Повесть вне времени. Глава 4. Вечер

"... Дубровский, подошед к офицеру, приставил ему пистолет ко груди и выстрелил, офицер грянулся навзничь "
         А.С. Пушкин «Дубровский»
                ***
  В тот день Аннушка проснулась уже к полудню…
  Она еще с полчаса лежала, собираясь с силами, растраченными на странный, непонятный сон.
  Августовской, жаркой ночью приснилась ей заснеженная площадь.
  Стояли у памятника царственному всаднику ровные каре Московского полка и мягкий снег падал невесомыми хлопьями на серые шинели.
  Тихий гул стоял над площадью, и из него случайно взлетали отдельные слова и фразы, хлесткая ругань, стоны и монотонное бормотание спасительной молитвы.
  Из этого гула вдруг звонко прозвучало:
  - Я приехал известить всех, что вас обманывают. *
  Аннушка метнулась на эти слова, и с высоты своего полета, вдруг увидела черноволосого юношу, стоящего перед строем, закутанного в гражданскую шинель с воротником из куницы, но с саблей наголо, воздетой в правой руке.
  И говорил он, глядя в лазоревые глаза, смутно знакомого Аннушке, старого солдата.
                ***

     Так вот промаявшись до вечера в бессмысленных хлопотах по дому, перекладывая вещи с места на место, слушая радио, и не понимая, что слышит, она вдруг собралась в одночасье и вышла в домашнем и с непокрытой головой, с одной мыслью, что надо обязательно купить к ужину растительного масла.
           Еще вчера, будучи по делам на Васильевском острове, она, глубоко задумавшись, шла от «Василеостровской» подземки к причалу «самолетов», и также застыла перед праздничной рекламой кондитерской, как вдруг, неожиданно, над самым ухом мужской голос произнес:
   – Неровен час!
  И сердце тут же засбоило и пропустило два такта в своей нескончаемой мелодии.
  Обернувшись, она увидела одноногого инвалида, опершегося на костыли, что смотрел прямо ей в глаза из-под гривы смоляных волос.
  Смотрел пронзительно и недобро.
  И весь этот день читался ей в памяти как бесконечный пролог новой истории, пронизанный ощущением страшного взгляда, так неожиданно завершившийся полетом над заснеженной площадью.

                ***
    «…Эта странная парочка полностью завладела моими мыслями. Что-то было неправильным в их путанном разговоре. И тот иероглиф, упомянутый бедной вдовой, удивительным образом оказавшийся на плече юной особы, чье лицо я так и не смог разглядеть в отражении подволочной сферы.
   Одно было понятно вне всякого толкования – в силу сложившихся обстоятельств у девушки, случилось нечто, что послужило неприкрытой угрозой для неё.
   Зачем, зачем я поехал в Кронштадт? С какой смутной надеждой?
   И грезившееся мне бестолковое хождение по улицам островного города вдруг сменилось необходимостью следовать за загадочной парой.»
                ***
   «…Третьего дня обратился ко мне некий граф Томнин. Будь он истинным аристократом, со связями и состоянием, то ты любезный друг, несомненно знал бы его, либо был бы осведомлен через третьи руки. Но это скорее всего аристократ скороспелый, чьи родословные писаны наспех шаромыжниками в переходе на Невском, возле Гостиного двора.
  Тем не менее я был крайне удивлен той настойчивостью, с которой он просил меня свести с людьми, чье renames и authority, хотя и неколебимы, но не являются достоянием общественного знания, и оценить каковые ему не было никакой возможности.
  Ты знаешь меня.
   Я не подвержен разного рода рефлексии, и имею возможности и силы указать всякому нахалу на его место, будь ты хоть трижды графом, а при нужде указать крепко. Но Томнин был вежлив, смотрел не дерзко, и чувствовалось, что он был прекрасно осведомлен, что удивительно, о том, кто я таков, и различал границы, переступать каковые не следует никому.
   Я понял, что направил его ко мне человек, степень благожелательности которого мне неизвестна, но осведомленность которого предполагает отнестись к данному визитеру, как минимум, со вниманием и в разговоре отказывать ему не стал.
   И как оказалось не зря…»
                ***
   «Как только пассажиры «Самолета» сошли на причал Зимней пристани я почти потерял молодую пару из виду в толпе, идущей по единственной дороге в город, мимо Арсенала. Но за ним народ, в большинстве своем, уверенно свернул на Макаровскую улицу и только эти двое пошли далее – на Красную.
  Сердце мое забилось, какая-то невнятная слабость упала в ноги, и я заспешил вслед им.
  Но они миновали памятный мне проулок, перешли мостик, и я за ними, тут и Якорная площадь приняла нас в свое горнее пространство, и Морской собор, золотыми своими куполами следил, как три, еле различимые фигурки следуют у его подножия по своим мелким делам.
  Мы вышли с площади и свернули на Офицерскую и по дорожке Екатерининского парка двинулись в сторону Гостиного двора.
  Этим утром Кронштадт был тих и безлюден.
  Почти не слышно было птичьего пения в листве, скрипел песок под ногами, да листва в вершинах деревьев вела нескончаемый, невнятный разговор с ветром.
  Мы шли и шли, и вот уже оставили с левой руки Андреевский сад, свернули на Николаевский проспект и пройдя по нему пару кварталов, поворотили в Розовый ряд.
  За весь путь от Зимней пристани, преследуемая мной, пара ни разу не оглянулась, не смотрела по сторонам, а только шла, плечом к плечу, смотря перед собой, и изредка переговариваясь.
  Здесь уже я осмелел и приблизился к ним, почти вплотную.
  Под вывеской салона «Париж» они остановились, и девушка была отправлена в него, а ее спутник прошел чуть дальше и остановился в непонятной мне нерешительности у, ведущей во двор, арке. Пока он мялся там, я перешел на другую сторону улицы и дойдя до небольшого сквера, сел на деревянную скамеечку, словно специально поставленную для наблюдения за улицей, и отбросив всяческое приличие, стал пристально следить за этим человеком, что, впрочем, совершенно не привлекло его внимания. Мысли его были прочно заняты чем-то другим. Это было заметно. Он все время помахивал правой рукой, словно жестикулировал, ведя безмолвный диалог с незримым собеседником.
  Наконец мужчина решился и вошел под арку…»
                ***
  Купец Елисеевский был тот еще прохиндей.
  Степенный доктор Зонтфельд принимая роды у его почтенной матушки, выронил его трижды,  после чего плюнул и поддев, скользкое ,как угорь тельце обычным мусорным совком, отдал счастливой роженице со словами:
«Вас махен зи, даст ист гроссен прохиндей!»
Ну, или что-то около того.
  Как в воду глядел.
  И когда его почтенная французская бонна ( родом из ижорских чухонцев), выводила его на прогулки по Летнему саду, то и тогда уже прохожие показывая пальцем на щекастого мальчугана, и, вполне возможно, говорили:
 «Этот купец Елисеевский, тот еще прохиндей!».
  Деньги так и липли к его рукам.
  Когда он вырос, то все прочие родственники, осознав, какой мессия явился миру чистогана и наживы, благоразумно отошли от дел, дав Гришеньке возможность безраздельно повелевать денежным океаном, которого хватило бы на постройку нового военного флота Российской империи.
 Подвалы дома на Биржевой линии на семи квадратных километрах площади, хранили вино, на которое ушла половина винограда Прованса и Гаскони. Сотни магазинов, тысячи шустрых приказчиков, как насосом качали богатства в его бездонную мошну.
  Но главная беда подобных прохиндеев — это внезапность осознания собственного несчастия.

                ***
   Извеков удивлялся себе самому. Казалось бы – взрослый человек, а занимается черт-те-чем. Выслеживает непонятную парочку по Кронштадтским улицам, куда и приехал-то просто с целью развеяться. Вспомнить былое счастье, подорвать засохшие раны и насладится этой сладкой болью.
   И более ни для чего…
   Он огляделся и поразился.
   Розовый ряд был пустынен.
   С самого утра, идя от Зимней пристани уже бросилось в глаза Извекову, как безлюден Кронштадт в это летнее утро.
   Словно в чудесной декорации игралась пьеса с тремя обреченными героями.
   Извеков просидел долго. Не менее полутора часов, пока субботний день не растёкся в полуденной жаре. Ему вдруг стало покойно и хорошо находится в этом бездумном созерцании, глядеть в лазурную глубину неба, чуть выше рыжих крыш Посадской, не заботясь ни о чем, наслаждаясь никчемным счастьем. И он никак не показал себя, ни взглядом, ни движением, когда на скамейку рядом с ним присела давешняя девушка.
  Она молчала. Молчал и Алексей.
- Удивительное совпадение. –наконец решился он обратиться к своей соседке.
- Что простите? – вздрогнув от неожиданности, взглянула она на Извекова.
- Удивительные совпадения, - повторил Алексей, - буквально преследуют меня последние дни…
- Простите, но я не хочу с Вами говорить. Не обижайтесь, но я с молоком матери впитала, что никогда не следует разговаривать с неизвестными!
- Так-то оно так, милая девушка! Однако, смею обратить Ваше внимание, что все наши беды и несчастия приносят нам люди известные, знакомые и, в частых случаях, очень близкие. Я, как человек Вам неизвестный, абсолютно для Вас безопасен. Не хотел Вас беспокоить пустыми рассуждениями, но события последних дне, происходящие со мной, стали облекаться таким количеством, якобы, «совпадений», что право, стоит задуматься.
Как странно легла колода!
 Да вот взять хотя бы Вас…
-       И что же странного Вы нашли во мне? – девушка так забавно вздернула носик, что Извеков невольно хохотнул. Но глаза ее смотрели на Алексея с таким ледяным спокойствием, что он тут-же непроизвольно поежился.
-       Да вот извольте видеть, сижу я здесь уже довольно, Розовый ряд пустынен, и я невольно обратил внимание, когда вы, со своим спутником повернули в него. Еще бы не обратить внимание на такую красивую девушку…
- Оставьте, сударь! – резко одернула она Алексея.
- Да что уж, разве это неправда? Тут все имеет значение, сударыня. Вот идет молодой человек, с красивой девушкой, но в мыслях его её нет. Лицо его подвижно, губы шевелятся, так словно он непрестанно разговаривает с кем-то, но только не с ней. И, что интересно, её это совершенно не трогает. В вашем возрасте, поверьте, это необычно. Так ведут себя пожившие супруги, из тех что уже нашли отдушину на стороне, но вынуждены проводит время вместе. Но вы-то не супруги. Нет? Вы, в некотором роде, попутчики. И путь этот тяготит вас обоих. Он отправил Вас в, первый попавшийся по дороге, салон, совершенно не озаботясь тем, что Вы там будете делать, и есть ли у Вас деньги на удовольствие, которое в заведении с названием – «Париж», я полагаю, стоит недешево! И далее пошел один по адресу, куда ранее полагали отправится вместе…Что Вы ему, весьма эмоционально и высказали, прежде чем расстаться.
   Предстоящая встреча весьма его беспокоила. Спутник Ваш минут десять стоял, не решаясь войти в арку. Но на дворе не полночь, а ясный день, и ночные страхи еще не успели прорасти в сумраке подворотен.
  А вот Вы меня крайне удивили!
- Сегодня я, для всех, один сплошной сюрприз! – тихо и отстраненно проговорила соседка, глядя куда-то в сторону.
- Ммда!  Я невольно обратил внимание на Вас, когда вы подходили к салону. У Вас были такие прекрасные длинные локоны. Они очень Вам шли. И вот Вы сидите рядом, совершенно не похожи на себя в обрамлении этого симпатичного, но довольно короткого, «каре». Решение так кардинально поменять прическу Вы, конечно приняли спонтанно, но события, подвигнувшие Вас на это, были настолько серьезны, что Вы решились.
   Вы таитесь, сударыня.
   И серьезно напуганы. Вы не оставили мне шанса. Я не простил бы себя, думая, что мог бы помочь, но не сделал ничего, оставаясь равнодушным. Потому и счел возможным заговорить с Вами. Надеюсь, я не слишком ошибся в своих выводах?  Зовут меня Алексей, Вы уж простите, что я не представился Вам ранее, но теперь, поверите Вы мне, или нет, но вовлеченность моя в, пока непонятные мне события, уже превысила возможность отказаться от участия в них.
-  Мне не нужно Ваше участие, не нужна Ваша помощь, и я не вижу необходимости впускать Вас в свою жизнь. Вы сумасшедший? Оставьте меня, прошу Вас. – и уже поднялась в намерении уйти, как в спину ей прилетело:
- Почему Вы решили, что я предлагаю помощь Вам? Я беспокоюсь о судьбе другой девушки - Вашей подруги. У нее ещё такой же рисунок на плече – иероглиф «Кадзе». Её зовут – Маша. Дочь Чигиринского сотника. Я хотел бы прояснить ее судьбу, и узнать, что с ней случилось.
   Девушка повернулась, страшная бледность мгновенно разлилась по красивому лицу. Ноги подогнулись, и она, внезапно, упала в обморок.

                ***
   Вечер был странно покоен. Как-то, вдруг, куда-то делись всякие, срочные и несрочные, дела. Затихла жизнь во внутреннем дворе Елисеевского дома, куда с утра еще въезжали ломовые извозчики на телегах наполненным товаром.
   Григорий, как сел в кресло у открытой балконной двери в своем «дубовом» кабинете, бездумно глядя во двор, так и сидел уже более часа, едва пару раз пригубив из, согретого в руке, бокала «Шустовского».
   «Как странно, - подумал он- целая жизнь заканчивается, а печали нет! Радость кончилась, а печаль не настала. Вот и ссох ты, Гриша! Обмелел, как речка в долгий зной. Что-то будет далее?»
   Отворилась дверь и в комнату вошла пара. Высокий, седой мужчина, облаченный в, безукоризненно сидевшую на нем английскую твидовую пару, под руку с изящной дамой.
- Добрый вечер, Грэг – поздоровался мужчина.
- Добрый, добрый … старый друг! – отозвался Елисеевский. – А ты что молчишь, Маша. Или ты не желаешь, чтобы я здравствовал?
 - Не надо, Гриша. Давай простимся по-доброму. Не будем мучить друг друга напоследок. Все уже обговорено.
 - Все? Нет, Маша, не все. Видишь какую бумагу я получил сегодня? – И Елисеевский протянул даме гербовую бумагу со стоявшего рядом с его креслом журнального столика.
  Дама бумагу не взяла.
- Потомственными дворянами мы стали, Маша! Наши дети теперь дворяне Елисеевские, занесены в книгу Петербургской губернии. Впрочем, что тебе? Ты, в скором времени, графиня Томнина, тебе то не дивно.
   И бросил бумагу назад, на стол.
- Завтра мы уезжаем, Грэг. Вот пришли простится.
- Куда-же?
- Сначала в Берлин. Затем в Париж.
   Помолчали.
- Я отписал тебе, Маша, дом в Понтуаз. Как знал. Живите. С детьми простилась?
-  Маша поедет со мной.
Елисеевский взглянул на господина в твидовой паре.
 - А Вы, граф, оставляете детей супруге?
 - Ты знаешь, Грэг, дела мои в расстройстве. У Анны есть небольшое наследство. Они останутся с ней.
  - Ладно, - и Елисеевский еще пригубил из бокала. – Я пригляжу.
  - Не сомневаюсь. – отвечал господин. – Еще бы ты не приглядел!
  Помолчали вдругорядь.
 - Красивая ты у него, Маша – проронил Елисеевский – Прощайте!
 Пара развернулась, и молча вышла.
Елисеевский поставил бокал на стол, и уронил лицо в ладони.

                ***
   Вечер подкрался к Кронштадту внезапно. Полдневный зной ничуть не сбавил жар, но словно некая птица пролетела над городом. Чуть выгорела бездонная синь неба, горизонт едва заметно наполнился спелой желтизной. По улицам потекли, постепенно наполняясь, толпы утомленных тружеников. Из распахнутых окон пахнуло жаром раскаленных плит и запахом вечного вечернего борща и котлет.
 Аннушка вышла из магазина прижимая к груди бутылку с растительным маслом и углядела на улице молодую девушку, что опиралась на руку солдата из утреннего, снежного сна. И углядев, внезапно остановилась, от нахлынувшего ощущения неминуемой беды.


* Из речи Бестужева перед солдатами в казармах Московского полка.