Одиссея

I.К берегам Итаки

Постигла неудача итакийцев на пути из Трои
По своему желанью от ахейцев отделились,
Дождавшись ветра, двинулись суда их строем
Вдоль Малой Азии, и от иных заметно удалились.
         
Напрасно мореходы называют его другом,
Борей* коварный, ненадежный самый друг.
В горах Фракийских он живет по слухам,
Срываясь вниз, над морем возникает вдруг.

Пока он ровно дует в паруса – союзник,
И рад тогда ему любой отважный мореход,
Но если разъяриться, то корабль – узник
Морской стихии, и плачевен для него исход.

И гавань тихая одна тогда для всех спасенье,
Но горе тем, кто оказался на просторе,
А итакийцев на беду покинуло везенье,
Столкнулись с яростью Борея в чистом море.

И девять дней играла буря кораблями,
А ветер северный порвал все паруса,
Лишь на десятый, волны бег уняли,
И показалась скал вдали, земная полоса.
 
За мысом бухта тихая открылась взорам,
Туда направили страдальцы все суда.
Сошли на берег и уже горели скоро
Костры, и минула, казалось, всех  беда.

Варили пищу, заполняли амфоры водою,
Чинили паруса, что потрепало сильно море,
А царь Итаки обошел весь берег той порою,
Широкую дорогу, что вела от бухты в гору

Заметил он, и кликнул, Эврибата.
Горбун невзрачный, был глашатай,
И лучшим из советников вождя:
«Мой верный друг, покуда нет дождя,

Должны разведать мы, куда попали,
Какие люди здесь живут и чей народ,
Но, чтобы все на острове узнали,
Что не опасны мы и чтим законов свод,

Тебя я вместе с зятем Эврилохом посылаю,
Горяч он больно, в деле этом больше возлагаю,
Надежды на твою разумность и степенность,
Несдержанность успех погубит непременно».

Уж полдень наступил, как убыл тот отряд.
Взирал с тревогой Одиссей на пустоту дороги,
Но вот вдали движение отметил его взгляд,
Держали двое третьего, за руки и за ноги.

«Скорее на корабль, все прочь отсюда, –
Кричал глашатай и советник Эврибат,
Хоть не хотелось никому терять приюта,
Стащили на воду суда, и отошли назад.

С трудом подняли на корабль Эврилоха.
В безумии своем, на остров снова рвался,
Желал остаться там, а тут ему так плохо.
На берегу народ среди деревьев показался.

В одеждах белых, без оружия какого,
У кромки вод, столпившись, улыбались.
Рванулся Эврилох, но был он скован
И жители его, конечно не дождались.

И, приказав отплыть подальше, Одиссей
С недоуменьем обратился к Эврибату:
«Скажи мне, в чем опасность тех людей
И почему мой зять так сильно рад им»

«В недобрый край нас буря занесла.
Народ на берегу зовется лотофаги,*               
Улыбки их, полны все злого умысла,
А пища только яд, и место в саркофаге.

При встрече предложили нам отведать
Семян златистых, из опасения я медлил
Их есть, а Эврилох, решившись отобедать,
Всю долю съел свою, почти немедля.

И тотчас помутнел, когда-то ясный взор,
Безумная улыбка на лице его возникла,
Сказал, что жить так дальше для него позор,
Что остается здесь он и судьба его безлика

Без этих сладких, как нектар богов семян.
И догадался я, что семена те, чудный лотос.
Любой отведав их,  как будто  безымян,
Становится, и обретает блажь и кротость,

Навеки забывая всех друзей и дом родной.
Какая участь жалкая, скорей отсюда прочь».
Холодным душем в жаркий летний зной,
Рассказ глашатая явился, и отплыли в ночь

Все корабли, от той страны, что так коварна,
Кто родину забудет – тот презренный раб,
И славили богов, и были мореходы  благодарны
Судьбе, за то, что дух в скитаньях не ослаб.

II. В пещере Полифема
                1.
Давно уж буря улеглась, на море полный штиль.
Весь день гребли, держа все время курс на запад,
На горизонте к вечеру возник скалистый шпиль,
Средь отмелей, стараясь, дно не расцарапать,

Искали бухту тихую, чтоб спрятать корабли,
И ближе к вечеру, средь скал сплошных, нашли.
Журчал у берега ручей с водой кристально чистой,
Лился из скал и падал в море ниткой серебристой.

И на песке, под шепот волн, заснули итакийцы,
Проснувшись утром, лицезрели дивный остров.
Любой из смертных был не прочь здесь поселиться:
Во глубине его гора, как корабельный остов,

Поросший елями высокими на склонах у вершины.
Белели на уступах, словно снег, стада из диких коз,
Сбегали к морю от подножия горы лугов равнины
С высокой, сочною травой – на корм скоту  покос.

Безлюден с виду остров был, но все ж заметен дым
Меж острых скал, и сверху доносилось блеянье овец.
Предпринимать, что либо, глупо с животом пустым,
Охота принесла плоды, и все вкусили пищу, наконец.

До вечера горел костер и итакийцы пировали,
А утром всех собрав, сказал вождь Одиссей:
«Как видно плуга, здесь живущие, не знали,
Не вижу так же я, стоящих в бухте кораблей.

Народ тут стран и не видал чужих краев
И вряд ли будет рад каким-то иноземцам.
Здесь можем встретить диких пастухов,
Не чтящих правила, и дружбы к чужеземцам.

Поэтому останьтесь здесь, ответы на  вопросы,
Найду я сам, на корабле вкруг острова отправясь»,
И судно плыло среди скал, над ним отвесные утесы
Свисали грозно, едва за мачту, краем не цепляясь.

Внезапно берег стал полог, к косе песчаной
Пристал корабль, и путники ступили на песок.
Недалеко средь гор зияла раной рваной,
Огромная дыра, и взяв вина и мясо впрок,

И, отведя корабль за ближайшую скалу,
Вступили итакийцы в темную пещеру.
Царь Одиссей воздал хозяину хвалу,
Необходимого гостеприимства меру.

Но не ответил им никто, была пуста
Обитель, и путники вступили за порог.
Очаг такой огромный видно неспроста,
Какой гигант сложить такое смог?

В сплетенных из ветвей высоких закутах
Нетерпеливо блеяли ягнята и козлята,
На всех свободных у стены местах,
Стояли бочки с сыром, кучей смятой,

В углу лежала груда шкур животных.
Из утвари – лишь чаши три огромных.
Хозяин видно из людей дородных,
И о культуре, знаний весьма скромных.

Товарищи просили в страхе Одиссея
Не медлить более и возвратиться к судну,
Не соглашался Лаэртид,  в досаде сожалея,
Что он хозяина не видел и ему так трудно

Уйти, не утолив горящее в нем чувство.
Ведь любопытство – это как искусство.
Познанию извечному здоровое начало,
Но также зло, что вслед не раз ступало.

И, вот навстречу всем желаньям Лаэртида,
Под блеянье овец и дрожь земной твердыни,
Шагнул в пещеру великан ужаснейшего вида,
Такого, что у многих в жилах кровь застынет.

Он бросил с грохотом на землю кучу дров,
Величиною с доброе бревно одно полено,
И овцы все зашли, откликнувшись на зов,
Похолодели странники от ужаса мгновенно.

Загнав овец, взял великан скалы обломок,
Его не увезли б и двадцать лошадей,
И вход закрыл им, словно двери дома,
Лишив свободы всех непрошенных гостей.

Был ростом с дерево большое великан, 
Прикрыт едва одеждою из козьих шкур,
Когда же к итакийцам повернулся истукан,
То вскрикнули они – взирая сквозь прищур

На них смотрел всего лишь глаз один,
Услышав окрик, оглядел во мраке  угол,
Но, не увидев ничего, горящий дрын,
Взял из костра и путники с испугом

К стене прижались, но то место осветив,
Заметил их хозяин и, подойдя, спросил:
«Кто вы такие, и, как могли вы, не спросив,
Забраться в дом мой, иль я вас пригласил?

Быть может вы из тех бездельников, что по морям
Скитаются в надежде на бесплатную наживу»?
«Ахейцы мы, плывем от Трои к отчим алтарям,
Где гекатомбу принесем богам за то, что живы.

Но загнала нас буря к незнакомым берегам,
В твоем жилище оказались мы случайно.
Молю тебя, будь дружелюбен нынче к нам,
Ведь ценит Зевс гостеприимство чрезвычайно».

Так Одиссей вещал, стараясь усмирить титана,
Но только хохот злобный был ему ответом:
«Циклопам нет до Зевса дела, было б странно,
Тех, кто слабее нас, бояться, и скажу при этом:
   
Наш род древнее Олимпийских всех богов
И с вами поступлю я так, как только захочу.
Теперь скажи, где остальные, чтоб дал я кров
Вам всем, где ваш корабль узнать скорей хочу»?

Недобрый умысел почуяв, Лаэртид ему ответил:
Корабль наш бросил на скалу владыка Посейдон,
Иные утонули, а пред тобою все, что ты заметил»,–
И вдруг, его прервав, под итакийцев общий стон

Циклоп вперед рванулся и огромными руками,
Схватил двоих, о камень стукнув головами,
Потом сожрал, разделав, и, зажарив над костром,
И, растянувшись на полу, заснул и Зевса гром

Не прогремел, а дружелюбия нарушивший закон,
Храпел, тут Одиссей к нему подкрался осторожно
И острый меч вонзить уже готов в циклопа он,
Но, опустив оружие, задумался на миг тревожно.

Внезапно осознал, что, если великан  погибнет,
То непременно и они найдут здесь смерть в пещере,
Ведь этот камень, вход закрывший, не подвигнет,
Тогда никто, и в этом точно Одиссей уверен.

Поведал царь Итаки эти мысли обреченным
Товарищам своим, но пожелал надеждой жить,
К терпенью призывал и верить, что спасенным
Им суждено по воле громовержца вскоре быть.

                2.
Какой уж сон, когда лишь ждешь рассвета,
Когда и ночь, и жизнь короче каждый час.
Сквозь щели Эос* заглянула  нитью света
И людоед проснулся, распахнув свой глаз.

Развел огонь и, подоив своих всех коз,
Схватил опять двоих себе на завтрак,
Зажарив, съел и камень в сторону отнес,
И, выпустив животных, привалил вход так,

Что даже свет не проникал теперь снаружи,
А сам, свистя, погнал на пастбище стада,
Как Одиссею был совет Паллады нужен,
Свою защитницу просил он знак подать.
 
Пещеру осмотрев, увидел царь маслины ствол,
Как видно чудище готовило себе дубинку,
Отмерив три локтя от дерева, он приготовил кол
И в угол снес, надежно спрятав под овчинку.

Со стадом вечером вернулся вновь убийца,
Все повторилось и опять, схватив людей,
Убил безжалостно и предложил напиться
Ему неразведенного вина вождь Одиссей.

«Это вино, мы принесли тебе в подарок,
Надеявшись на кров и твою милость.
Теперь же отдаем его вот так, задаром,
Хотя желанье наше и не сбылось».

И осушив всю чашу, великан сказал:
«Налей еще и назови свое мне имя,
Чтоб я взамен подарок тоже дал
И дар мой, может Зевса гнев и снимет»?

И Одиссей налил гиганту снова чашу,
Потом еще, и наконец, циклопу сообщил:
Зовут меня «никто» и я не приукрашу,
Что имя это, мой отец мне дать решил.

Залился пьяным хохотом в ответ циклоп:
«Так знай же, ты, кого зовут «Никто»,
Никто ты для меня и просто сытный клоп,
Тебя я съем последним лишь за то,

Что обещал подарком за вино ответить»,–
И охмелев совсем, на стул  гигант присел,
Чуть погодя упал, не усидев на табурете, 
Так и не встав, минутой позже захрапел.

Услышав храп, достали итакийцы кол
И положили острием его в костер,
Когда затлело дерево, и дым пошел,
Воткнули монстру в глаз, раздался ор.

От боли выл циклоп, шатаясь по пещере.
Из раны кровь лилась, в своей потере,
Крушил все обезумевший от горя великан,
Звал родичей своих, у тех был рядом стан.

И соплеменники его на крик сбежались вскоре,
Кричали голоса снаружи: «Как ты, Полифем?
Средь ночи, почему кричишь ты в страшном горе,
Кто губит жизнь твою, мешаешь спать ты всем»?

«Никто, – звучало страшным ревом в темноте, –
«Никто, но я виновен сам в ужасной слепоте,
Никто не мог бы повредить мне своей силой,
Ведь мощь моя б любого смельчака убила».

«Так, что же ты орешь, коль виноват «Никто», –
Сказали родичи, невольно рассердившись, –
Ты, верно, болен, но, а нас казнишь за что?
Иль может, пьян ты, и ревешь вина упившись?

Бессильны мы помочь тому, кто тяжко болен,
По воле Зевса* телу нашему наносится урон,
Но к своему отцу всегда ты обратиться волен,
Не бросит сына, вод морских владыка,  Посейдон»*.

И, бормоча проклятия, сородичи ватагой всей,
Ушли, а Полифем во мраке продолжал стонать,
Ахейцы тихо ликовали, но до рассвета  Одиссей
Не спал почти, а размышлял, пытаясь все понять,

Как из пещеры выбраться им утром незаметно
К утру придуман план бежать с овечьим стадом,
Связав баранов по трое, под ними неприметно
По человеку спрятал, сам держался тоже рядом.

Под самым крупным из овец одним бараном.
Циклоп меж тем скалу от входа отодвинул.
С лицом безглазым  и на лбу зиявшей раной,
Слепец на ощупь проверял животных спину.

Всех пропустил, но вот и сам большой вожак
И содрогнулся Одиссей под его брюхом:
«Любимец мой, почто идешь сегодня так, –
Шептал циклоп и, почесав животное за ухом,

Добавил: «Ты не был так ленив и первым шел,
Наверно чувствуешь, что глаз мой уже слеп,
Бродяга наглый ослепил меня, и ты б его нашел,
Коль говорить бы мог, однако,  как нелеп

Мой разговор с тобой, и, проведя рукой по шерсти,
Барана отпустил, а Одиссей скользнув на землю,
Вмиг отвязал товарищей своих и знаком дерзким,
Велел баранов крупных отобрать и гнать немедля

На взморье, где столько дней их ждало судно.
Навстречу кинулись товарищи с расспросом,
Загнав баранов, с ветром, к счастью, им попутном,
Корабль вскоре волны пенил мощным носом.

И, отойдя, чтоб их циклоп лишь только слышал,
Увидев Полифема, царь Итаки закричал:
«Себя считал, циклоп, ты всех богов превыше,
Наказан ты за то, что так гостей  встречал».

Взбешенный великан, схватив кусок скалы,
На голос Одиссея в страшном гневе кинул,
За мачтою упал, и от удара мощные валы
Погнали судно к берегу, но вновь покинул

Корабль бухту, и веслами ударив по воде, отплыли,
Уже подальше прежнего от берега, и вновь окликнул
Чудовище, а итакийцы в страхе Одиссею говорили,
Чтоб он молчал, но не послушав их, он все же крикнул:

«Если спросят тебя, Полифем, кто лишил тебя зренья,
То  отвечай: царь Одиссей, сокрушитель Пергама* и Трои,
Сын героя Лаэрта*, выколол глаз мой один без зазренья»
«Горе мне, сбылось пророчество давнее, но ожидал я героя

Увидеть, которого мне прорицатель Телем предсказал,
Что ослеплен буду я Одиссеем, но мелкий уродец,
Человечишка хилый, вином опоивший, меня наказал.
Жалкий, ничтожный бродяга, простой инородец».

И к небу косматую голову с черной глазницей подняв,
Руки с мольбою простер, и к отцу Посейдону воззвал:
«О, Посейдон, земледержец, услышь меня, жалобе вняв,
Чтоб Одиссей сын Лаэрта, дороги к отчизне не знал.

Но, если ж ему суждено обрести отчий дом,
Пусть испытает он прежде бесчисленно бед,
Путников всех, потеряв, и с чужим кораблем,
На Родине встретит беду через множество лет».

С черными мыслями к Козьему острову плыли,
Тяжесть проклятия, словно на плечи давила
И по прибытии страшную весть сообщили,
Горькая участь товарищей,  всех поразила.

«Разгневались боги на нас и наверно погибнем,
Как Посейдона нам месть избежать», – говорили,
«Вряд ли когда-либо родины все мы достигнем».
Жертву богам на высоком холме сотворили,
Мало уверен был кто, что сей дар они примут.
С сердцем тяжелым был остров циклопов покинут.

II. Остров Эола и Лестригоны
                1.
Отплыли, и вскоре лишь маленькой точкой
Казался вдали за кормой остающийся остров,
Корабль летел по волнам, на носу одиночкой,
Стоял Одиссей, и глядел в напряжении остром.

Туда, где гладь моря сходилась с лазурью небес,
Но вот горизонт засверкал ослепительным светом,
Казалось, что солнце второе взошло с этих мест,
Причиной сиянья был остров, в народе воспетом

Эолией, так назывался, и вечно по морю скитался,
С твердыней не связан, хотя и имел вид земной.
Эол – повелитель ветров, на пути им попался,
На острове жил он, совместно с детьми и женой.

Отсюда хозяин по собственной воле, а также богов,
Ветра рассылал по земле, «Может быть он готов
Дать ветер, который нас живо домчит до Итаки», –
Сказал Одиссей,– на обед у Эола им подали раки.

И сам седовласый Эол дружелюбно вином угощал.
За длинным столом находились жена и хозяина дети
И слушали с жаром, как царь Одиссей им вещал,
О битвах с троянцами, гибели Трои, истории эти

Не раз пересказывал страстно еще Одиссей.
Эол не хотел со своими гостями прощаться.
Особый восторг проявляли все шесть сыновей,
И жаждали слушать, совсем не желая расстаться.

Ну вот, отпустил их Эол, обещая им ветер попутный.
Гостей  вышел сам провожать повелитель ветров.
Путь долгий грозил мореходам к отчизне и трудный,
На борт сыновья погрузили в подарок в дорогу даров.

Средь них, и огромный, наполненный доверху мех.
Надежно затянут серебряным тонким шнуром.
Хозяин ветров сам проверил: а нет, ли прорех?
Наполнил Зефир* паруса, подгоняя суда в отчий  дом.
                2.
Девять дней на восток корабли легкой стаей летели.
Ветер западный, данный Эолом, к отчизне их влек, (буква «е»)
Девять дней у руля Одиссей, и немного осталось до цели,
На десятый земля появилась, известный до боли им брег.

Этот остров скалистый и длинный им как не узнать,
Вот Итака, вдали поднималась вершина горы Нерион,
На плато виден город, стук сердца не в силах унять,
Итакийцы рыдали от счастья, держал их в плену Илион

Десять лет, и не чаяли больше свой дом обрести. 
Кормчий видя, как царь их устал, заменил у руля,
Самому чтобы в гавань широкую судно ввести.
Вождь внезапно уснул, ему снилась отчизны земля. 

А тем временем берег родной продолжал приближаться,
Полны радости все, позабыл лотофагов давно Эврилох,
Суетился и думал, как будет добыча его выгружаться,
Тут наполненный мех он приметил, лежащий у ног.
 
Не сдержавшись от зависти, выплеснул в небо, как стон:
«О, бессмертные боги, за что же так любят и ценят вокруг?
Одиссея, сражались мы вместе, но к нам справедлив ли закон?
Лишь за Трою добыча богаче его, и теперь снова вдруг

Одному лишь ему тот подарок роскошный назначен.
Посмотрите друзья, что так плотно завязано в мехе,
Немало наверно там золота и серебра, а зачем же иначе,
Было прятать надежно от всех содержимое в спехе».

И слушая речь Эврилоха, ахейца согласно кивали,
Считали все тоже, что делят вожди незаконно добычу.
Богатства царя их от Трои, весь нос кораблей занимали,
Добыча дружины в корме умещалась, а мех увеличил

Поболе еще долю царскую в общем богатстве.
Вкруг меха столпились, и вскоре мешок был развязан.
Как видно судьба посмеялась над ними в злорадстве
И вырвался с воем из плена Борей, что был связан.

Отпрянули в страхе ахейцы, пытался исправить
Ошибку свою Эврилох, но поздно, огромные тучи
Закрыли полнеба, напрасно старались направить
Суда на Итаку, так были восставшие волны могучи.

И кинулись все к Одиссею, что спал непробудно.
Проснувшись, все понял, тотчас мудрый царь:
«О жадность людская, ветрам подарили вы судна,
И мех развязав, обесценили данный Эолом нам дар.

Вручил мне в подарок ненужные ветры Эол,
Чтоб только Зефир дул, иные обязаны ждать,
Как все же не вовремя сон на меня снизошел,
Погибло теперь все, и родины нам не видать».

Сказав это царь, принакрылся плащом с головою
И лег на дно судна, оставив в раздумье друзей,
А буря несла корабли и смирившись с судьбою,
Доверились волнам, и вскоре свалил всех Морфей.*
               
Проснулись от солнца, и не было будто бы бури
По курсу звезда заиграла невиданным блеском
И снова на остров Эолия волны прибили их с плеском,
В палату Эола вошли, свои головы скромно понурив.

«И что привело тебя царь Одиссей вновь на остров,
И разве не сделали все мы, чтоб путь ваш облегчить»?
Ответить вождю на вопрос этот было не просто,
И даже в пещере циклопа ему в этот час было б легче.

«Навеяли боги мне сон беспробудный и разум
У всех моих спутников  разом на время отняли.
И мех развязали ваш, выпустив ветры все сразу,
Покуда я спал любопытству безумному вняли.

Молю вас, исправить ошибку, нам вновь помогите»
Но только разгневали речи такие семейство ветров:
«Уж если богам ненавистны вы – тотчас бегите,
И зря неугодным богам мы представили  пищу и кров».
                3.
С горьким осадком покинули остров скитальцы.
Яркой звездою жилище Эола сокрылось в волнах.
Целых семь дней ручки весел сжимали их пальцы.
На море штиль, и судьба их, лишь в сильных руках.

День на восьмой появилась земля на востоке,
Были брега неприступны и странно угрюмы,
В месте одном, среди множества скал, одиноко,
Бухта вклинилась, пусты корабельные трюмы,

Так что земля эта вовремя взорам явилась.
Стали суда тесно вряд у высокой скалы.
Прямо с  вершины такая картина открылась:
Куча утесов с дорогой  пустынной вдали.

Выбрав двух воинов, с ними послав Эврибата,
Царь приказал осмотреть неизведанный путь.
Время немного прошло и назад им еще рановато,
Только с утеса увидел вождь полную жуть.

Двое посланников с криком неслись по дороге,
Глашатая не было с ними, и слышен неистовый вопль:
Лестригоны!* Спасайтесь! Скорей уносите все ноги,
Чудилось, будто утесы пустились за ними в галоп.

Понял тут царь, что бежали им вслед великаны.
Были, как горы огромны и даже циклоп Полифем,
Рядом  бы с ними казался не больше барана.
Царь поспешил на корабль, но успел не ко всем.

С ужасом видел, как близко стоящие к берегу судна,
Монстры камнями крошили со всем, кто там были.
Напрасно пытаясь спастись, с кораблей безрассудно,
Ныряли ахейцы в морскую пучину, и там их ловили

И убивая, как рыб на жерди нанизали.
Страшная гибель друзей Одиссея подвигла,
Быстро велеть, чтоб канат от скалы отвязали,
Вывести судно из бухты, чтоб их не постигла

Та злая участь, что выпала путникам многим.
Выскользнул с бухты корабль и отплыл недалеко,
Не дождались никого, за утесом качалось пологим
Судно на волнах, избегнувши страшного рока.

В горе великом стоял Одиссей на корме одиноко.
Слезы катились невольно, укрывшись плащом,
С горечью думал о смерти друзей, как жестоко
Мстил Посейдон за циклопа неистовым злом.

Столько потерь, но больнее всех, смерть Эврибата,
Словно оплакивал царь не глашатая – родного брата   
Те, что сегодня погибли, не пали под стенами Трои,
Как же нелеп столь  бесславный конец для героев.

Долго стоял еще вождь, все с надеждой взирая  на берег
Ветер, поднявшись, мгновенно лицо осушил
Вдруг повернулся, сказав всем: «Конечно, забыть о потере
Вряд ли мы сможем, но рано нам весла сушить.
   
Гребите сильнее, друзья, не погибли еще мы и живы,
Ждет нас отчизна,  чего же мы руки  сложили?
Ведь от судьбы не уйдешь, так зачем же страшится,
Что предназначено ею – для всех нас свершится.

                III. Цирцея
                1.
Так долго в пути, что уже мореходы не знали,
Куда их забросил с Эолии ветер восточный,
Но все же, с надеждою ждать продолжали,
Что вскоре прервут цепь несчастий порочных.

Земля впереди, как последняя вера в спасенье,
Нет пищи, вода на исходе и в сердце сомненье.
У берега в бухте томится усталый корабль,
Глаза на носу потускнели, румянец  стал дрябл,

И волны соленые смыли, когда-то живую раскраску,
И  смотрят уныло ахейцы на лик слеповатого судна,
Не веря в удачу, по берегу бродят с невольной опаской,
Иные заснули в траве иль в тени корабля непробудно.

Ушел Одиссей еще утром бродить меж холмами
И ближе к обеду вернулся, неся на плечах
Тяжелую тушу оленя, такими природы дарами,
Полны все поляны душистые в здешних  лесах.

Два воина рослых  добычу  вождя подхватили.
Царь оттер  на плечах след крови оленьей, травою
«Друзья, ободритесь, ведь смерть мы свою отвратили,
Свой глад утолите, а после поспорим с судьбою.

С вершины я видел, земля эта – мелкий лишь остров,
Средь леса шумящего, нет тут почти ничего.
Но вьется дымок от жилища и тянет так пищею остро».
«Но мало ль в жилищах мы видели злого всего?

Мы разве забыли циклопов и каменных чудищ,
Кто  знает, что снова тут встретим опять»? –
Воскликнул в сердцах Эврилох, ¬– «нас погубишь»,–
«Ты хочешь тут вечно у берега ждать?

Дорогу к Итаке узнать непременно нам надо»
С вождем согласились ахейцы, и боле не споря,
Создал Одиссей из людей два отдельных отряда,
Один оставаться обязан все время у моря,

Другой на разведку вглубь острова шел бы.
Начальником первой дружины был сам Одиссей,
Второй  – Эврилоха назначил, чтоб воинов толпы
Не стали по лесу бродить, разгоняя и дичь, и людей.

И кинули жребий, и выпала кость уходить Эврилоху.
Один за другим исчезали  товарищи в чаще,
А те, что остались, с тревогою ждали любого подвоха,
Следя неустанно за тенью, от мачты скользящей.

Не раз им казался треск сучьев и шелест травы,
Но вот, наконец, под хруст веток из темного леса
К ним выскочил воин и, руки убрав с тетивы,
С трудом Эврилоха узнали, от слез его полны глаза,

Всколочены волосы, взлохмачена вся борода
И руки, к друзьям простирая, он начал  рассказ:
«Средь леса густого жилище нашли без труда:
Прекрасный дворец формой радовал смертного глаз.

 Был цоколь высокий закован в пурпурный гранит,
 Покрыты все стены нефритом оттенка небесной лазури,
Резьба на дверях золотая и крыша из мраморных плит,
Мы долго еще любовались, гадая о местной культуре,

Как вдруг на поляне возникла огромная стая зверей,
Тут были и серые волки, и черные горные львы,
Резвились, играя они, и старались увлечь от дверей,
Тогда мы не поняли их, и подобной животной любви.

Неслышно ступая, приблизились к дому поближе.
Из дома звучала веселая песня, и ткацкий станок
Постукивал в такт ей, певицы то голос был слышен,
Бояться тут нечего, думали, смело шагнув за порог. 

Навстречу нам вышла красавица – точно, какая богиня
И улыбнувшись приветливо, в дом свой тотчас позвала,
Товарищи вслед ей пошли, предложение лестное приняв,
А я приотстал, видя страх, что животным она придала.

За дверью сокрывшись, ждал долго вошедших друзей.
Был слышен сначала звон кубков, веселые их голоса,
Разрезали воздух слова, как удары бича иль плетей,
Все стихло, лишь хрюкали свиньи, прождав полчаса,

Я в лагерь помчался, чтоб вам это все передать
Красавица эта, лишь с виду мила и добра»
И зятя послушав, не стал царь Итаки гадать.
Копье взял, и  меч со щитом подобрав,
 
Просил Эврилоха пойти с ним и путь показать,
Тот пав на колени, вцепился ему в длинный плащ:
«Постой, Одиссей, бесполезно друзей нам искать,
Ты  их не найдешь и напрасно свою жизнь отдашь?

«Ты можешь остаться, мой друг, коль захочешь,
Но я не покину товарищей наших в беде,
А  смерть мне напрасно в дорогу пророчишь,
Ее избежать невозможно – настигнет везде».

Сказав так, свой плащ, оторвав от собрата,
Вождь быстро пошел меж деревьями в лес,
Дорогой он думал, что вряд ли какая-то плата
Способна вконец утолить  Посейдонову месть.

И чащу пройдя незаметно в раздумье тяжелом,
Пред самой поляною юношу встретил герой.
Тот дружеским жестом, и взглядом веселым
Царя задержал, и сменился печальный настрой.

Сандалий крылатых и жезла вполне уж хватило
Признать Одиссею  Гермеса – посланца богов.
«О мудрый, в лице твоем небо меня посетило,
Не видел давно я о вас даже призрачных снов».

«Друзья твои, царь, к чародейке Цирцеи попали,
Отец ее сам Гелиос лучезарный, их зельем она опоила
И облик людской потеряв, они свиньями стали,
Колдунья их в грязном хлеву, как животных закрыла.

Подобное ждет и тебя, но такое не можем позволить,
Нагнулся к земле он при этом, и вырвал растение с корнем.
Средь мира бессмертных зовется цветок этот «моли»,
С ним зелье любое, что даст чародейка, испей все покорно.

Держи лишь при этом в руках сей защитный цветок.
Как выпьешь вино, прикоснется к тебе она жезлом,
Тогда, вынув меч, угрожай  преподать ей жестокий урок
Не верь обещаньям ее, только клятвам железным.
       
                2.
Зажав цветок в руке, царь вышел на поляну
И смело к зданию прекрасному пошел
Бежали следом звери, у дверей отпрянув.
Из дома сладкий запах специй шел.

Немного подождав, вождь громко крикнул,
Дверь отворилась, и Цирцея к нему вышла,
И на призыв ее желанный, в дом проникнул.
В огромном зале его чествовали пышно.

Здесь чародейки голос Одиссея усыплял,
Меж тем хозяйка принялась готовить смесь
Из сыра, меда и вина, и царь питье принял,
Когда ж все выпил, то она не пряча спесь

Небрежно жезл златой схватила со стола,
И гостя им, коснувшись, крикнула смеясь:
«Иди глупец – похож ты больше на осла»,
Тут кинулся герой, на меч свой положась.

Цирцея вскрикнула, изрядно испугавшись,
И на колени пав, пред ним испуганно твердила:
«Кто путник ты таков? Как чарам не поддавшись,
Ты устоять сумел, откуда в смертном эта сила?

О, знаю я, ты мудрый Одиссей и разрушитель Трои,
О появлении твоем  предупреждал давно меня Гермес*.
Бессильны мои чары пред тобою, но мир меня устроит,
Согласна другом быть твоим и дом мой будет весь

В твоем распоряжении и всех с тобою»
Но меч не отпустив, ответил царь богине:
«Как верить мне тебе, когда своей  рукою
Друзей околдовала и содержишь их в овине.

И дружбу предлагая, желаешь погубить меня,
Нет, поклянись сначала, что не строишь козни».
«Клянусь тебе рекою мертвых и при свете дня
Не делать зла тебе, и не пускать меж нами розни».

Довольный клятвой, Одиссей вложил меч в ножны
И тотчас кликнула волшебница служанок всех.
Прекрасные наяды  рек и рощ ступали грациозно,
Придвинув к креслам стол узорный, без помех

Для гостя, и кубки на стол драгоценные поставив.
И развела одна из них костер, согрев воды в котле
Чтоб царь помылся и своими чистыми перстами
Мог пищу принимать, что скоро оказалась на столе.

В одежде новой после омовенья, гость сел за стол.
Дымилось в блюдах мясо, в бокалы сладкое вино
Сама хозяйка наливала, но царь глядел лишь в пол,
И ни к чему не прикасался, Цирцея, приоткрыв окно,

Спросила: «Что на душе твоей, печальный Одиссей,
Иль ты не веришь мне еще, и ждешь  опять коварства»?
«Как есть могу, когда друзья в хлеву и в образе свиней,
Освободи их и тогда, я окунусь в обилье пищи царство».

«Что ж, я охотно воплощу твое желанье, тут побудь».
Колдунья вышла, во дворе был слышен поросячий визг,
Затем в покои ворвалось свиное стадо, но человечья суть
Осталась все же в них и слезы горькие катились вниз

На плиты пола, пытаясь растопить холодный мрамор
Сосуд широкий  принесли по указанию богини,
И  руку, погрузив в него, пахучего зеленого бальзама
Немного зачерпнув, помазала животным спины.
 
И в тот же миг свиная спала жесткая щетина,
И приняли товарищи вновь человечий вид.
В объятья бросились вождя, но пахли так овином,
Что отшатнулся царь, но было тем не до обид.

Цирцея к Одиссею подошла и все отпряли,
Взяв ласково вождя за руки, предложила:
«Не медли царь, чтобы друзья твои воспряли,
Иди на берег и скажи, что всех я пригласила

В мой дом, и буду рада оказать гостеприимство.
Уж солнце опустилось за деревья, когда вышел
Вождь из лесу, и к берегу тотчас же устремился, 
Навстречу кинулись товарищи, шаги его услышав.

Велел им царь корабль оттащить от берега подальше,
А все богатства со снастями схоронить в сухой пещере.
Затем идти за ним к Цирцее, чтобы сесть за стол пораньше,
И пировать с друзьями вместе, позабыв о всех потерях.

Такая весть пришла всем по душе, и только Эврилох
Отговорить пытался их, и за одежду, трогая, кричал:
«Безумные, куда спешите, перешагнете только вы порог,
Как облик потеряете людской, забыли, как друзей загнал

Безумный Одиссей в пещеру к злому великану,
Погибнете вы все по прихоти вождя, но я не стану».
Больное место Одиссея Эврилох сумел задеть,
Сюжет был раной незажившей и слова, как плеть

Ударили по ней, и, вытащив свой меч, пронзить хотел
Он болтуна, но итакийцы удержали, говоря, что пожалеет,
Но если Эврилох идти не хочет, то пусть себе сидит без дел,
Они же Одиссею верят и  все последуют за ним к Цирцее.

И, вытащив корабль подальше на песок,
Перенеся весь груз его в пещеру,
Команда вся за Одиссеем чрез лесок,
Вслед устремилась с радостью и верой.

За ними все же увязался Эврилох,
На берегу один он не хотел остаться
И в отдаленье вел негромкий монолог,
Стараясь пред собою оправдаться.

Товарищи же те, что ожидали у Цирцеи,
Давно омылись и, приняв достойный вид,
В одеждах чистых за столом вели без цели
Пустые речи, вспоминая дом и мирный быт.

Прекрасное пурпурное вино и яств обилье
Позволили забыть невольный плен и стыд,
Когда ж вошли друзья, обрадовались сильно,
И обнимались все, и плакали навзрыд.

На этот шум вошла к гостям сама богиня
И предложила им забыть свои печали,
И дом уютный, разделить на время с ними,
Чтоб раны прошлого успешно заживали.

Охотно путники послушались Цирцею
Улыбок ласковых ее уж не страшились.
Из рук волшебницы вино, как панацею
Принимали, и все безумно веселились.

И проходили дни за днем в таком веселье
И месяц год сменил – пиры не прекращались,
Но наступило вдруг жестокое похмелье,
Вином и яствами уж гости не прельщались.

Все чаще уходили к морю итакийцы,
С тоской глядели на корабль недвижный,
Стал чудный остров горше им темницы,
Сидел в печенках вечный пир их пышный.

И, приступив с упреком к Одиссею,
Просили вновь подумать об отчизне,
Коль  суждено увидеться им с нею
Еще хоть раз в своей нелегкой жизни.

И Одиссей пришел просить Цирцею,
Чтоб помогла вернуться им домой:
«О, Одиссей, держать я вас не смею,
Но предстоит вам  разговор с судьбой.

Я укажу дорогу и пошлю попутный ветер,
Но должен ты узнать, кто из богов
Преследует тебя и в спину злобно метит,
Ты дело трудное свершить готов»?

«Я испытаний не боюсь, скажи мне честно,
Как сделать так, чтоб родины достичь»?
«Покинуть мир на время поднебесный,
Шагнув в загробный, чтоб судьбу постичь.

 Тебе придется путь, прервав, сыскать в Аиде*
 Где обитают души всех умерших,
 Тирезия,* чей дар узор судьбы предвидеть 
 Спросив, кто из богов на вас рассержен.

И как, последствий гнева бога избежать».
От страха вождь не мог и слова молвить,
Бессмертные не все могли там побывать,
Что говорить о нем, и он стоял безмолвный.

Но наконец, решившись, все ж спросил:
«Кто провожатым будет мне в пути,
Ведь смертных ветер корабли не заносил
В обитель мертвых,  как же мне идти»?

«Об этом можешь позабыть – найдется
Тот поводырь, что к цели приведет.
Пусть парус снова воздухом напьется,
Борей домчит туда, где Океан* течет.

Я научу тебя, что делать должен дальше».
Наутро царь велел команде собираться,
Но прежде объяснил он всем  без фальши,
Что в царство мертвых предстоит спускаться.

«Лишь у Тирезия, богов узнаем волю и дорогу
К дому, готовы вы сопровождать меня в Аид»*
«Конечно вождь, мы поплывем к загробному порогу,
Ведь мы с тобой плечом к плечу  во стольких битв».

И так, сказав, отправились с царем на берег моря.
Когда корабль спустили на воду, Цирцея подошла,
С собою  привела барана черного и  вскоре
Из бухты круглой вышло судно,  очередь дошла

Борею выполнить желание заботливой богини,
И ветер  налетев, наполнил жизнью паруса.
Корабль оживший,  по волнам помчался синим
И к Океану путь чертили ночью небеса.

            IV. Аид (Гадес)
                1.
Неутомимо катит волны  море
На бесконечном голубом  просторе.
У мореходов множество историй,
Но истина рождалась все же в споре.

Из их рассказов вся земля  округлый остров,
Огромный  щит на водах мирового Океана
И делит море пополам тот щит так просто,
Что, если плыть на запад – поздно или рано

Достигнешь края, где кончается вода и суша,
А дальше ничего – лишь Океан* струится
Вокруг земли кольцом, и только мертвым душам
Здесь быть разрешено, живым спуститься

Сюда нельзя, как и умершим, возвратиться.
Животворящий Гелиос*, дарящий жар и свет
Еще не раз не заезжал туда на колеснице, 
Там сумерки стоят всегда, а света вовсе нет.
               
                2.
Корабль уходил все дальше в вечный мрак,
Лишь позади от дня осталось легкое свеченье,
Гребцы легли на весла, но не двигалось никак
Их судно, всему виною было быстрое теченье.

По борту справа проступил пологий берег,
Унылой тенью промелькнули заросли ракит,
При появленье тополей был Одиссей уверен,
Что цель их здесь и тут пристать им надлежит.

Последний весел взмах и киль примял песок
Сошли на берег итакийцы, говорить не смея.
«Ну что ж друзья, мы уложились точно в срок
 И выполнили все, что завещала нам Цирцея.

Пересекли весь Океан, достигнув той страны
Где солнце никогда на небо не восходит,
Средь рощ ракитовых мы отыскать должны
Те тополя, чьи кроны в вечный мрак уходят.

От этих тополей недалеко до нашей цели
Вы ждите здесь, а я пойду искать утес,
Где мертвых две реки сливаются у мели
Там вход в Аида царство сонных грез

Пусть Перимед и Эврилох со мной идут
С собою взяв всех жертвенных животных.
Их помощь мне нужна, пусть знака ждут,
Когда скажу задобрить кровью мертвых».

Сказав так, царь пошел  к высоким тополям,
А вслед за ним и двое названных  друзей.
Еще никто при жизни не ходил по тем  полям,
Травы не мял не след зверей, ни шаг людей.

Все было мертво в сумраке беззвучном,
Безжизненные листья не шумели на ветру,
Да и ветрам тут дуть наверно  было б скучно,
Дождю весеннему здесь не пролиться поутру.

Пройдя немного, вышли к берегу Коцита*
Чем дальше вдоль реки, тем громче водопад
Возле огромных скальных монолитов
Сливались воды двух потоков прямо в ад.

За водопадом открывалось мрачное ущелье
Меж стенами отвесными белел пустынный луг,
Казалось издали, что весь он в белых перьях,
Иль снег покрыл его, а может просто легкий пух.

Но это были заросли цветов на лилии похожих.
Такие видел Одиссей на погребальной тризне,
Средь белоснежных асфоделов* души гложет
Извечная тоска  по прожитой когда-то жизни.

И медлить вождь не стал, достав свой меч из ножен,
Стал яму им копать перед большим утесом
Для разговора с мертвыми особый ритуал положен
И мед с вином здесь пользуется спросом.

С водой смешав все эти компоненты,
Их в яму вылил царь, ячменною мукой,
Присыпав смесь, и в эти же моменты,
Он тени призывал, нарушив их покой.

Вождь мертвым обещал корову в жертву
Если вернутся предстоит ему домой
Терезию за путь, что предначертан 
Барана и овцу готовил на убой.

И, взяв животных у товарищей дрожащих
Над ямой заколол, и хлынула потоком кровь
И тут же стон и крик возник от душ летящих
С расщелины утеса, заглушая водный рев.

И к яме кинулись на острый тот запах,
Но, подняв меч свой, Одиссей их отогнал.
Перед мечом* его испытывали страх
И только жалобно их глас вдали стенал.

Окликнув спутников, вождь передал им туши
Барана и овцы, еще хранящие тепло
С животных шкуры сняв и, тишину нарушив,
Друзья сухой кустарник наломали и влекло

Дым от горящего костра навстречу стону
Пока горел огонь, они все время призывали
Аида бога и богиню Персефону*
И голоса охрипшие, их ужас выдавали.

Когда костер сгорел, то кости с пеплом
Земле предали, и Одиссей сказал друзьям,
Чтоб, утварь захватив, шли к судну смело.
Они ушли, а вождь шагнул вперед к теням.

Вокруг него в тумане образы летели
Средь них знакомый смутно проявился
Лик матери узнал внезапно – Антиклеи,
Живою видел он ее – сын прослезился.

И сжалось сердце, но не пустил ее он к яме,
Тирезия ответ ему услышать первым надо.
С глубокой скорбью, нежно думая о маме,
Он отстранил родную тень, сгорая от досады.

Она заколебалась, как свеча и отступила.
Но вот и тот, кого вождь столько ожидал,
Сиянье жезла прорицателя во тьме слепила,
Пред ним Терезий неожиданно предстал.

«Так это ты, прославленный герой?
Что привело тебя в обитель мертвых?
Не ждешь ли ты пророчеств? Так не стой,
А дай напиться крови для комфорта

Я  покажу тебе судьбу и путь домой. 
Царь отступил от ямы, спрятав меч.
Тирезий кровь испив, сказал: «Друг мой,
Бог Посейдон тебя готов обречь

На смерть за ослепленье сына – Полифема,
Но сам циклоп пред Зевсом провинился,
В своей гордыне верно зрения лишился,
И заслужил тем точно громовержца  гнева.

Пока иные боги благосклонны к Одиссею
Владыка вод, его предать погибели не смеет,
Но бойся разозлить богов бессмертных
И породить врагов пока еще инертных.

И в странствиях своих цветущий остров
Вы встретите, плывя к родному дому
Тринакрии луга необычайно пестры
То Гелиоса вотчина и заклинаю Кроном*

Ни в коем случае не троньте только стадо,
Бараны и быки – любимцы все его.
Вы принесете Посейдону только радость,
Когда заколете хотя бы одного.

И в этом случае я предрекаю гибель судну.
Ты жив, останешься, друзья пойдут ко дну,
На корабле чужом в одежде странно чудной
Вернешься в дом и встретишь там беду».

«Пусть совершится все, что боги предрекли»,–
Ответил прорицателю поникший Одиссей,
Тень старца отошла, и к яме потекли
Иные образы, но прежде всех других теней

Он к яме мать пустил, и крови дал напиться.
Смесь память ей вернула, и она узнала сына:
«О, сын, мой, как ты мог сюда спуститься?
Неужто дома не был ты, и так мила чужбина»?

«О, мама милая, я тут, чтобы узнать свою судьбу,
Нет, я не видел родины еще своей и все скитаюсь.
С тех пор, когда отплыл с Агамемноном* на войну
Вернуться безуспешно столько лет домой пытаюсь.
 
Но ты, поведай мне, что так свело тебя в могилу?
Болезнь ли долгая, или стрела богини Артемиды*
Внезапно тихо поразила, расскажи о сыне милом
Телемаке, которого младенцем только видел.

Как мой отец Лаэрт, считают ли меня погибшим?
Кому был отдан царский сан, как Пенелопа там?
Все ждет меня, иль буду для нее я только бывшим?
Наверно замуж уже вышла – что ж виноват я сам».
 
«Твоя жена все ждет тебя и лишь ночами плачет
И твой народ не выбрал никого своим царем,
Ведь все надеются, вернешься ты, тем паче
Твой сын давно уж возмужал, и думают о нем,

Как о наследнике твоем, что трон примерит.
Отец твой жив, вдали от города ютится
Он в хижине и, плача сокрушается, но верит, 
Что ты вернешься вскоре,  одного  боится,

Лишь не дожить, и точно также к смерти
Пришла и я: нет, не болезнь меня сгубила
И не стрела богини, а то, что предначертан
Без тебя мне путь, и выдержать не в силах

Разлуки долгой, от тоски безмерной умерла.
И вот ты рядом, но не могу опять обнять тебя,
О, горе, огнь погребальный сжег меня дотла.
Мой сын, иди на свет и помни, что сказала я». 

С тоской взглянув на сына, Антиклея отошла.
На смену ей из сумрака вступила величаво тень,
Когда  она неторопливо к яме подошла,
Узнал царя Агамемнона вождь и воинов Микен.

У берегов Троады Одиссей простился с ними.
Взволнованный он меч свой острый опустил
И крови жертвенной Атрид немного приняв,
Обнять пытался Одиссея, но не хватило сил.

Не подчинялись руки, меч и щит в бою держащих
В волненье горестном царь обратился к другу:
«Народов вождь, Атрид, кто из врагов дрожащих
Смог погубить тебя, иль Посейдону ты под руку

Попал и он трезубцем, смог разметать корабль твой»?
Нет, благородный Одиссей, владыка Посейдон
Не разбивал корабль мой и честный враг своей рукой
Мне не принес погибель, но захватить желая трон,

Эгист мой родич сговорился  с Клитемнестрой,
Моей женой, убить меня, желая столь нечестно,
Когда вернусь от Трои я с богатою добычей.
В честь возвращенья моего и, как велит обычай

Устроила нам пир веселый Клитемнестра.
И вот, когда сидели все без шлемов и без лат
На нас напал Эгист и не сошли мы с места:
Убили нас сообщники его, не знал мой брат

Об участи моей, Кассандры* крик я помню.
Что предсказала еще в Трое нам так пасть,
Моя жена, запачкав руки вещей кровью,
Вонзила нож ей в грудь, почуяв власть.

Лежал я на земле, пытаясь меч достать,
Напрасно, силы кинули меня, а Клитемнестра
Лишь отвернувшись, приказала все убрать.
Я даже сына не успел к груди прижать – Ореста»!

С печалью слушал Одиссей судьбу Атрида.
Внезапно расступился рой теней безликих
И перед ним предстала тень огромная Пелида*
А рядом с ним Патрокл*, героя друг великий

Печальным тоном свой вопрос задал  царю:
«Зачем благоразумный Одиссей явился ты сюда,
Что ищешь ты среди теней в пустом миру ,
Лишенных разума и чувств, и в чем твоя нужда»?

«С тех пор, как я отплыл от Трои, все беда
Идет за мною по пятам, но ты Пелид всегда 
Был первым средь живых, и тени  мертвых
Здесь  пред тобою в почитанье распростерты.

Наверно тут ты царствуешь над всеми
Тебе ль роптать на смерть, великий Ахиллес»?
«О, лучше Одиссей,  я был бы с теми,
Кто валит в страшном поте корабельный лес,

Чем царствовать над глупыми тенями.
Порадуй лучше ты меня известием о сыне,
Сражался  ли он в Трое вместе с вами?
И проявил ли доблесть там, и где он ныне»?

«Твой сын, Пелид, со мною кров делил
После того, как Аполлона подлою стрелой
Парис тебя предательски сразил,
Неоптолем, как сумасшедший рвался в бой.

И стрелы острые его, как осы жалили троян.
Со мною бился он на улицах горящей Трои
Убив Париса*, устранил он всей войны изъян
Из-за которого пролито столько крови.

И при разделе тех богатств, что нам достались,
Неоптолему выпала немалая военная добыча.
На берегу же Геллеспонта  с ним расстались,
А он на родину уплыл и там живет обычно».

Рассказ о сыне разогнал печаль героя
И Ахиллес широким шагом, горделиво
Покинул Одиссея, тут же диким роем
Слетелись тени, и кричали так визгливо,

Что сердце дрогнуло царя, неужто Персефона,
Решив за дерзость проучить его, послала
За ним Цербера*,  и  пса цепей услышав звона,
От ямы прочь он побежал, толпа ж отстала.

И крики дикие неслись вослед, но вскоре стихли
Вот показались тополя и шум далекий Океана
И, наконец, корабль, и чтобы монстры не настигли,
Подняли камень якорный, и вышли из лимана.

V. Между Сциллой и Харибдой
                1.
«О люди бесстрашные, вам лишь одним уготована честь
Дважды объятия смерти узнать, что приходит однажды»,–
Такими речами встречала Цирцея героев достойных божеств
Радушно за стол усадив их, и кубок, поставив пред каждым,–

«Сейчас угощайтесь обильною пищей и красным вином,
А утром дорогой своей отправляйтесь к отчизне в свой дом».
В сравненье с обителью мрачной Аида, казался им сном,
Тот солнечный остров с прекрасной хозяйкой, едой и питьем.

Цирцея же, за руки взяв Одиссея, вошла с ним в покой
И там рассказал ей о мире загробном уставший герой,
О месте, где сумерки вечно, и ждать бесполезно рассветы
«Когда-нибудь подвиги ваши, рапсодами* будут воспеты.

Вы очень отважные люди, и  вам лишь по силам
Препятствия все одолеть и в дороге не сгинуть,
Но бойтесь слепого безумья, что многих сгубило,
Сейчас расскажу тебе, как вам в пути не погибнуть.

Едва отплывете отсюда, как встретите маленький остров,
На светлом лугу, среди моря бескрайнего чудных цветов
Сирены витают, чье пение сладкое путь лишь к погосту 
У входа к ним в бухту полно одряхлевших с годами судов.

Сирены те, Гарпии* в светлом обличье, разбросаны кости
По чудному лугу всех тех, кто попали к гиенам на корм.
Манит мореходов их голос певучий, и служат им гости
Лишь пищею, судна же губит, поднявшийся ветер и шторм.

Ты должен заклеить себе и товарищам  уши
И плыть мимо острова быстро, тогда лишь спасетесь,
Когда же войдете в пролив, тут внимательно слушай:
Смоковницы куст на скале, если только прижметесь

Вы к краю в тот миг, как Харибда из моря глотнет,
То точно умрете, и помни, что трижды чудовище  пьет.
Пролив разделяют, (стрелы лишь недолгий полет),
Две скалы, в той, что справа на самой макушке живет

Злая Сцилла, и тянутся к морю из черных расщелин 
Голов шесть звериных – проклятье плывущих судов.
То место нельзя миновать, но достигните  цели,
Хоть ждут там потери, Харибды же берег  суров».

«Но, скажи, мне Цирцея, ¬¬– прервал Одиссей наставленье,–
«А возможно мечом иль копьем отразить нападенье»,
«Нет, бессмертно чудовище, судно веди побыстрее
 Мимо гибельных скал, и на помощь богиню Кратейю

Призови, ведь она Сциллы  мать и способна лишь лично
Свою дочь обуздать и не дать ей напасть уж вторично.
Дальше остров Тринакрия встретится вам на пути,
Было  б лучше для вас, если б мимо смогли вы пройти.

Там стада Гелиоса пасутся на пышных и сочных лугах
Ровно семь стад быков и баранов одно лишь число.
В каждом стаде голов пятьдесят, как недель всех в годах,*
Как в неделе семь дней, и вам крупно бы всем повезло,

Если б счет этих стад неизменным при вас оставался,
А убьете из них хоть кого, так погибнет и старое судно
И  путники все, лишь тебе суждено, чтоб в итоге добрался
Ты в Итаку живой, но назвать, то спасенье победою трудно

Ведь столкнешься на родине с новой бедой».
Позади чудный остров остался Цирцеи
Полны трюмы и пищей и чистой водой
И корабль летел вновь к намеченной цели.

«О, друзья», – к итакийцам негромко воззвал Одиссей, –
«Впереди будет маленький остров, и там обитают Сирены.
С нетерпением ждут, проплывающих здесь кораблей
И поют так волшебно, что слышащий будто бы пленный

К ним на голос идет, и для них там становится пищей.
Я вам уши заклею от пения воском, но сам хочу слышать
Все их песни, что сводят с ума, а чтоб не был похищен
Я в безволии  тварями,  руки свяжите мне к мачте повыше

Если  стану просить развязать, тут же путы двойные
Еще наложите, чтобы точно не смог я на зов их бежать.
Стих вдруг ветер и волны могучие стали смирные,
И спустив паруса, залепили все уши, успев привязать

Одиссея покрепче веревками крепкими к мачте.
Потом сели за весла, корабль, направив на остров,
Вот и берег, покрытый кустами, вдали обозначен.
Ровный луг, средь высокой травы в оперении пестром

Две взметнулись огромные птицы, увидев их судно,
Вмиг крылами взмахнув, опустились поближе на берег.
Одиссей изумился: поверить в подобное трудно ¬¬–
У всех птиц были женские лица, и царь был намерен

Насладиться их пеньем, и Сирены  послушно запели
«О, Одиссей богоравный, скорее в объятия к нам упади
Знаем сколько ахейцы в троянской земле претерпели,
 В этих звуках волшебных забудься и счастье найди».

И дрогнуло сердце вождя,  будто слышал он друга,
С которым сто лет не видался  и встрече был рад
И остров так близко, лишь броситься в воду, но туго
Держали веревки, рыдая, просил повернуть он назад.

В бессилье кричал капитан, умоляя  его развязать,
Но только сильнее стянули товарищи путы.
И с горечью слушал Сирен, и вот начал стихать
Зов пенья манящий и с каждой минутой

Стал остров злосчастный вдали пропадать,
И вскоре весь скрылся, тогда лишь решили
Вождя отвязать, а он поспешил рассказать
О чарах Сирен, что ума его чуть не лишили.
                2.
Так плыли недолго, а к вечеру встали перед ними
Огромные скалы, ни кустика, только вдали на вершине
Раскинула  крону смоковница, помня советы богини,
Сюда и направил вождь судно, и вот оказались в проливе.

Пролив разделял две скалы и под левой бурлила
И  с зева Харибды потоком стекала в воронку вода,
И зная причину, вождь правду открыть был не в силах,
Как мог успокоил команду, и кормчему править туда,

Где справа белеет  большая скала, приказал,
Но не слова друзьям не поведал о Сцилле.
Волненье в проливе утихло, и медленно стал
Корабль клониться к утесу Харибды, сцепили

В отчаянье зубы гребцы, и теченье воды пересилив,
Приблизилось судно к скале, что торчала правее.
Со страхом смотрели, как воды в воронке кружили
И жили надеждой, в спасение верить не смея.
 
Внезапно над ними  послышался бешеный лай,
Казалось, что свора собак к ним летела на реи
Царь  в латах с копьем ожидал появления стай,
В бессилье немом, позабыв наставленья Цирцеи.

На миг появились глаза и свирепые морды
Сомкнулись их пасти, схватив шестерых,
Лишь руки и ноги мелькнули простертых
Над страшным проливом друзей чуть живых.

И с криком ужасным ударили весла гребцов по воде
И быстро корабль помчался от страшной скалы.
Гребли, забываясь от горя в рутинном труде,
Взывали к погибшим и были несчастны, и злы.

VI. Быки Гелиоса 
                1
Коней Гелиоса копыта коснулись  воды
Тяжелые тучи  восстали по краю небес
Закат догорал, пал на море свет первой звезды
Гребли мореходы, неся свой безропотно крест.

Корабль Одиссей направлял, наблюдая с помоста,
Как нос разрезает послушно морскую волну.
Глядели с надеждой товарищи все на корму:
«Сказать о Тринакрии им, будет вовсе не просто.

А Может они не заметят ее, и удачно пройдут.
Цирцея ему говорила, что лучше бы минуть
Им место, где столько соблазнов их ждут,
Но будут ли слушать ахейцы совет от богини»?

И вот уже в меркнущем море возникли по курсу
Три кряжа высоких, за ними луга и зеленые рощи.
Внезапно подвергся вождь сильно такому искусу:
Пройти незаметно, а ночью и скрыть будет проще.

Однако подумал потом: «Могут все же увидеть»,–
И  оценив все, сказал: «Впереди нас, земля.
Терезий с Цирцеей смогли эту встречу предвидеть
И строго держаться от острова дальше велят».

Вокруг зароптали и тут, как всегда, Эврилох
Не любящий думать о будущем, быстро воскликнул:
Ты верно, жестокий, желаешь, чтоб кто-то издох?
Измучены все мы, но слушать себя ты привыкнул.

Неужто минуем мы остров,  и в мглистое море уйдем?
Взгляните на небо, ведь ночь не сулит нам погоды,
А что если  в волнах бушующих смерть мы найдем,
Не лучше ли нам на брегу переждать все невзгоды?

И ужин сготовив, с утра вновь отправиться в море»?
Уставшие путники все согласились и вот уже с ними
Смирившись, сказал Одиссей все ж с явным укором
«Ну, что же, тогда поклянитесь оставить живыми

Быков и баранов, что вольно пасутся на поле».
«Конечно, мы все поклянемся пред жертвою Зевсу»,
Поспешно заверил его Эврилох и остался доволен.
Любую дать клятву готов он сейчас громовержцу

За ужин горячий и отдых, согласен со всякой ценой.
С большой неохотой к земле согласился идти Одиссей,
Корабль со скрипом зарылся в прибрежную отмель кормой
Огромное стадо быков всполошилось, увидев людей.

И тут же за ними пустились вослед и бараны.
То было одно из бесчисленных стад Гелиоса.
На мягком лугу, средь душистых тюльпанов
Разбили свой лагерь ахейцы, дровами из леса

Костер разожгли и набрали воды ключевой,
Что рядом текла из расщелины черной скалы.
Цирцея их щедро снабдила вином и мукой
И прочею пищей, их дружно кипели котлы.

И силы, восполнив, упав на плащи, все заснули.
Проснулись с рассветом от шума грохочущих волн,
На море был шторм, небеса в облаках утонули,
А с юга дул ветер ужасный, ревел и был злобою полн.

С уныньем смотрели скитальцы на грозное море,
На юго-востоке лежала родная их сердцу Итака,
Пока не пошлют боги им благодатного знака,
Корабль в Тринакрии будет стоять на приколе.

С трудом оттащили корабль подальше на берег.
Собрав итакийцев у судна, вождь громко сказал:
«Еще говорю, чтобы каждый в Тринакрии верен
Был  клятве не трогать животных, что ранее дал.

Хозяин их Гелиос, видит все, слышит и знает.
В достатке у нас и еды, и вина, лишь терпенья
Набраться нам нужно, а ветер дуть скоро устанет,
А  вскоре и боги, пошлют нам немного везенья».
                2.
Но проходили дни, и тот же Нот* гнал снова тучи,
И только Эвру* свое место он нечасто уступал,
Но Эвр для парусов не нужен был и, так же, скучен
И наконец, для всех такой момент вообще настал.

Закончились припасы, даже вывернув мехи, муки
Собрать пригоршню не смогли, и вышли на охоту.
В лугах стреляли зайцев, козы были тут  редки,
Случалось вепря с тростника поднять, но квоту

Всю исчерпали вскоре из водившейся здесь дичи,
И занялись рыбалкой,  но подобное питанье
Считали недостойным, и полагали, что накличет
Их рыбный рацион позор, и только голоданье

Их заставляло позабыть о первенстве приличий,
Но, помня клятву данную, не трогали животных,
Как от Сирен спасали уши от мычаний бычьих,
Паслись с гостями  рядом те, и были беззаботны.

И вот пришел тот день, когда рыбалка и охота
Не принесла ни мелкой рыбки, ни дрозда,
А ветер бушевал, и не менялась все погода,
Как видно Посейдон хотел, чтобы нужда

Заставила нарушить путешественников клятву.
Так думал Одиссей, отправившись за дичью.
Их неудачи в добыванье пищи так ему понятны,
Как злобно бог морей им мстит, забыв приличья.

И, рассуждая, Одиссей ушел далеко от стоянки
И оказался на поляне посреди дубовой рощи.
Здесь ветра не было, лишь в кронах жалкие останки
Шумели в листьях, как величье падшей мощи.

Тревоги, словно ветер улеглись, листва шептала,
Что все пройдет, трава постель вождю стелила,
И он прилег, уснув, душа от странствий так устала,
И в крепком сне царю земля отчизны снилась.
                3
Меж тем, пока герой лежал в объятиях Морфея,
Все тот же неразумный Эврилох народ мутил:
«Друзья, – собрав, всех говорил, – «всего страшнее,
Из всех смертей, голодная, и нет уж больше сил.

Неужто Гелиос нам не простит быка, или барана?
Так выберем из стада нам животных в пищу,
А бедра и утробы их, все посвятим богам, желанна
Та жертва будет им, и Гелиосу мы подарок сыщем.

В Итаку возвратившись, в честь него построим  храм.
Так мы искупим перед Зевсом нарушенье клятвы».
Голодный о еде лишь мыслит,  рад любым речам,
Что обещают в будущем удачной хлебной жатвы.

Все ж итакийцы тоже люди, а голодным ртам
Дороже обещанье сытной пищи, чем жизнь,
Что будет прервана, ведь, в сущности, всем нам
Придется умереть, но только ведь на тризне

Навряд ли кто-то сможет сытно пить и есть.
Речь Эврилоха всем пришлась по вкусу
И с аппетитом все отведали, что есть,
Подвергнувшись  голодному искусу.   

                4
Как не прекрасна родина, расстался Одиссей
И с ней, и с крепким сном, что их соединил,
Проснувшись, стал намного вождь бодрей,
И, отдохнувший, он на взморье поспешил.

Увидев издали, клубящийся над станом дым,
В тревожном беспокойстве вождь прибавил шаг,
Когда же ветер запах мяса жаренного с ним
К нему донес, то содрогнулся царь, решив, что так

Олимп решил над ним еще раз насмеяться,
Навеяв сон, а остальных всех разума лишив.
Хоть и не мог сейчас к богам он достучаться,
Сказал, с упреком горьким, Зевса обвинив:

«Владыка, Зевс, зачем низвел ты сон коварно,
Чтоб усыпив меня, свершить над нами кару.
Моей вины тут нет и Гелиос бог лучезарный,
Который знает все – я не желал того кошмара».

Он чуда и не ждал, и худшее свершилось.
Вокруг костров сидели дружно итакийцы,
На вертелах шипело мясо и сочилось,
И были веселы быков чужих убийцы.

С печалью вождь смотрел на страшный пир,
Его упреки не помогут тем, кто сделал выбор,
Нарушив их застолья ароматный, сытный мир,
Вдруг кожи бычьи поползли и встали дыбом

На головах трапезников от ужаса все власы.
И в тот же миг раздался рев сырого мяса,
Что жарилось еще, послышались возгласы,
Что этот знак дурной им боги дают ясно.   

И только Эврилох, сняв свой кусок с вертела
Сказал, что даже, если так, он есть не бросит.
И лучше сразу захлебнуться в волнах смело,
Чем ждать голодным смерти, что всех скосит.

Как будто кто ответ его услышал, и рев утих,
А шкуры забитых быков решили не ползти.
И, успокоившись, глупцы вкушали мясо их,
И от безумцев царь решил подальше отойти.
                5
Высоко в небе, выше все окрестных гор
Олимп средь облаков седых поднялся
И елей черных на боках сплошной забор
Закрыл дорогу всем, кто б не пытался

Приблизиться к владеньям всех богов.
На камне треснутом, в подножии вершины
Сидел владыка Зевс и видом был суров,
Паленый запах мяса жертвы шел с низины.

Там, далеко на западе был в море остров:
Тринакрией он назван был людьми за то,
Что три скалы над гладью вод торчали остро,
Оттуда дым густой струился и его влекло

К Олимпу, внезапно озарились светом скалы
И над горою пролетела золотая колесница.
Коней четверка их несла и пламя извергала,
И правил ими светлый бог, могучею десницей

Он, вожжи натянув, воскликнув в страшном гневе:
«Владыка Зевс, я жалуюсь тебе на дерзких смертных,
Кто, посетив Тринакрию, лишь думая о чреве
Моих быков убили и принесли тебе их в жертву.

О, если, Кронион*, ты не накажешь святотатцев,
Клянусь покинуть землю и светить только в Аиде.
«Нет, Гелиос, для мира этого ты продолжай стараться,
А оскорбителей твоих, как только их корабль выйдет

Я молнией своею поражу, и не достигнуть им отчизны».
И кони огненные взвились снова к небу над Олимпом,
А Громовержец проворчал им вслед: «О как капризны
Все эти боги, доколе мне склоняться пред их нимбом»?
                6
И вскоре буря над злосчастным островом утихла,
Еще кружили в небе клочья облаков, но улеглись
Морские волны, подальше прочь от острова и лиха,
Спустив корабль на воду, скитальцы понеслись.

Недолог был их путь, едва земля пропала
Поднялся сильный ветер,  небо потемнело
И от порыва лопнули веревки, мачта пала,
Из туч сверкнула молния и судно загорелось.

Пылал корабль, и, от огня спасаясь, мореходы
Кидались в море, но там волна их настигала,
А вскоре, горящий остов судна, поглотили воды,
Лишь Одиссею выплыть удалось, как предсказала

Ему Цирцея и Терезий прорицатель, тщетно звал
Товарищей своих царь Одиссей, никто не выжил,
Увидев мачты впереди обломки, крепко их связал,
И забравши;сь на этот утлый плот,  немного ожил.

Придя в себя, держась за бревна, обреченно рассуждал:
Когда-то хитроумным за советы мудрые назвали,
После паденья Трои, сокрушитель городов прозвали,
Отныне, многострадальным быть от кифаредов* ожидал.

VII. Калипсо
                1
Меж двух миров лежал цветущий в море остров
Огигия, как край живой пред подземельем мертвых.
За ним струился Океан, а дальше мир погоста.
Шел по дороге бог Гермес в сандалиях потертых.

Он мог бы, и взлететь, но обувь износилась
И крылышки на ней дают все чаще сбой,
Что делает он здесь, ему даже не снилось,
Что вот придется так, идти, как на убой.

Понять бы мог еще, коль был бы не пустой,
Немало ведь водил сюда умерших душ,
Пред тем, как им попасть отсюда в мир иной,
Ему б не помешал сейчас холодный душ.

Нет, не для мертвых душ пришел он в этот раз,
Причиной стал живой, заброшенный из моря,
Под сводами скалы чудесный скрыт был лаз,
Там приютился грот, и песню кто-то вторил.

И  разведя  руками ветви виноградных лоз,
Что заслоняли вход, он оказался внутри грота.
Пред жарким очагом, прекрасней алых роз
Сидела девушка, как чудное творение Эрота.*

Калипсо звали нимфу и, увидев в гроте гостя,
Прервала  ткать и поспешила его встретить:
«Гермес, не говори, что ты зашел  так просто
На остров мой, где лишь умершим только светит

Миг скоротать пред тем, как Океан проплыть,
Да иногда лишь шумный Эвр на голый берег
Подбросит моряка, но что же я, ты может быть
Устал и голоден, так восполним твои потери

Амброзией бессмертной и нектаром ароматным,
А после, может быть, расскажешь цель пути
И я исполню все, что ты считаешь благодатным».
Гермес, отведав все, пытался издалеко завести

С ней разговор, и начал все ж с глубокой лести:
«Ты говоришь прекрасная Калипсо, почему я здесь?
Владыка Зевс меня послал, но рад был этой вести,
Что повод лишний дан мне навестить тебя прелесть»

«Гермес, мой дорогой, я польщена, но все же к теме
Вернись, и объясни на этот раз причину появленья».
И юный бог, вздохнув, ответил, экономя свое время:
«Семь лет ты держишь Одиссея тут, и Зевса повеленье:

Освободи его, он от Итаки умереть вдали не может».
Но то, чего боялся легкокрылый бог, случилось,
Хоть понимала нимфа, что тут выбор невозможен,
Однако, покраснев и став еще красивей, взвилась:

И, что ж плохого в том, что я дала приют скитальцу?
Вы с Зевсом благодарны быть должны мне за спасенье,
Что ж вы из жалости не помогли тогда страдальцу?
Теперь приходите и тычете мне вашим повеленьем.

Да, я спасла его, когда на дереве он по волнам носился,
Оставить у себя его хотела, и даровать свое бессмертье,
Но боги так завистливы, и каждая ревнует, что прибился
Он к берегу, где остров мой, а не Олимпа блеск, поверьте.

Что ж, я простая нимфа, и не могу с богами состязаться:
Не разумом, ни силой власти, а гостя отпущу, коль хочет.
И пусть мои глаза от горя и обид теперь еще слезятся,
Я слез своих ни капли не стыжусь, хоть день чернее ночи».

«Нет, не ему любовными делами заниматься,
Ну вот, хотя бы Афродита* для такого б пригодилась»,–
Так думал бог Гермес, но нужно  было отправляться
И нимфа, обещав исполнить все, с посланцем распростилась.

 Затем пошла искать причину всех несчастий.
 Был Одиссей печален и сидел у кромки моря,
 И  вид его ей сердце разрывал на части,
 Он вдаль смотрел, и взгляд застыл от горя.

Хотя душа противилась ее, но видя его муки
Неслышно подошла и положила руку на плечо:
«Не сокрушайся, Одиссей, хоть не хочу разлуки,
Плыви к земле родной, куда тебя судьба влечет.

Пора  в дорогу собираться, ведь Итака ждет»
«Зачем смеешься злобно, ты Калипсо надо мной,
Как я могу к отчизне плыть без судна»? «Бог, мой,
Но ты ведь можешь сам себе построить плот!

А я снабжу тебя едой и дам попутный  ветер,
А он домчит тебя легко до родины любимой»
Но, отстранившись от нее, ей Одиссей заметил:
«О, милая мне кажется твоя задумка  мнимой.

Но, разве можно на плоту пройти все море?
Корабль не каждый может одолеть благополучно
Пучину грозных волн, я сгину на просторе.
Не стану смерть я приближать собственноручно».

Ты недоверчив стал, и страшно осторожен,
Тогда сиди тут полста лет еще, пока умрешь,
Хотя итог другой по-прежнему возможен,
Вкуси амброзию, и вечность ты пожнешь.

Я знаю, почему не хочешь ты на острове остаться.
Ты думаешь лишь только о жене и к ней стремишься,
Неужто хуже Пенелопы я, так может все же статься»?
«О, выслушай меня богиня, ты напрасно злишься.

Поверь мне, Пенелопа равняться в юности и красоте
С тобой никак не может, и все же я хочу к своей семье.
Зачем бессмертье мне без близких, ведь тогда везде
Несчастен буду вечно, нет, бессмертие не нужно мне».
                2
Дней через семь построен долгожданный плот.
Он срублен был из двадцати сосновых бревен,
Все ж Одиссей искуснейший в Итаке мореход
И остов палубы царем надежно скроен.

Посередине плота мачту с реей он поставил,
К ним парус закрепил, и крепкий руль устроил.
Усильем рычагов плот на воду отправил,
И только после взглядом нимфу удостоил.

Калипсо принесла на борт меха с собой:
Один с вином, другой с водою ключевой,
А третий с мясом вяленым и белою мукой
И уложив все на плоту, смахнув слезу рукой

Стояла на брегу, с усильем пряча гнев и боль,
Но в сборах радостных не замечал ее герой,
Его заботила сейчас своей судьбы  юдоль,
Но вот и все, и Одиссей проститься должен с той,

Кому обязан жизнью и дорогою домой,
Кто разделил с ним столько лет и дней.
Прекрасна нимфа, но зов родины сильней,
Калипсо обнял и на плот ступил ногой.

Наполнил парус ветер, посланный Калипсо,
И судно тронулось с усильем на восток,
Увидев землю, рад был вождь, но он ошибся
В то миг царя и Посейдона путь свел рок.

Был в крае эфиопов* повелитель вод,
Пересекая горы в местности солимов*,
Взглянув на море, вдруг увидел плот,
И было зрелище для глаз невыносимо.

Коней своих так осадил, что колесницы ось
Пронзительно в пространстве заскрипела,
Тряхнув лазурными кудрями, выплеснул всю злость,
Сказал все то, что в этот миг в душе кипело.

«Как, снова этот оскорбитель, и такой живой
Как видно, кто-то сговорился за моей спиной.
Достиг почти Феаков*он земли, ну уж, постой,
Хоть и решили боги, что там ждет его покой.

Со всем Олимпом спорить все ж не стану,
Но принесу еще тебе я горе мой герой»!
Подвластна вся стихии мощь тирану,
Накрыли волны утлый плот горой.

А мореход, обняв руками руль, кричал
«О, ненавистный бог, как ты жесток,
Как видно сына в лютом гневе ты зачал,
Ведь Полифем достойный твой росток.

Циклоп сожрал лишь шестерых, но не издох
Ты ж уничтожил всех моих друзей,
Ну, что же медлишь ты, кровавый точно бог
Иль дай мне жить, иль, наконец, убей»!

Огромная волна обрушилась на плот,
Сломала мачту с парусом и смыла в море.
Играли ветры с судном: шумный  Нот
Швырял Борею, тот с Зефиром спорил.

Кружил в летучей мягкой пене Эвр.
Несчастный мореход цеплялся за борта
Пытаясь удержаться, как же «щедр»
Бог Посейдон, открыв стихиям ворота.

На край присела вдруг морская птица.
Заговорила так, как будто долго знала:
«О, бедный, Одиссей, недолго злиться
Богу, одежду скинь, чтоб не мешала

И к острову плыви, там ждет тебя спасенье».
Тут Одиссея обуял невольный ужас:
«Какое надобно иметь, скажи везенье,
Что б в бурю вплавь достигнуть этой суши»?

Я, Левкотея, царь, и в море здесь послушны мне
Все гребни волн, укутай покрывалом моим грудь
И смело так плыви, ты не утонешь, я клянусь тебе,
Как только доплывешь до берега, то  не забудь

То покрывало в море кинуть»,– и подала ту ткань.
Пока скиталец размышлял о ценности совета
Властитель вод, подняв волну, рванулся на таран
И, раскидал все бревна, не дожидаясь конца света

Царь сбросил свое платье, повязав на грудь,
То покрывало Левкотеи и, отпустив бревно,
Отважно кинулся в бурлящуюся жуть,
А то, что будет дальше Посейдону все равно.

Лишь только вслед насмешливо сказал:
«Теперь свободен плыть, куда захочешь,
Надеюсь, все, что мог, тебе я точно дал»
Огрев трезубцем лошадей, и вслед хохоча,

Помчался над волнами, а веселые дельфины
Пред колесницею резвились господина.
И с высоты Олимпа  стало ясно для Афины:
«Что ж, Посейдон ушел, тяжелая година

Для Одиссея кончена, пора спасти любимца».
И Зевса дочь шагнула с цитадели в море.
Все ветры усмирила, лишь Борею веселиться
Разрешено, чтобы пригнать скитальца вскоре. 

К земле Феаков и два дня почти и ночи
Носили волны славного героя, но на третий
Вдали увидел суши часть, и рад был очень,
И из последних сил доплыть туда наметил.

И долго плыл он вдоль огромных рифов,
Мешала бурная вода и вдруг средь них
Реки увидел устье, обратившись тихо,
К богам речным и попросил приюта их.

Тотчас утихли волны, и настала тишина.
В рывке последнем царь поплыл вперед,
Нащупав землю, встал, касаясь пяткой дна,
Снял покрывало, поручив ее теченью вод.

Теченье подхватило ткань и к морю понесло,
Туда, где пенились кудрявые барашки Левкотеи.
На берег выйдя, Одиссей решил, что повезло,
И на колени пав, он землю целовал, еще не смея

Поверить в то, что выжил, все ж поднялся
И медленно  по берегу побрел, ища у устья,
Где можно отдохнуть, и солнцу улыбался,
Дойдя до рощи за рекой, упал на листья.

VIII. Феакия
                1.
Так Одиссей  уснув, проспал весь день и ночь.
Он спал еще, когда к реке девицы подошли.
Средь них была Навзикая – царя младая дочь,
Царевна правила муллами, те неспешно шли

Груженные бельем, что привезли стирать.
(Здесь издавна устроены прекрасно водоемы
С проточною водой), и принялись все мять
Ногами в них белье, поскольку по другому

Не вычистить из ткани накопившуюся грязь.
И вот окончен труд и побережье запестрело
Всей белизной и пурпуром одежды, что струясь
Покрыла весь песок прибрежный и горела

Под жарким солнцем, довершая это дело
Сам Гелиос заканчивал начатый ими труд.
Работницы, смеясь, плескались в речке смело,
И натирались елеем, когда же опустел сосуд

Достали из повозки с пищею корзины
И тут же на траве присели отобедать.
После обеда, чтоб размять всем спины,
Решили в мяч сыграть и так побегать.

К играющим незримо подошла сама Афина.
Она недолго любовалась девичьей игрою.
Ведь Одиссей все спал среди листвы жасмина,
И Навзикая дочь царя, должна помочь герою.

Как раз она свой мяч отбросила подругам,
Богиня изменила лет, и он скатился в воду,
И криком девушки был Одиссей напуган.
На побережье выйдя, он предстал народу.

И вид его сумел наделать много шума.
Все спутницы царицы, испугавшись, убежали,
Ведь глядя на него вполне могли подумать,
Что перед ними чудище, и потому визжали.

Был чужестранец грязный и, покрытый только
Одною тиною морской и падшею листвой,
Но Навзикая с места не сошла, ведь уже столько
Прибило странников на берег их пустой.

На чужеземца с состраданием смотрела и без страха.
Вложив в свои слова все красноречье и учтивость,
Чтоб доказать, что не дикарь, и проявив всю живость,
К царевне обратился Одиссей с почтеньем праха

Пред божеством, он мастер был вести такие речи.
«Богиня ты иль смертная, помочь мне умаляю,
Быть может Артемида ты, чей образ юн и вечен,
Коль смертна ты, то образ твой конечно изваяют,

Как эталон той красоты, что кифареды воспевают.
Наверно, вид мой страшен, и приблизиться не смею,
Я двадцать дней скитался по волнам, что убивают,
Вчера на берег выброшен, и это все, что я имею.

О, дева, сжалься надо мной и пусть исполнят боги
Твои желанья все и по сердцу дадут супруга.
Да будут вечно вместе изобилие и счастье на пороге»,
Тут Одиссей ослаб, и голова  пошла вся кругом.

«Ты не простой скиталец странник, скажу боле,
Ты благороден и разумен, вид твой не пугает.
Зевс посылает испытанья нам по своей воле,
Народ наш странникам охотно помогает.

Я дочь царя, и укажу, как в дом пройти отца»
Во время разговора их, вернулись и подруги.
Царевна встретила, смеясь: «На вас же нет лица,
Куда сбежали вы? Какие, под глазами круги!

Не бойтесь незнакомца, зла никто не может
Феакам сделать, мы ведь рода Посейдона.
Отец мой внук его, и путь нам свой положен:
Пришельцам помогать от всякого урона.

А странников нам посылает Кронион.
Не стойте же, несите путнику  хитон.
Пусть смоет грязь, достойный примет вид,
Ему с царем  встречаться предстоит».

Пока в реке купался Одиссей, они собрали
Одежду что уже подсохла, и мулов запрягли,
Когда  после купанья подошел, не ожидали
Преображения такого, и удивленья не смогли

Скрыть своего, Царевна Навзикая же сказала
Своим подругам тихо: Ведь думала и прежде,
Что не простой он человек, как будто знала,
Какое мужество в лице и дело не в одежде.

По приказанию царевны принесли ему еду.
Давно не видел пищи царь, но ел все не спеша.
Потом сказала Навзикая: «Только  имей ввиду,
Идти нужно за мулами не сразу, а не то решат,

Что ты со мной и будут вслед потом злословить.
Когда дойдешь же следом до священной рощи,
То обожди у черных тополей, чтоб нам позволить
В дом вернуться, а дальше, нет ничего проще:

Любой ребенок точно скажет, где Алкиной живет.
Там мой отец и моя мать Арета тебе приют окажут».
Еще немного сборов и повозка двинулась вперед,
За ней служанки и Одиссей согласно  инструктажу.

Как только с рощей поравнялись, путник поотстал
Он ожидал и только лишь к закату вышел в город.
И  девушке, стоявшей у ворот, вопрос задал
(А девушка была сама Афина, тут не нужно спора

Конечно, Одиссей богиню в смертной не признал)
И обратился просто: «Дочь моя, не скажешь мне
Где дом царя, я издалека и никогда тут не бывал»?
«Охотно, дом моего отца, немного в стороне.

За мною следуй и чуждайся всяких встречных,
Здесь разное к пришельцам отношенье».
И Одиссей, доверившись, за нею шел беспечно,
Хоть  проводница вызывала удивленье.

Как через чур легко несла кувшин тяжелый,
Как обходила столь проворно всех идущих,
И, как никто не замечал их в самой гуще.
Хотя народ тут явно дружелюбный и веселый.

Увидев по пути так много для себя чудного,
Совсем забыл о странной спутнице своей.
Над кораблями крыша, в жизни он такого
Еще не видел, так воин бережет своих коней.

От гавани пришли на городскую площадь
Особый интерес явили зданья из камня.
Колоны деревянные у входа несли ношу –
Навес из крыши тень давал в теченье дня.

Феакиянка, что все время шла с ним, пояснила:
«В строеньях этих, снасти всех судов хранятся,
Феаки не воинственный народ, не в этом его сила,
Оружие не нужно нам, пред кем здесь защищаться.

Ведь боги не позволят никому на нас напасть,
И наша гордость – быстроходные суда и весла.
Феаков сила – мореходство и над морем власть,
Еще Феаки мастера, в почете здесь ремесла».

Пока шли к дому, спутница дала такой совет:
Просить о помощи не Алкиноя, а его супругу.
Тут к дому подошли: «Мне дальше хода нет,
Но без меня и сам вполне найдешь дорогу». 

С смущенным сердцем Одиссей стоял у двери
И с первых же шагов был просто ошарашен,
Кому бы рассказать, но вряд ли, кто поверит,
Обита золотом входная дома дверь, и страшен

Собак двух вид, сидящих перед нею с двух сторон.
Сперва живыми показались, но потом заметил,
Что сделаны искусно те из золота и серебра, как сон
Воспринимал все Одиссей, и во дворе он встретил
 
Рабынь и слуг, что пробегали мимо в спешке дел.
Был слышен непрестанный грохот ручных мельниц
И громкий стук ткацких станков, и даже не задел
Его никто из всех снующих мельников и рукодельниц.

Афины облако, по прежнему, его от всех скрывало.
А за оградою двора увидел Одиссей огромный сад,
Плодовые деревья там стояли с урожаем небывалым.
Цвели смоковницы, маслины занимали целый ряд.

И в холод зимний и при зное лета, там дул Зефир
И плодоносил сад весь год, в конце его, был огород,
Не сосчитать там зелени и овощей, на целый пир
Хватило б, бродил там Одиссей, покуда небосвод

Не потемнел, тогда вернулся к дому и вошел.
Горящий факел освещал просторный мегарон*,
Там за огромными столами пир веселый шел,
Как надлежит царю, тот занимал свой трон.

Был Алкиной уже довольно стар и головою сед.
Венец из золота, как символ царской власти
На нем сиял, в палате всюду лился мягкий свет,
Были светильники скульптуры только частью.

Их в поднятых руках держали юноши златые.
Полоска  меди фриза* пролегла от архитрава*,
Он росписью покрыт был рыб, и как живые
Плескались наверху, а в глубине палаты справа

У очага пылавшего увидел женщин Одиссей.
Они вдали от шума занимались рукодельем,
Сама Арета пряла шерсть и в этом равной ей
Здесь не было, одним порывистым движеньем

Герой  палату пересек и перед нею преклонился
И в этот миг, исчезло облако, скрывавшее его,
И смех, и разговор гостей внезапно прекратился,
И в полной тишине был голос явственней всего:
 
«О, добрая царица, подобная богине Гере*,
И ты, о, мудрый царь, я грозной бури жертва
Страдания мои  лишь болью можно мерить,
Прошу помочь мне родины достичь, до смерти

Я буду благодарен вам, и все мои родные,
С которыми не виделся уже так много лет».
Запали в душу всем гостям слова его простые
И Алкиной, опомнившись, свой выразил ответ.

«О, Лаодам, мой милый сын, дай место гостю
Нельзя же допустить, чтоб он стоял у входа,
Закон гласит нам: «Странников, не бросьте»,
Ведь Зевс, всегда их шлет, и требует ухода».

Тотчас рабыни подали воды для умыванья
И вдоволь хлеба с мясом, и в бокал вина
Налил глашатай, путник ел, а в ожиданье
Царь Алкиной всем предложил до дна

За странника испить и снарядить в дорогу судно.
Феакам часто приходилось доставлять домой
По воле Зевса, к ним посланных, но лишь одно
Покоя не давало, сознавал царь, что судьбой

Уж больно необычной чужестранец обладает.
«Пусть под защитой нашею, на родину вернется,
Никто из нас, конечно, в чужеземце не узнает
Бессмертного, коль встретится с таким придется.

Ведь боги до сих пор являлись к нам открыто,
Считая нас родными, как и циклопов столь могучих».
«Спокоен будь мой царь, за мной ничто не скрыто,
Я смертный, и из людей, скорее самый злополучный.

И к вам попал, перетерпев страдания на море.
Вы приняли меня, молю вас как Эос восстанет
В желанный путь меня оправьте, чтобы вскоре
Увидеть смог я дым, что от отчизны сладко тянет».

Феаки совершили возлиянье в честь Гермеса,
Чтоб отойти ко сну, и все покинули палату.
Ответы странника не утолили жажды интереса
И Алкиной не очень рад был результату.

Жена его, Арета, имела мудрое сужденье,
И Алкиной подвел скитальца прямо к ней,
И та, взглянув на гостя, впала в изумленье,
Хитон и мантия на нем, труд многих ее дней.

Устроила допрос ему, спросив излишне строго:
«Сказал ты, странник, что на берег брошен морем,
Где взял тогда ты столько платья непростого»?
«Царица, мудрая, с тобою  незачем нам спорить»,–

И рассказал ей Одиссей о том, что с ним случилось.
И удивился Алкиной, что дочь сама не привела его.
«Не упрекай, ты дочь разумную свою, она страшилась,
Что с незнакомцев кто увидит, а также гнева твоего

Я опасался сам», «нет, странник, я не гневаюсь легко,
Но прав ты, осторожность не мешает, о, если бы такой,
Как ты нашелся, для Навзикаи  муж, то полностью за то,
Что б поселился здесь у нас и стал моею правою рукой»,–

Но Одиссей лишь промолчал, – а царь затем добавил:
«Держать тебя насильно против наших правил,
Ты можешь в путь отправиться хоть завтра, и за сутки
Достигнешь родины, где б ни была, и это все не шутки.

Ведь наши судна все без кормчих, и  руля там  нет,
Читают мысли мореходов корабли и ищут землю.
Пока же отдохни под нашим кровом от всех бед,
Пусть сладок будет сон, в котором боги внемлют».
                2               
И ночь  прошла в тревожном ожиданье.
Какое странное судьбы переплетенье,
Его спасли друзья врага из состраданья,
Их родич Посейдон оспорил бы спасенье.

Как медленно влачился Гелиос по небосводу,
Был в мыслях Одиссей уже в пути к отчизне,
Но прежде, чем корабль вспенит носом воду,
Намечен пир, что здесь законами был признан.

Но вот настал и вечер, у царя в большой палате
На пир в честь странника собрались все феаки.
Царь Алкиной дал место Одиссею подле знати:
Двенадцать старцев и царей  с царем Итаки

Сидели рядом, но Алкиной был главный царь.
Поодаль разместились знатные мужи, меж них
Сидели юноши – гребцы, их выбрал государь,
Чтоб чужестранца отвезти, еще гостей двоих

В палату провели, один – глашатай Понтоной,
Другой – старик, в хитоне белом и незрячий.
Держался за плечо он спутника одной  рукой,
Другою лиру прижимал так нежно, не иначе

Был инструмент столь дорог для него, тем паче,
Что он лишен был богом с детства дара зренья,
Но вместо органа, что им с рожденья был утрачен
Он одарен высоким свойством песнопенья.

Старик тот немощный, певец великий – Демодок.
Глашатай усадил его лицом к гостям, повесив лиру
Над головой певца, рабыня подала дымящийся кусок
Телятины и хлеба, а Понтоной вина налил, на пиру

Усердно он служил певцу, сменяя блюда, резал мясо,
Насытившись, старик сидел и молча что-то слушал,
Когда же зазвенели о столы пустые кубки, разом
Снял лиру со стены, и пеньем, пира шум нарушил.

В то время на устах у всех были ахейские герои,
Все  о войне Троянской жаждали историй
И Демидок запел им о сраженьях у стен Трои,
Агамемнона с Ахиллесом тяжкой ссоре.

О том, как отомстил Пелид за смерть Патрокла,
Как сам сражен стрелой Париса был по воле бога
С волненьем слушал Одиссей, пока не смолкла
Певца история, «как времени прошло так много?

И скольких нет уже, с кем он сражался там»,–
Очнувшись от печальных дум, просил певца:
«О, Демидок, любимец  Аполлона, спой  нам,
О том, как деревянный конь причиною конца

Приама царства стал и разрушенья Илиона»*.
С вниманьем слушал голос Одиссея Демидок,
Не мог ли слышать раньше он такого тона?
Но, не узнав, продолжил свой певучий монолог.

И рассказал о том, как лагерь бросили данайцы
И претворились, что покинули  брега Троады*,
Оставив на песке коня, как будто в дар троянцам,
Как  Одиссей с отрядом ждал внутри громады.

Как ночью, когда город спал, все вышли из коня
И отворив ворота Трои, внутрь впустили войско.
Пал неприступный Илион от их мечей, и от огня
Разрушен и Пергам, что заслонял всех столько.

Так Демидок разворошил в душе скитальца память,
Что слезы сами покатились по щекам,
Увидев, что та песнь их чужестранца стала ранить,
И, удивившись сильно тем его слезам,

Царь Алкиной решил прервать певца повествованье
И обратился к страннику с участием в словах:
«Скажи, мой милый гость, открой души терзанья,
Как о сраженьях эта песнь и битве сторонах

Тебя повергла в грусть, быть может друг иль брат
Погиб на той войне, скажи нам, кто ты есть,
Какая гложет боль, что празднику не рад,
А может твой покой тревожит чья-то месть»?

«О, благородный Алкиной! Такой страны, как Схерия
Нигде я не встречал, хоть в землях разных побывал.
И ты желаешь, чтобы в ваше счастье сердцем веря
Я боль своих скитаний средь блаженства изливал?

Чтобы считаться гостем здесь, позволь назвать мне имя:
Я злополучный Одиссей, о хитростях моих поют певцы,
Но кто из них расскажет о  страданьях, что я принял?
Я царствую на солнечной Итаке, где рыдают все жнецы

Столь камениста почва там и не удобна для посева,
Но, всем живущим так мила суровая земля.
Не знаю я прекрасней родины своей, но из-за гнева
Богов бессмертных,  лишь во сне вновь вижу я

Отчизны милой берега, и расскажу вам, что известно
О странствиях моих, с тех пор, как я покинул Трою».
Седые старцы позабыли вдруг о кубках повсеместно,
А юные гребцы восторженно глядели пред собою.

А Демодок, смотрел незрячими глазами на героя,
Перебирая пальцами беззвучно струны лиры.
И проносились пред глазами Одиссея словно роем
Воспоминания о странствиях, о пасти Сциллы.

Пещере Полифема, о Цирцее и Сиренах птицах,
О царстве сумрачном Аида, и пророчестве слепого,
О том, что потеряет всех друзей и возвратится
На родину один, и там найдет он горя еще много.

«О, богоравный Алкиной! И целой ночи будет мало
Чтобы закончить повесть о скитаниях моих, уже пора
Мне оправляться на корабль, и гости выглядят устало».
«Скажите мне, Феаки! Разве гость не заслужил дара?

Утратил все, что он имел, а мы владеем златом многим»,–
Так говорила всем Арета, пораженная судьбой героя.
«Согласны мы, царица, ведь богатства нам даруют боги,
А странник много претерпел по воле их и так расстроен.

Пусть передаст царь Алкиной подарки наши гостю»,–
Так отвечал старейший Эхеней, а Алкиной ответил:
«Я соберу ваши дары и повелю все отнести на мостик,
А сам корабль завтра в путь помчит попутный ветер.

Ты ж, странник, до утра лишь подожди, и мы сумеем
Собрать подарки все, уж лучше задержаться тут немного,
Но оказаться не пустым совсем у отчего порога.
Теперь окончи свою повесть, мы усталость одолеем.

Что до меня, то я готов внимать тебе до появленья Эос»
«Пусть будет так,  царь Алкиной,  я свой продолжу  сказ».
И гость заговорил, покуда не был  кончен Одиссеем  эпос
Глаз не сомкнул никто, вплоть до последних павших фраз.

Лишь после этого все поднялись и стали расходиться,
Перед уходом странник подошел к певцу и так сказал:
«О, Демидок, я благодарен, что дано мне насладиться
Прекрасным пением твоим, что при тебе я рассказал

О странствиях своих после того, как я покинул Трою.
Ты о войне троянской спел, теперь ты знаешь тоже
О испытаньях тех, что выпало ахейцам на их долю,
Как путь к отчизне стал для итакийцев невозможен.

Как я один из всех остался и корабль мой уничтожен».
«Ты не жалей о испытаньях, царь, забудутся страданья,
О Трое знаю я довольно песен, и их еще немало сложат.
Но то, что ты нам рассказал, ждет своего признанья.

Твои скитанья пробудили мой уснувший дух,
Волною бурной снизошло на разум вдохновенье.
По всей Ахайе и Элладе разнесется песней слух
О странствиях твоих, что я спою, и в том прозренье

Слепца, что может видеть день уже грядущий.
Пройдут века, и поколения потомков сменят
Не раз весь этот мир, но средь людей живущих
История твоя легендой станет и еще оценят

Ваш смелый дух и преданность отчизне милой,
Как без Елены невозможен будет миф о Трое,
Так, Одиссея вспомнят, как бесстрашного героя,
Как символ стойкости перед судьбой постылой».

Еще не скрылись очертанья Схерии за бортом судна,
Как Одиссей, укрывшись мантией косматой, спал
И длился сон его чудесный до Итаки непробудно
Не слышал он и, как корабль к родной земле пристал.

И даже не почувствовал гребцов прикосновенье
Когда его переносили с корабля на сушу.
В обратный путь спешили мореходы, и мгновенье,
Когда проснулся путник, ими был пропущен.

Феаки положили Одиссея на ковер у входа в грот,
Туда же отнесли и ящик кипарисовый с дарами.
Был грот наядам посвящен, скрывали пчелы мед
Здесь в каменных кувшинах, дальше нимфы сами

Должны были хранить бесценный сон героя.
Окончен путь его, но в сновиденьях ум витал
И вновь Морфей пред ним рисует стены Трои
Друзей, которых нет и дом, что столько ждал.

IX. Итака
                1
А пробужденье принесло вопросов массу
Был на ковре один царь под зеленым сводом,
Густых ветвей, и сквозь туман утеса масса
Глядела мрачно на него, а пелена пред гротом

Закрыла нежной белизной молочной дом Наяд.
Казалось все вокруг было чужим, и озираясь,
Искал глазами Одиссей знакомый водопад,
Но видел пустоту, лишь взглядом упираясь

В деревьев лес, легла на сердце прежняя печаль,
Неужто бросили его в чужом краю друзья феаки
И вновь утрачена отчизна для него, в какую даль
На этот раз судьба закинула его от берегов Итаки?

Вдруг недалеко раздались негромкие шаги
И из тумана выплыл юноша в овечьей шкуре,
Хотя и встал сегодня Одиссей не стой ноги,
Вдвойне был рад любой идущей здесь натуре.

И, поспешив навстречу пастуху, спросил:
«Скажи мне, друг мой, умоляю, что за место,
Как называется земля, иль остров, нету сил
Мне быть в неведенье, поведай тайну честно».

Ответил юноша скитальцу с легкою улыбкой:
«Как странно, что не понял сам, куда ты прибыл.
С твоею стороны стать роковой могло ошибкой
Не знать про этот остров, как давно тут ни был?

Известен этот остров хорошо всем мореходам.
Скалист он и суров, поля малы, но плодородны,
Богат лесами, и водою ключевой щедра природа.
Не слышал разве путник об Итаке ты свободной».

Не выдав радости, царь размышлял над тем,
Как  расспросить юнца, не открывая свое имя.
Пока он думал,  скинув шкуру с ликом всем,
Предстала перед ним бессмертная богиня.

Со смехом к изумленному скитальцу обратилась:
«Ну что молчишь, ты Одиссей? Афины не признал,
Что в бедах все хранила, иль так я изменилась»?
«Любой разумный смертных вряд ли бы узнал

Тебя дочь Зевса, являешься порой ты в разных видах.
Бывала прежде благосклонней ты ко мне, как-то на море
Меня носил мой утлый плот, я упустил совсем из вида,
Где ты была, когда владыка вод играл им на просторе?

Лишь думаю в Схерии, меня ты проводила к Алкиною».
«Хранила я тебя всегда, но не могла помочь столь явно
И избегая ссоры с Посейдоном, открыто пред тобою
Предстала только здесь», «хотя мое неверье странно,

Скажи мне, правду говоришь, что прибыл я в Итаку»?
«Права Калипсо, недоверчив стал, ну что же, приоткрою
«Завесу эту из неверного тумана», и, повинуясь ее знаку,
Порывы ветра разорвали пелену, и вот уж черною горою

Восстала пред глазами вся вершина Нериона.
В безумной радости царь на колени пал
И землю целовал, не позабыв и  Крониона,
К которому всегда в скитаниях взывал.

«Вот тут ты точно прав, отца попомнив,
Хоть не ругался с братом,  не позволил,
Он Посейдону вечно мстить и помнить
Свою обиду за циклопа, кто ж неволил

Сынка родителя такого дерзким слыть,
Была б на это Зевса праведная воля
За непочтенье недоноска истребить
Желала б я, а слепота – по праву доля. 

Но отвлеклась немного, ведь пришла сюда
Сказать, что ты не можешь в дом явиться.
Уже три года там чужие люди и беда.
Жену и сына притесняют, подчиниться

Обязан ты, и праведный сдержать свой гнев.
Вначале подлежит узнать, что происходит в доме.
Я помогу тебе, коль незаметным стать  сумев,
Ты будешь ждать, когда придет твой час, и кроме

Родного сына, знать до поры никто не должен,
Что ты вернулся, даже Пенелопа, сегодня из Пилоса
Прибудет Телемак, хоть путь его был сложен,
Пытался вести о тебе собрать, ответить на вопросы

Никто не смог, и он, расстроенный, зайдет к Эвмею
Свинопасу, иди сейчас туда, но помни, что не смеет
Узнать, кто ты, хотя и преданный тот друг семьи»,
«Но это невозможно, хоть раб он, с детства вместе мы.

Он рос со мною и сестрой, меня узнает непременно»
«Я изменю твой вид, никто царя в бродяге не признает».
Рукой богиня прикоснулась к Одиссею и мгновенно
Упали кудри, и было видно на глазах, как тело иссыхает.

Могучий муж исчез и пред Афиною стоял
Дрожащий и уродливый старик в лохмотьях
С трудом  нагнувшись, царь с земли поднял
Котомку старую уже, разорванную в клочья. 
                2.
Надежно спрятав в темном гроте все дары
Направился старик к жилищу свинопаса.
И вот уже высокий частокол и запаха пары,
И  хрюканье свиней, идущих от лопаса.

Навстречу путнику рванулись злые псы
И, помня то, что он старик лишь слабый,
Царь уронил свой посох и, прикрыв власы,
Покорно ожидал, когда загонит раб их.

И вскоре вышел человек и отогнал собак,
То был Эвмей,  царь без труда его признал,
Тот пригласил скитальца в дом и на бивак
Из шкур оленьих посадил, потом заклал

Двух поросят, изжарил на огне и подал гостю,
Вина простого в кубки налил и уселся подле.
«Как добр ты свинопас к тому, кто на погосте
Уже давно стоит одной ногой и так уродлив».

Так Одиссей благодарил Эвмея за радушье.
В ответ пастух лишь головой качал печально:
«Я соблюдаю лишь закон, старик, бездушье
Карает Зевс, что посылает нищих специально.

Я  беден и не могу принять тебя достойно,
Когда бы жив хозяин был, имел я поле,
Хорошую жену, и дом, и спал спокойно
Но двадцать лет прошло почти уж, боле,

Как нет его, покинув нас, уплыл в Троаду».
«Скажи мне, друг кто был твой господин?
Быть может я встречал его, помочь в награду
Хотел бы за обед и почитание моих седин».

И с грустью свинопас назвал скитальцу имя.
И попытался Одиссей взбодрить его немного,
Открыв, что слышал о царе, что плыл тот мимо
Земли феспротов, и собирается домой в дорогу.

Эвмей же рассердился, не желая даже слушать.
Уж слишком часто приносили весть об Одиссее
Бродяги Пенелопе, чтоб сытно лишь покушать.
 «Я больше ничему не верю»,– становясь все злее

Кричал Эвмей, – «Зачем ты лжешь мне странник»?
«Ну, что ж, коль не желаешь меня слушать, умолкаю,
Но я клянусь тебе владыкой Зевсом, что изгнанник
Войдет в свой дом еще до новолунья, так я полагаю».

Послышались шаги за дверью, но собаки не рычали,
Как видно гость знаком дворнягам слишком близко.
Вошедший, невысокий юноша с копьем, и псы узнали
И ластились к нему и радостно визжали, пала миска

Из рук слуги, и бросился Эней, пришедшему навстречу,
И обнимая, повторял с горячностью, целуя голову и руки:
О, ты ли это, ненаглядный Телемак,  уж не был вечность».
«Вернулся только я, скажи, случилось в доме, что с разлуки?

Принудили ли мать мою насильно выйти замуж»?
«Нет, Телемак, ждет Пенелопа из поездки тебя дома
И опасается за жизнь твою, особенно не верит хаму,
Их вожаку младому Антиною, во имя бога Крона

Будь осторожней с ним, он черен так своей душой,
Как и красив лицом, присядь же на скамью с дороги,
Испей вина, поешь и мяса хоть немного, и не стой,
Путь долгим был твой, и скорей всего устали ноги».

И, взяв из рук копье, Эвмей помог ему со шлемом,
Когда же нищий встал поспешно перед Телемаком,
Тот удержал словами: «Успокойся, в чем проблема?
Здесь место хватит всем»,– и попросил Эвмея знаком

Налить вина скитальцу, чтобы стал немного веселей.
Слуга же, кинув на пол кучу веток, накрыл овчиной
И юноша уселся сверху, а пастух подал мясо свиней,
Что приготовил ранее и принялись с довольной миной

Все трое есть, когда обед успешно был закончен,
Просил пастух для нищего приюта в царском доме,
Но Телемак ответил, что бесчинствуют там очень
Пришельцы грубые,  найти там место поукромней

Довольно трудно, а так обидеть просто могут,
А он бессилен будет защитить там гостя своего,
Поскольку лишь один, а женихов довольно много.
Тут Одиссей, не выдержав, внезапно перебил его:

«Коль ты позволишь говорить открыто, то признаю,
Сколь негодует сердце, когда слышу, как чужие люди
В твоем же доме оскорбляют всех – народ не знает?
Иль родичи не понимают, что с ними дальше будет»?

«О, добрый чужеземец, народ Итаки мне не враг,
Нет братьев у меня совсем и у отца родного тоже, 
А чужаки все люди первые страны, сынов их гложет 
Желанье трон отца занять, и сделать это так

Чтоб Пенелопа вновь вступила в ненавистный брак.
Мать не желает замуж, но женихов отвадить как?
А те пирует в доме каждый день, и ждут ее решенья,
Меж тем имущество все тает, и не вижу я спасенья.

«Мой добрый друг, Эвмей, иди скорей к царице
Обрадуй Пенелопу возвращеньем сына, да смотри,
Чтобы никто не знал про то, не то будут стремиться
Подкараулить и убить меня, а спросят – так схитри

Скажи, что не видал меня с тех пор, как я отбыл».
Пастух послушно поднялся и в город поспешил.
Любуясь своим сыном, царь озадачен сильно был,
Не знал он, как ему открыться и почти решил,

Как дверь внезапно распахнулась от порыва ветра:
Почти касаясь шлемом потолка, вошла богиня.
Собаки злые с визгом кинулись на много метров,
Лишь только Телемак не видел, и за ветер принял

Сквозняк, что напугал тех псов и дверь отринул.
Афина Одиссея позвала, и он пошел за ней во двор,
И там сказала ему тихо: «Ну что же час твой минул,
Теперь ты можешь показаться сыну, с этих пор

Идите вместе в город, я последую потом, но прежде»,
Она рукой коснулась Одиссея, и превратились вновь
Его рубища в тонкий шелк и вид вернулся прежний
Исчезла седина, морщин не стало, заиграла  кровь.

И изумленный юноша вскочил, увидев на пороге мужа:
«О, странник, ты явился предо мной в ином обличье,
А может бог бессмертный ты, так твой совет тут нужен
Будь благосклонен к нам и гекатомбу принесу я лично».

«Нет, я не бог, а твой отец, вернувшийся домой», ¬–
И руки, протянув, обнять пытался сына Одиссей,
Но осторожный юноша отпрянул: «Нет, ты не мой
Отец и хочешь обмануть меня, чтоб я еще сильней

Печалился, лишь олимпийцы могут вид менять
По прихоти своей, являясь то убогим стариком,
А то цветущим мужем», «сын мой, меня принять
Не можешь, а мечтаешь, тогда ты об отце каком?

Другой уж не придет, я двадцать лет уже скитаюсь
А превращение мое – Афины копьеносной дело».
И Телемак обнял отца, и, все же снова сомневаясь
Спросил: «А как добрался ты, пешком шел смело»?

И, оценив иронию, ответил на укол сей Одиссей:
Ты прав, мой Телемак, как говорил царь Алкиной:
Быть осмотрительным – неглупая черта людей,
А привезли сюда меня феаки, одарив еще казной.

Богатства скрыты все в гроте Наяд, не должен знать
Никто, что я вернулся, Афина разрешила лишь тебе
Открыться, чтоб наказать смогли мы вместе эту знать,
Что положила право оскорблять царя и в похвальбе

Забыла честь, пытаясь силой Пенелопе навязать
Позорный брак, и это при живом довольно муже.
И мы подумаем, как наглецов сурово наказать
Да, назови их вслух, мне полный список нужен»!

Но Телемак тот оптимизм царя с сомнением принял:
«Отец,  гремит Ахайя и Эллада вся от подвигов твоих, 
Но как сочтемся с женихами мы, ведь мало нас двоих»?
И  перечислил сын отцу врагов, а царь их посчитал.

Их большинство пришло с прибрежных островов,
Всего число врагов здесь было сто шестнадцать.
Примкнули к ним и итакийцы – только двадцать,
А сколько съели мяса «гости» с царских табунов! 

«Не одолеть нам их», – подвел итоги Телемак, –
«Уж лучше нам подумать о союзниках, вот так».
Доволен Одиссей был рассудительностью сына,
В таком же юном возрасте подобная б картина

Сложилась у него, но только не юнец он ныне,
И знает, что твориться справедливость правдой,
А не силой, и улыбнувшись, царь ответил: «Сыне,
Ты про союзников сказал, но разве мы с тобой

Уж не имеем двух: Владыку Зевса, что не любит ложь,
И  дочь его – Палладу, и кто еще нам нужен ныне?
Послушай, Телемак, я знаю, что тебе ждать невтерпеж
Однако спать ложись, пусть голова твоя остынет.

А завтра утром отправляйся в город и побывай на пире
Средь женихов, а я с Эвмеем подойду под видом старца,
А если издеваться станут надо мной, то оставайся в мире
С самим собой и не вступайся за меня, когда час драться,

Скажу я сам, и помни, чтоб никто не знал до той поры,
О том, что здесь я: ни мой отец Лаэрт, не Пенелопа.
Боюсь, узнав, не смогут тайну сохранить и их порыв
Внезапности лишит,  и принесет нам лишних хлопот».
               
                3
Уже к обеду подходили к городу Эвмей и нищий
Смотрел с волнением скиталец на знакомые места.
Вот роща, где под скалой бьет ключ, и ветки вишни
Что разрослись, накрыв ручей ковром зеленого листа.

Вот городские стены из нетесаного камня, а чуть дальше
Дом со знакомой крышей черепичной, «Друг, постой», –
Сказал вдруг Одиссей, схватив похолодевшею рукой
Эвмея свинопаса,– «С тобой не видели мы раньше

Таких ворот, высоких стен, ведь это царский двор?
Ты слышишь запах жареного мяса и кифары звон?
Наверно в доме пир идет»! «Ты прав был до сих пор,
Ведь это вотчина царя, день ото дня несет она урон.

Пожалуй я вперед пойду, а ты немного сзади
Швырять костями станут лишь потехи ради,
Увидев, что со мною ты, и злиться почем зря».
«К ударам привыкаешь, а вот к голоду нельзя».

Так говоря, они вошли во двор, и там, как прежде
Все было с того дня, когда последний раз прошел
Царь Одиссей по плитам звонким и в надежде
Вернуться вскоре снова, лишь теперь пришел.

Все также в глубине знакомый мегарон*, вокруг
Пристройки из покоев, спален, кладовых, а посреди,
Алтарь из камня Зевсу, на навозной  куче вдруг
Собаку старую увидел Одиссей за хлевом впереди.

Лежала лапы вытянув и, морду сверху положив,
Глаза тусклы и неподвижны, он узнал его – Аргус.
Перед походом сам его вскормил, едва пес жив,
Признал и он хозяина, преодолев  нелегкий груз

Годов, к ногам хозяина в усилии последнем полз.
Не пощадил жестокий Хронос* ни хозяина, ни пса,
В желанье преданном застыли потускневшие глаза,
Упала голова и в землю пыльную уткнулся нос.

Эвмей тем временем вошел к пирующим, за ним
Помедлив, Одиссей, и опершись на посох у порога,
Застыл в волненье, созерцая помещение с тревогой.
Просторная палата, к стенам только дым неумолим.

Вдоль них колоны в два ряда, как основанье потолка.
Развешено оружие, внутри светло и шумно, за столом
По обе стороны резных колон сидели люди, свысока
Мог видеть Одиссей всех тех, кто вторгся в его дом.

На фоне стен прокопченных их белоснежные хитоны
Блистали неземною чистотой в противовес сердцам.
Повязки золотые на кудрях, на зависть богу Купидону*
И перевязь расшитая мечей – за то спасибо их отцам.

А за столом поодаль находились Телемак с Эвмеем.
Избранники судьбы на час, но не желанной Пенелопы,
Смеялись громко женихи, и от вина пьянея и наглея,
Глашатая кричали, чтоб наливал еще, и живо топал.

И виночерпий разливал вино по кубкам неохотно
Медонт – глашатай царский  разорителям не рад,
Но отказаться он не мог, и говорить о том свободно, 
Боясь расправы и оскорблений частых, словно град.

Никто не посмотрел на старика лишь злобный Эвримах
Палиба сын и грубый итакией, надменно крикнул вслед:
Еще один бродяга притащился побираться на столах,
Эвмей же встав, дал нищему кусок жирней и теплый плед.

Сказав при этом громко, чтобы слышали ответ:
«Хозяин дома, благородный Телемак шлет в дар»
Старик, сев на пороге, принялся съедать обед.
Закончив есть, пустился по столам собрать навар.

Терпели нищего все женихи из страха гнева Зевса,
Боясь нарушить перед ним закон гостеприимства.
Хоть с неохотой, но бросали все же старику в довесок,
Кто мясо, кто кусочек хлеба, не чиня бесчинства.

Когда же странник подошел к столу красавца Антиноя,
Тот грубо отогнав его, ударил, обозвав обжорой грязным.
И, вспыхнув, все ж сдержался Телемак, но многие виною
Поступок  этот перед Зевсом посчитали, столь напрасным,

Что дулихиец Амфином, наполнив кубок свой вином,
Дал Одиссею и сказал: «Возрадуйся же бедный старец,
Хоть ныне удручен ты нищетою, пусть не будет сном:
Прольет дождь изобилие на голову твою, о чужестранец»!

И, приняв кубок Амфиона в дар, ответил нищий тихо:
«Ты не таков, как те другие, благороден, справедлив,
Все на земле меняется, и счастье вновь сменяет лихо,
Пусть боги уведут тебя домой, пока хозяин не излил

Свой гнев на тех, кого он здесь найдет, когда вернется».
Старик допил вино, а кубок отдал снова Амфиному?
Тот голову печально опустил: «А если вдруг придется
Держать ответ пред Одиссеем за ущерб семье и дому»?

И медленно побрел к столу тот сильно удрученный.
Но вскоре пир его увлек, и он продолжил веселиться,
А нищий отошел к дверям и на ступенях сел смиренный
Один лишь только Эвримах никак не мог угомониться

Он был ближайшим другом все того же Антиноя,
И в грубых выходках товарища старался превзойти,
Взглянув на старика, со смехом крикнул с перепоя:
«Нам Аполлон послал его, ведь для палаты не найти

Светильника получше, чем старика сияющая плешь
Не хочешь поступить ко мне на службу нищий?
Конечно, нет, привык ты к лени и бесплатно пищу ешь»
Ответил нищий: «Из нас двоих, лишь ты тут лишний.

Насмешками над слабыми ты славу всю себе стяжал,
Но, окажись здесь Одиссей, то показалась эта дверь
Широкая довольно узкой, когда б отсюда ты бежал»
«Бродяга, как видно ум твой залило вино, и я теперь

Разделаюсь с тобой и мигом в чувство приведу»
И Эвримах, схватив скамейку, в старика швырнул.
Тот уклонился, но глашатай ей попался на беду.
Упал со стоном виночерпий на колени, и нырнул

Ковш из руки в вино, что было в медной чаше
«Пусть ты пропал бы, прежде чем явился к нам»,–
Кричали женихи на старика,– «Веселье наше
Разрушил в миг, как очутился в доме сам.

Тут Телемак поднялся с места: «Ни при чем тут он
Всему виной лишь буйство ваше, но не пора ли вам
Угомониться на сегодня и отправляться  тотчас вон»
Переглянулись женихи, не веря все своим ушам.

Как никогда сегодня смел юнец, вмешался Амфинам:
«И впрямь пора нам на покой, ведь завтра праздник,
В честь Аполлона пир большой, и, правда, нужно нам
Всем отдохнуть, ведь каждый будет в нем участник».
 
И, захмелевшие товарищи, с ним дружно согласились.
Наполнили  перед уходом  кубки, и совершив обряд
Гермесу, разошлись, но в доме еще долго не ложились.
Велел царь Одиссей оружие, висевшее на стенах в ряд,

Убрать все из палаты вон, сказав при этом Телемаку,
Что, если спросят женихи, то объяснять пропажу так:
«Мол в копоти оно давно, тускнеет медь от шлаку»
Вдруг озарилась вся палата светом, с лампою в руках   

Афина в центре появилась, и разогнала мрак, но то никак
Не оценил юнец, поскольку вновь богиню не увидел,
А Одиссей сказал: «Пора тебе уж на покой мой Телемак,
Царицу мне велели подождать, и я ее отказом не обидел».

И Телемак ушел, с собой взяв факел, тут вошли рабыни.
Золу убрали из жаровен и сложили в них опять поленья,
Сырые ночи холодны;, а без огня и теплый дом остынет.
И, убирая со столов, глумилась челядь, не скрывая мненья

О нищем старике и, проходя, бранили или просто гнали.
Вошла и Пенелопа, прекрасная, как двадцать лет назад.
Служанки кресло из слоновой кости тотчас ей подали,
Царь помнил это кресло,  подарок был оправою богат.

Сияли спинки серебром, трудился сам Икмалион,
Искуснейший в резьбе во всей Элладе мастер,
Царь вспомнил, что к их свадьбе дар преподнесен,
Как символ долгой жизни и желанья счастья.

И в этом кресле двадцать лет ночами все ждала,
Надеясь, что вернется муж из ненавистной Трои
И вот теперь он рядом с ней, за то богам хвала
Но не обнять ему жену, а сердце жаждет крови.

Спросила Пенелопа странника, откуда родом он,
Ответ же дался нелегко взволнованному старцу.
И с места, где находиться должно чужестранцу
Раздались не слова, а только тяжкий стон:
 
«О чем угодно спрашивай меня прекрасная царица,
Но не касайся лишь семьи и родины моей, без слез
О них я говорить не в силах, и тоска змеей ложиться
На сердце мне, лишь вспомню, сколько горя перенес.

И разве следует печали предаваться в чужом доме?
Подумать можешь, что я плачу от вина, но жжет
Глаза мне старость, и рад, что не отказано в приеме
Мне там, где вера все жива и сердце столько ждет.

Речь добрая и умная пришлась по сердцу Пенелопе
И горести свои поведала чужому путнику царица.
О муже со слезами говорила, об обидчиках  и злобе
Той знати, что который год на трон царя зариться.

И рассказала, как пыталась от «гостей» освободиться
Для этого решила ткать в покоях на станке один покров,
Сказав при этом женихам, кто к  сватовству давно готов 
Что согласилась бы с избранником тогда только жениться,

Когда б закончила свой погребальный саван для Лаэрта,
Чтоб после смерти старец погребен достойно был
И согласились претенденты с ней, вплоть до момента
Пока предательский навет служанки все раскрыл.

Царица днем трудилась за станком своим усердно,
А ночью распускала все, что создано с трудом.   
«Пришлось окончить мне покров, придется верно
Смириться, ведь Одиссей не возвратиться в дом.

Скажи мне, странник, хотя надежды мало в том
Быть может Одиссея, ты встречал, где на пути своем
Иль может в дальних странах ты слыхал о нем»?
Мешая правду с вымыслом, сказал, что он живьем

Увидел Одиссея много лет назад в дороге к Трое
Старик подробно описал его одежду, Эврибата,
Который находился с ним, но очень был расстроен
Ее слезами Царь, она же плача, не скрывала радость.

И руки заломив, воскликнула: «Отныне будешь мною
Ты почитаем, странник, ведь видел точно Одиссея,
Ты даже описал мне золотую пряжку, что своей рукою
Скрепила плащ перед отъездом, но я надежды не лелея

Не жду уж в доме мужа», и, утешая, как Эвмею
Ей странник говорил, что слышал он об Одиссее,
Что жив тот, и поклясться Зевсом  может снова 
Что прежде, чем смениться старый месяц новым,

Как возвратиться муж, но лишь качала головою
Царица, приказав омыть служанкам теплою водою
Страдальцу ноги, но не желал насмешниц нищий
И попросил какой-нибудь иной, душой  почище.

«Гостей немало видел дом наш, странник,
Но рассудительней тебя не знали его стены.
Я  Эвриклею позову, ведь с лет уж ранних
Для Одиссея нянечкой была и без замены

Растила Телемака, теперь уже стара, слаба,
Но  сможет силу дать натруженным ногам».
И, хоть она в прислугах с детства, как раба,
Для нас родною стала и нам очень дорога.

На зов пришла старушка с зоркими глазами.
«Что ж, Эвриклея, позаботься о ногах скитальца,
Он господина старше твоего, но знаем сами,
Как старят горести, быть может Одиссея пальцы

Теперь похожи на его», под взглядом женщин
Был царь смущен, и овладел собой непросто,
Но Эвриклея, взяв табурет размером  меньшим,
Придвинув к очагу, поближе посадила гостя.

Сама стояла перед ним, пытаясь разглядеть лицо
И царь увидел, как струились слезы по ее щекам.
С дрожащей  старческой невольной хрипотцой
Заговорила: «Как странно все же, что похож ты сам

На господина моего: плечами, ростом и походкой.
Я позабочусь о тебе сама, не только для  царицы:
Ради тебя», но отличался Одиссей не зря находкой:
«От многих слышал я людей, что мы с царем на лица

Похожи очень, но только каждый может ошибиться».
Когда ж поставила у ног его лохань с водой,
То, не дав кипятку еще с прохладою  объединиться,
Царь передвинул стул и к свету сел спиной.

Сказав старушке, что желает кости у огня согреть,
Однако он хотел свой шрам от старой раны скрыть,
Что получил от вепря на Парнасе и тогда же смерть
Отогнала в тот давний день она, что не могла забыть.

И он, как мог, отодвигался в тень, но лишь коснулись
Пальцы  ног, был обнаружен нянею, известный ей рубец.
Нога скользнула с рук, и воды от паденья расплеснулись.
Рукой дрожащей к Одиссею потянулась, и, поняв вконец   

Воскликнула: «Ты, Одиссей! Дитя мое! Узнала сразу»
И обернулась к Пенелопе, но та была в конце палаты,
А царь, схватил старушку и сказал одну лишь фразу:
«Ни слова, а не то меня погубишь, еще не время платы»

От счастья Эвриклея потеряла на мгновенье речь
И лишь кивала молча в знак согласья  головой.
И принялась усердно ноги мыть, чтоб не навлечь
Случайно подозренья, и занялась водою разлитой.

От очага вернулся снова странник к Пенелопе
И, усадив опять подле себя, она спросила гостя:
«Ты прожил жизнь старик, и я, ценя твой опыт,
Прошу мой сон растолковать: кормлю для роста

Гусей домашних двадцать, приснилось, что орел
Спустившись с гор, убил их всех, и сев на кровлю
Со мной заговорил, сказав, что дом теперь обрел
Свободу,  убил он не гусей, а женихов и молвил,

Что не орел он вовсе, а муж ее любимый, Одиссей.
Тут я в слезах проснулась и пошла скорей во двор,
Чтоб посмотреть, правдив ли сон, но всех своих гусей
Нашла  живыми у корыта, где клевали птицы корм».

«Твой сон понятен, госпожа и толковать его не надо
Вернется Одиссей и не уйдет от гнева мужа твоего
Никто, кто долго оскорблял и был причиною досады».
«Не всякий сон сбывается, хотя хочу больше всего

Чтобы случилось, как во сне, однако сновиденья
Приходят к нам сквозь разные ворота, и если только
Розовый их цвет, сбываются ночные все виденья,
Врата иные: из слоновой кости, и было б очень горько

Когда бы миновал мой сон вторые лишь ворота»,–
Царица, бросив быстрый взгляд на гостя, продолжала:
«Послушай  же, на что решилась я, завтра суббота
И я должна ответ дать женихам, что долго обещала.

Я предложу им состязание в стрельбе из Одиссея лука,
В кладовой он висит, с ним  Одиссей  одной стрелой
Пронизывал подряд колец двенадцать, это целая наука.
Из женихов, кто сможет так, того и буду я женой»!

«О, Пенелопа, мудрая, Икария дитя! Сама Афина
Тебя сподобила на эту мысль»,– заметил странник,¬–
Не медли с этим о, достойная царя Итаки половина
И Одиссей появится тут прежде, чем стараньем

Пытаться будут женихи тот лук могучий усмирить»
Дрова сгорели все в жаровнях, и погас давно очаг.
Царица со служанками ушла и оборвалась нить,
Что их связала ненадолго, мягок дома был лежак.

X. Лук Одиссея

Всю ночь ворочался старик на ложе из овечьих шкур
Еще было темно, когда, спустился Одиссей во двор
Кружились мысли о грядущем дне, и царь был хмур:
«Что принесет ему судьба сегодня: радость иль позор?

Так, пусть же первые слова, откроют тайный рок»
Удар внезапный грома прокатился в чистом небе.
Так Зевс царю ответил, а рабыня, выйдя на порог
Сказала в удивленье: «Безоблачно, кому же жребий

Ты посылаешь, Громовержец, но услышь  меня:
Пусть  этот пир сегодняшний последним будет,
Для тех незваных, что пьют кровь день ото дня,
Их совесть крепкую, ничто уж не пробудит.

Мы так устали их потворствовать обжорству».
И повторил царь: «Пусть последним будет».
А двор тем временем ожил, благодаря проворству
Слуг, ключница Эвринома столь ловко студит

Жар суеты среди работников бегущих, и умело,
Всех направляет по своим местам: кого в палату
Подмести, кого к источнику, вода чтоб закипела
Костер кому-то нужно развести, дать место стаду,

Что пастухи пригнали с пастбищ для забоя.
Лишь незаметный, средь людей слонялся нищий.
Его заметил свинопас Эвмей с ведром помоев
И поприветствовал, отдав животным пищу.
 
К ним подошел пастух Филоний и они с Эвмеем
Бранили дерзких женихов, желая им несчастья.
И Одиссей был счастлив их схожденью мнений,
А Гелиос тем временем поднялся в одночасье.       

Мимо ворот прогнали жертвенных животных.
Украшены рога были листвой и свежими цветами,               
А следом шли  геронты в мантиях  добротных
И замыкал процессию народ, унылыми волнами.

Во двор стали сходиться женихи и царь ушел.
Не в силах был он видеть, как чужие люди
Заколют скот, и всем распоряжаться будут.
Вернулся, когда пир уже вовсю в палате  шел.

И снова нищий сел у самого порога.
Мимо него неслись рабы с блюдами,
На них дымилось мясо, хлеба много
Филотий подавал, иные наблюдали,

Чтобы у всех было вино, которое Медонт
Усердно разливал, а разносил с ним заодно
Эвмей, явился Телемак и прежде столик он
Подвинул к нищему, скамью принес, вино.

И усадив, дал хлеба и кусок дымящегося мяса,
А слугам приказал ему в сумму еще припасов
С собою положить, что от «гостей» остались,
А женихи, над этой дружбой, насмехались:

«Послушай доброго совета Телемак, отдай бродягу,
Мы продадим его тафийцам* в рабство, там научат
Его веслом трудиться, а потом вернут нам работягу».
Но Телемак не отвечал, лишь только глянул скучно.

Когда в разгаре находился пир, явилась Пенелопа.
Одета так, как будто нарядилась прямо к свадьбе.
На ней был пеплос, ткань – заморский хлопок,
Сандалии пурпурные, такого ж цвета, как и платье.

Янтарное в златой оправе ожерелье и браслеты,
А из-под светлых локонов виднелись серьги:
Три красных шарика, как ягод в каждой вдето,
Когда-то Одиссей отдал за них большие деньги.

Все с восхищением смотрели, думал каждый,
Что остановит выбор Пенелопа свой на нем.
Не понимал никто лишь из сидящих граждан,
Зачем в руках царицы лук и стрелы с колчаном.

Несли служанки вслед за ней двенадцать топоров
Ковали их умельцы кузнецы страны халибов*
Те топоры купил Лаэрт*, как редкость у купцов*
А на конце у топорищ  было ушко с загибом 

И лук, держа в руках, царица обратилась к женихам
«Вы знать хотите, наконец, каков мой будет выбор?
Что ж, я решила это право предоставить лично вам,
Так  избежите вы последствия обид, а я ошибок.

Ведь только Одиссей, мог сделать то, что  предложу:
Вот, лук царя, накинуть на концы должны вы тетиву,
Стрелу пустить, чтоб путь сквозь кольца проложив,
Она прошила  все двенадцать, не задев, тогда вдову

Достоин взять женой, кто выстрел повторит такой»
«О, горе мне», – воскликнул Телемак, желает мать
Покинуть дом наш с новым мужем, но своей рукой
Хочу я тоже сделать выстрел, чтобы точно знать,

Что я достоин лук отца в наследство себе взять.
И, сбросив мантию, взял в руки грозный лук отца
Пытался он согнуть плечо*, но каждый раз опять
Лук распрямлялся, хоть и старался не терять лица

Все ж сдался сын. «Несчастный я, как видно слаб
Что ж, ваша очередь, быть может, вы меня сильней»,–
Угрюмо обратился к женихам смущенный Телемак,.
Пытались претенденты лук согнуть, но лишь слабей,

Чем Телемак те были, иль оказался лук не в тех руках.
Царица с трепетом следила, но не грозил пока ей брак.
И вот сильнейшие пришли: красавец Антиной и Эвримах
Те были осмотрительны, и чтобы не попасть впросак

Сам Эвримах велел слуге немного сала принести
Считал, что если разогреть и смазать лук, то легче
Управиться с ним будет, и повелел он жару нагрести
И над жаровней долго грел, но все ж упрямы плечи*.

Не поддавался лук, с досадою воскликнул Эвримах:
«Стыжусь я за себя и за всех вас! Не то мне горько
Сознавать, что невозможен с Пенелопой больше брак,
Как то, что так я слаб перед Одиссеем, словно порка

Все состязанье это», – но возразил ему, друг Антиной:
«Не стоит так казнить себя, мой Эвримах,  не вечно
На земле ничто, а нынче праздник бога, в день такой
Нам не годиться лук натягивать, а завтра мы конечно

Продолжим состязанье и, Апполону жертву принеся,
Мы с луком  справимся, его создатель* нам поможет»!
«Ты прав, друг Антиной, нам раскисать никак нельзя,
Что ж, подождем до завтра, а сейчас нас голод гложет».

И лук, так и не сломленный, повесили в углу палаты.
Возобновился пир, но тут заговорил забытый нищий:
«Хотя скромны всех состязаний ваши результаты,
 Прошу и мне дать шанс, одной попыткой лишней

Не изменю, конечно, ничего, но попытавшись натянуть
Чудесный лук, смогу узнать: осталась в мышцах сила,
Иль собираться старость  мне велит в  последний путь»!
«Быть может  разума лишился ты, и жизнь тебе не мила»,–

Воскликнул раздраженный Антиной, – «не рад суммой»?
Услышав крик и спор, вступила в свет из сумрака колон
Сама царица и смеясь, сказала: «Чего боишься Антиной?
Что станет свататься старик ко мне, не вправе разве он,

Как все иные гости принимать участье в этом состязанье»?
«Нет, Пенелопа, стыдно нам, что сделать не смогли,
Сумеет жалкий нищий, и злой молвы боимся порицанья»!
«Не верю я, чтоб вы боялись толков, вы ж могли

Так долго грабить, не стыдясь, хозяина жилища.
Коль лук натянет Одиссеев этот жалкий  нищий,
То подарю ему сандалии, хитон и острое копье.
Отправлю в путь, останется – найду ему жилье».

Пока царица говорила, подошел к ней Телемак:
«О, мама, милая, не дело женское судить о луке,
Иди к себе наверх, а я не допущу тут сор и драк».
И, улыбнувшись сыну, мать пошла наверх и в муке,

Наедине оставшись, сорвала все украшенья и, рыдая
На ложе пала, уснув с засохшими слезами на глазах.
Лишь, убедившись в том, что мать не пострадает,
Сын лук отцовский принести Эвмею тихо приказал.

Пока счастливый Одиссей рассматривал свой лук,
Филотий запер накрепко ворота в дом, а Эвриклею
Послали вход закрыть в покои, одним движеньем рук
Царь без труда накинул тетиву и щелкнул тихо ею.

Но та вдруг взвизгнула, как раненная птица, а в ответ
Загрохотал внезапно гром, то Зевс подал свой знак.
Немедля странник взял стрелу, пустив ее в полет (читать, как «е»)
Пронзила кольца все стрела, не тронув их никак.

Стрелок воскликнул, обращаясь к Телемаку: «Посмотри,
Твой гость не посрамил тебя, и силы все же не утратил»!
А женихи, сгорая от стыда, пытались делать вид, хитрив,
Что позабыли о стрелке, и время их напрасно он потратил.

Но вот и час настал, взглянул отец торжественно на сына,
Тот быстро на плечо накинул перевязь меча и взял копье
И, сбросив с плеч лохмотья, царь боевую стойку принял,
А стрелы на пол высыпал, о, если б подняли лицо свое.

Увидели б те женихи, что перед ними не убогий старец
С дрожащими ногами и руками, а могучий муж у входа.
«Незванные друзья»! – окликнул царь их, прижимая палец
К тетиве, – «пронзил я кольца, моя же цель иного рода.

И да поможет в этом Аполлон», стрела мелькнула,
И пал, сраженный в горло Антиной, вскочили женихи,
Ища глазами на стенах щиты, но лишь вспорхнула
К потолку синица, откуда тут она, детали и штрихи

Не интересны жертвам в час беды, не верили  они,
Что может человек один напасть на сотню, ожидали,
Что остановится, убив случайно, может, позже стали
Грозить ему, в лицо кричали: «Дни сочтены твои,

Ты сделал свой последний выстрел, чужестранец!
Убил ты итакийца знатного, не жди теперь пощады»
Взглянул на обвинителей с ухмылкой бывший старец:
«Ах, вы, собаки! Что скулите так теперь, не рады?

Вы думали, что никогда я не вернусь уже из Трои?
Что безнаказанно мой дом позволено вам грабить?
Семью терзать и планы на жену, и царство строить?
Умрете все вы от руки моей и наказанье не ослабить».

Так вот, кто перед ними: Одиссей, его не знали,
Когда он уходил в поход, они еще были детьми.
В испуге замерев пред ним, прекрасно понимали,
Что праведен царя их  гнев, слова секли плетьми.

Спасенья не было, где выход, там лишь Одиссей.
От смертоносных стрел спастись нет точно шанса,
А со спины прикрыли Телемак,  Филотий и Эвмей   
И трудно было выйти обреченным из-под транса.

Но Эвримах еще надеялся смягчить гнев Одиссея:
«Коль царь Итаки ты, вернувшийся в свой дом,
То волен обвинять нас в беззакониях,  не смеем
Мы отрицать своей вины, забыть же все, с трудом

Ты сможешь, чтоб простил нас, все, что мы имеем
Согласны дать, скажи любую цену за вино и скот,
Что истребили, нам поверь, мы страшно сожалеем».
«Вы воры, Эвримах, залезшие без спроса в огород.

И даже, если отдадите мне отцов ваших богатства,
То поступлю, как тот хозяин, что застал  врасплох
В дому своем разбойников, от низости одно лекарство
Сражайтесь иль бегите, но любой ваш выбор плох».

«Друзья, – воскликнул Эвримах, ¬– «с ним говорить
Напрасно, он все равно убьет нас, встанем разом,
И, обнажив мечи, навалимся  на Одиссея сразу»!
И Эвримах рванул вперед, желая брешь пробить

Среди врагов, но взвизгнула стрела и поразила грудь.
Вместо него товарищей повел в атаку Амфином.
Как Эвримах, не смог погибель он надолго оттянуть,
И пал, копьем сраженный Телемака, в чан с вином.

Не знал пощады Одиссей, и жалили, как осы стрелы,
Но оставалось много женихов, и подступали  ближе.
И Одиссей призвал Афину, и она, как раз поспела.
Вдруг с места, где сидела птица, чуть стропил пониже

Косматая повисла шкура, и женихи туда взглянули:
Ужасное лицо глядело сверху, взгляд холодных глаз
Им души леденил, вместо волос к ним змеи потянулись.
Горгоны голова была эгидою Паллады, и уже не раз

Врагов тот образ приводил в смертельный ужас и экстаз.
И, обезумев, женихи в отчаянье метались по палате,
Но находили стрелы Одиссея их повсюду, кровь и грязь
Смешались вместе, не сожалел никто о той расплате.

В живых остался только Фемий, он за колонной сжался.
Певец, дрожа от страха, прижимал к груди свою кифару,
Увидев, что Одиссей ослабил тетиву, вперед подался,
Обняв царя колени, говорил с мольбой: «Такую кару

Молю, не соверши, мой царь и не губи певца напрасно,
Я никогда не забавлял тех женихов по доброй воле».
Слова певца услышал Телемак и крикнул  страстно:
« Отец, будь милостив, не погуби того, кто подневолен.

Медонт, глашатай наш, был также верен нам, но где он»?
Его услышав, из-под лавки отозвался бедный виночерпий:
«Я здесь, мой милый Телемак, от женихов я нес один урон,
Перед отцом своим, прошу, замолви слово, чтобы черпал

И дальше я вино для дорогих гостей». «Уж, нету  сил»,–
Прервал Медонта Одиссей, – «не подниму я на невинных
Руки своей, идите все домой и расскажите, что отмстил
Царь Одиссей всем женихам, родных не трону мирных.

И пусть не злобствуют они за тех несчастных, что погибли,
Не удержали сами сыновей от преступлений, тем сгубили».
Давно уже для Пенелопы не сулило пробужденье прибыль,
Но вести Эвриклеи вмиг вернули все, чего ее давно лишили.

Пока царица со слезами обнимала мужа, в домах у знати
Проклинали возвращение героя, и сотрясали вопли стены.
Звенела грозно медь, мечи точили родичи сынов в досаде
Народ  их порицал, как сыновей, и не желал царю замены.

Впервые уж, за столько лет гудела городская площадь
Призвали итакийцы на собрание любимого царя,
А также всех врагов его, что так кичились мощью,
И клятву примиренья дали царь и знать, чтобы зазря

Не допустить междоусобной и жестокой распри.
Такая демократия тысячелетия назад была в Итаке,
А в нынешнем столетье клятвы раздают напрасно
И точно также легкомысленно клянутся в браке.

Эпилог

Есть в глубине Пелопопонесса гористая Аркадия,
Страна овец и пастухов, что очень далека от моря.
Народ ее не строил чернобоких кораблей, а стадия
Была у них лишь мерой суши, средь их историй,

Что пересказывают детям их отцы, а деды  их отцам
Одна чудесная о том, как жители услышали  о море.
И как вещают старики: «Однажды вышел к их горам
Незваный гость с лопатой, потом узнали люди в споре

Что не лопата это, а весло, и им гребут на кораблях,
И, сняв весло с плеча,  воткнул его он  тут же в землю
Соорудив алтарь на этом месте Посейдону второпях»
Сказал: «Бог Посейдон разгневан на меня, но внемлю,

Чтоб гнев смягчить, я должен имя бога средь людей
Прославить тех, что никогда не знали моря и судов».
Историй много нам поведал о скитаньях средь морей,
Что пережил, пока он не достиг желанных островов

Своей отчизны, и юноши Аркадии с тех пор все чаще
Жизнь на земле меняли на ветра морских просторов.
Встречали аркадийцев на судах ахейских, бороздящих
Моря прибрежных городов и стран, и был им дорог

Как память образ странника, что весть принес о море.
И в бурных водах покровителем он стал для тех людей,
А на монетах древних Мантинеи* явился образ вскоре:
Ахейский воин в латах и с веслом, и ниже имя – Одиссей».



Ссылки
Борей* – северный ветер; Лотофаги* – «пожиратели лотоса», сказочный народ, обитавший по преданию греков на северном берегу Африки; Эос* - утренняя заря; Зевс* - глава всех богов Олимпа; Посейдон*- бог моря, брат Зевса; Пергам* - крепость, стены; Лаэрт* - отец Одиссея; Зефир* - западный ветер; Морфей* - бог сна; Лестригоны* - сказочное племя великанов людоедов; Гермес* - бог мудрости и торговли,  посланник богов;  Аид* - царство мертвых; Тирезий* - прорицатель; Океан* - по преданию река мертвых огибающая землю; Гелиос* - бог солнца; Коцит* - река плача; Асфоделы* - растение, посвященное мертвым, ими обсаживают могилы; мечом* - греки считали, что души умерших боятся металлического оружия; Персефона* - жена Аида, бога загробного царства;  Крон* - отец Зевса; Агамемнон* - вождь, предводитель ахейцев в походе на Трою;  Артемида* - богиня охоты; Кассандра* - жрица Апполона, дочь царя Трои Приама, прорицательница; Пелид – Ахиллес; Патрокл – друг Ахиллеса; Парис* - сын царя Трои Приама; Цербер – трехглавый пес Аида, охраняющий царство; Рапсоды* - певцы, поэты; Гарпии* - хищницы, полуженщины, полуптицы; годах* - у греков год был равен 350 дням; Нот* и Эвр* - южный и восточный ветры соответственно; Кронион* - Зевс; кифаред* - игрок на кифаре; Эрот* - бог любви; Афродита* - богиня любви; край эфиопов* - у греков народы Африки; солимы* - воинственное племя на севере Ликии (в древности страна на юге Малой Азии); феаков* - Схерия – сказочный остров, где обитало счастливое племя феаков; мегарон* - палата, зал; архитрав* - продольная балка, которая лежит на колонах в мегароне; фриз* - узкая полоска каменной кладки, которая соединяет архитрав и концы потолочных балок мегарона, обычно фриз покрывали росписью; Гера* - богиня брака, жена Зевса; Илион* - Троя; Троада* - Троя; Хронос* - бог времени; Купидон* - бог любви, помощник Афродиты, олицетворяет любовное влечение; тафийцы* - мифический народ у Гомера, мореходы; Халибы* - древний народ, живший на побережье Черного моря; купцов* - железные изделия считались редкостью у греков тех времен; плечо*, плечи* - боковые части лука; создатель* - создатель лука Аполлон; Мантинеи* - древнегреческий город в Аркадии.