Я мертвец и жажду воскресения

Так быть, как я есть, невозможно и невыносимо. Я не устану повторять это тысячи и тысячи раз: в моём положении (я разумею глобальное положение, в экзистенциальном смысле, в смысле существования) это главная идея. Сначала нужно устранить ущербность моего бытия и только тогда устранится ущербность моих знаний, ущербность моей любви, ущербность моей свободы… Как хорошо, что я всё же прозрел в корень всей моей тяжести и гадости. Чтобы бороться с врагом, нужно сначала узнать о его существовании, заметить его. А это мой самый страшный враг. И вера моя слаба и мала, как у каждого из людей (ибо кто может сдвинуть гору?), именно поэтому. В некоем смысле я ощущаю, что я мертвец и жажду воскресения.
Быть может, в этом проявляется ущербность моей личности, но для меня главное спастись, для меня главное – полноценное бытие. Мне ничего не нужно – только это, но это – всё. Да, я знаю, что главное для меня – исполнение воли Отца и что, исполняя её, я обязательно спасусь. Но кто знает, не есть ли жажда иного бытия, неумирающая тоска по Дому, странные проявления памяти о своих светлых истоках, неудержимое притяжение и стремление к Небу, не есть ли всё это главное в исполнении воли Божией и не вытекает ли всё остальное, светлое и чистое в человеке и в его поступках, из этого стремления? Ведь эта жажда, это притяжение, это стремление – всё это в конечном счёте стремление к Богу, ибо Он – Источник Жизни, Полноты, Счастья и всего того сокровенного, чего я так жажду. …
Недовольство настоящей действительностью и притяжение к высшему бытию отражают нашу светлую природу, нашу ангельскую закваску. Мы не можем смириться с царством князя мира сего и тоскуем по Царству Отца. Разве это не хорошо? И если моё бытие ущербно, то отравлено решительно всё: и любовь, и радость, и наслаждение, и восторг, не говоря уже об обычном мгновении жизни; а вместе с тем и восходы Солнца, и небо над головой, и любимая рядом (которой, кстати, при моём раскладе, вообще может не быть ещё лет сто), и дети, и всё что угодно (а ведь я припомнил только самое хорошее). Причём отравлено капитально, и если нет хоть чего-нибудь от прорыва (а в романтической любви, скажем, это «что-то» есть), то почти полностью обесценено. Подумайте: каждое мгновение моей жизни мертво. И не потому что я какой-нибудь мерзавец или мещанин с жиром на загривке, а просто потому, что я здесь. Кто будет меня осуждать за желание прорыва, преодоления Порога? Для безропотного терпения нужно либо смутное осознание себя и действительности этого бытия, либо великие силы при великой вере. Тяжело всё это; но так пока должно быть. 2-3 августа 1993 года