить, встрепенуться,
И не дышать, вперёд глядя,
Туда, где линию чертя,
Дорога пробежала поле,
И у посёлка замерла.

И было чудо сокровенно -
В уже сгущающейся мгле,
Непостижимо совершенно,
Сумел он как-то разглядеть,
Как пыльным облачком завился,
И чрез секунду растворился,
На горизонте быстрый след.
То призрак был? А может нет?
А может сердце вновь ошиблось?
Но Юра знал уже ответ.

Он побежал, с горы сорвавшись,
Не опуская острых глаз,
Упав пять раз и вновь поднявшись,
Несчастен, счастлив и чумаз.
Бежал он, плача и с улыбкой,
Распознавая без ошибки
Кем призрак был - он их узнал.
Теперь он их не отпускал.
Он видел тех, с кем быть обязан,
Что силы есть он к ним бежал.

Чрез сорок лет однажды ночью,
Воспоминания слеза
Его коварно защекочет,
И сердце защемит, когда,
Свой старый сон он вновь увидит,   
Что любит он и ненавидит.
А сон ли это или быль?
Но не забыть ему пустырь,
Где он под общее веселье
Глотает со слезами пыль.

То время вспомнить всё труднее,
Проходят в суете года,
Поговорим о снах позднее,
Или не будем, господа?
Теперь в одном лишь нет сомненья:
К концу подходят приключенья,
И завершается рассказ,
Что был придуман без прикрас.
Пришла истории развязка,
Осталось лишь с десяток фраз.
* * * 
Елена мужа обгоняла,
Он еле поспевал за ней,
В песке дорожном увязая,
Она кричала: «Поскорей».
Они уж сутки так бежали,
И очень глубоко дышали,
Переступая тяжело.
Остановиться всё равно,
Елена не могла, не смела,
А день кончался, как назло.

В глазах у Лены беспокойство:
«Бежим наверно не туда».
(Мы отмечали это свойство -
Не верить в доброе всегда).
А солнце красное на ели,
Уже предательски присело,
Когда казалось, что идти
Ещё не меньше вёрст пяти.
Зачем надёжная машина,
Сломалась, встав на полпути.

«Бежит к нам кто-то?» – Нет, не вижу, -
«Как будто мальчик, посмотри»,
- Что за места тут, просто дивно, -
«Ты вновь несносен, не шути!»
- А ведь и правда, дорогая,
Пыль кто-то к небу поднимает!
Не ошибусь, что сорванца,
(Сказал ещё он три словца),
Я узнаю определённо,
Увидел он, поди, отца. -

Всё ближе, вот, ещё немного,
Не подобрать хороших слов,
Да и не надо, слава богу, 
Счастливый, грязный, но здоров.
Слезами маму заливает,
Отца за шею обнимает,
И к маме вновь щекой приник.
Через минуту тихий всхлип,
Остался только. Наконец-то,
Он на руках у них затих.

- Опять все вместе дружно плачут,
Беда иль счастье, всё равно.
Не присмотреть ли кстати дачу
От леса нам недалеко? -
Шутил отец в успокоенье,
Но сердца частое биенье
Не мог он шуткой заглушить.
Вот отвернуться он спешит,
Чтобы предательские слезы,
Скорее в горле задушить.

На время мир их восстановлен,
А может быть и навсегда,
А может снова быть размолвке?
Нет. Быть не может. Ерунда.
Теперь с любимым человеком,
Они останутся навеки.
Пора друг друга им понять
И никуда не отпускать.
Должны попробовать отныне
Себя напрасно не терзать. 

Сейчас излишне и не верно,
Моралью сказку омрачать,
Посмотрим лучше вдохновенно
На Павла с Леною опять.
Они, переболев немного,
Отыщут верную дорогу,
От них зависит, чтоб они
Для сына вместе жить смогли,
И не оставить в сердце яда.
Хочу, чтоб в сердце сберегли

Они тот миг, где опускаясь,
Простилось солнце до утра,
И улыбнулось, – Повстречаю
Вас завтра утром. Мне пора. -
Где Юра наш остановился,
На солнце быстро обратился,
Чтобы увидеть, как оно
За ёлку прыгнуло легко,
Ему оставив на ладонях,
Своё последнее тепло.