Забытый день рождения

Мы в июнь выбираемся из кружала:
детский смех советскими тиражами,
миллионами журавликов оригами,
заходящих на город кругами.

Эту книжку когда-то в руках держала
девочка в глубине одеяла
и фонариком освещала
пауков, леса и пещеры.

Свет небесный, свет за облаком, за горами,
родина, говори со мной тиражами,
не дай забыть, что не удержали,
я свидетельствую журавликов и державу,
с драконом и чайником на скрижалях.

Мы с мамой поехали в город Таллин,
к дяде Леонарду и тёте Ляле.
Мамин двоюродный дядя
Леонард Иванович Сюткин
всю свою жизнь положил на книги.

Книги стояли в три ряда в десяток ярусов
на стеллажах по всем четырём стенам,
а посередине стояла кровать, диван, кресла, стол и ходили кошки
и старенькая собачка Тяпа.

Я целый день сидела и выбирала себе книги,
потому что когда-то давно Леонард Иваныч
одолжил денег у бабушки и не отдал,
а назвал в честь неё кошку.
 
Бабушке было за братца и неудобно,
но в её рассказах чувствовалась гордость,
потому что поди найди человека,
который одолженное бы не пропил,
не спустил бы в гонках и авантюрах,
а истратил на книги.

Книги были дефицитные, толстенькие и худые,
романы и глянцевые альбомы,
Сомерсет Моэм и живописцы,
Фейхтвангер и детские сказки.

В кафе подавали молоко и кофе,
улицы были горбатые в каменной кладке,
остановка была Кауба Майя.

У меня заболело проколотое ухо,
мы пошли в поликлинику по соседству,
и красивый молодой хирург в белом халате
сказал, что можно сделать надрез сейчас же, чтобы больше не воспалялось.

Но мама вмешательства испугалась,
потому что в поезде будет грязно,
и как бы ребёнку не стало хуже.

Наверное ухо немного ныло,
когда мы ехали поездом обратно
на восток сквозь болота и перелески,
и вагон был чистым,
и белоснежным
было бельё на моей верхней полке.
И со мною рядом лежала книжка.

Шрам на месте прокола ноет,
до сих пор ноет, не зарастает,
зарос Севастополь, но болит Таллин,
отзываются все города, в которых
я успела что-нибудь да увидеть,
как Бильбо из бочки - - в окно вагона,
и те, которых и не видала.