Среди островков памяти

Среди островков памяти
(о романе В.Н. Попова «Озеро»)



  Мы продолжаем открывать для себя творчество Владимира Николаевича Попова, неразрывно связанного с Русским Севером. Его выдающаяся «Пчёлочка златая» – вся есть глубокое эхо встречи с Мезенью, Лешуконским, Архангельском, Конозерьем…
  Проза поэта – естественное продолжение его поэзии. Её составляют прежде всего три романа: «Монокль», «Снежная королева» и «Озеро». Всё они похожи по своей архитектонике. Это свободно и одновременно гениально сшитые в единое целое новеллы – от нескольких страниц до четырёх-пяти предложений или коротких и изящных верлибров. Брошенные щедрой рукой в настой его поэтических романов, они создают неповторимый и незаёмный аромат. Им не пресытиться, не напиться – хочется ещё и ещё.
  Главка четвёртая романа «Озеро» называется «На другом берегу Мезени». Она, кстати, естественно вошла и в «Архангельскую тетрадь», ставши его своеобразным и много объясняющим послесловием. С романа «Озеро» мы и начнём.
  Роман «Озеро» анонсирован кратко, изящно, достаточно полно для того, кто читал его: «Мир «Озера» - чуткий, тонкий, пластичный – соткан из отражений встреч, отзвуков бесед, лепестков воспоминаний. Прошлое и настоящее в повествовании, переплетаясь, создают объёмную и гармоничную картину».
  Не удивлюсь, если анонс принадлежит самому поэту…
  Написал он «филологический роман»  в 2017-2018 года, а издан он был в Москве в 2019-м.
  Старый литератор Иван Егорович Тихомиров приглашает к себе поэта Владимира Николаевича отобрать из собранного им материала о Бунине «то, что нужно для работы над бунинской темой». Сам Иван Егорович уже не в силах справиться с таким объёмом рукописей, да и здоровье его и возраст не позволяют начать задуманный роман. Помогать Владимиру соглашается Елизавета Владиславовна…
  Я читал роман раз, другой, третий и мне на ум приходило сравнение: выходишь из тёплого, уютного купе поезда, от нескончаемых бесед с попутчиками, которых уже никогда скорей всего не встретишь в жизни… Перед тобой дорога, сельская… Идти тебе далеко. И всю дорогу звучат тебе голоса случайно встретившихся людей, светятся перед тобой в полутёмном купе их глаза, всю дорогу долго-долго и мягко постукивает, покачивает… Есть сладость шага, ощущения движения по земной тверди после многих часов вагонного сидения. А голоса звучат, лики выплывают, слова срастаются в причудливые узоры, чувства внешне неуловимы, а глубоки, однако. Шагаешь, улыбаешься, печалишься чуть, вспоминаешь…
 Или -  весёлое единство того, что в дамской сумочке! Лучше не высыпать всё разом, а вынимать вещичку за вещичкой постепенно, одну за другой. Тогда «безделицы» её хаотичного содержания милы, притягательны, поэтичны.
  Дух высочайшей культуры витает над «Озером» В. Попова! При первом чтении романа я, конечно, восхищённый, искал аналогии в русской и мировой литературе. Первым, кто мне аукнулся в ней, был Тонино Гуэрра, в особенности его «Восемь тетрадей жизни». В предисловии к сборнику стихов Гуэрры «Волы» режиссёр Андрей Тарковский написал: «Тонина Гуэрра – поэт. И тогда, когда он обращён к прозе, и когда сочиняет сценарий для кино, и когда пишет стихи». А Паола Волкова, составитель книги «Восемь тетрадей жизни» в предисловии как будто имела в виду и творчество В. Попова и архитектонику, кинематографию романа «Озеро», написав следующее:
«Он, Улисс, странствующий среди островков свой памяти. Только память его бесконечно расширена, ибо это память поэта. В этом потоке образов-метафор всё разом и рядом: запах пригоревших оладьев, шум сухой листвы и муравей в лабиринте мирового ковра.
  Вся его литература – монтаж образов, ассоциаций, скрепленных ритмом…». И чуть подальше: «Любой текст Тонино – не сплошной. Цельность его другая – мозаичная. Картина складывается из малых драгоценных смальт: мира событий и воображения, дня сегодняшнего и бесконечности истории».
  Безделицы «Озера» крепко-накрепко сшивают две вещи: творчество Бунина и крепнущая симпатия Веты и Владимира. Истории неутомительно выливаются в трогательных новеллах, юмористических рассказиках, прямой статистике, жадном цитировании, в быте, оригинальных оценках прочитанного, документальной хронике и даже – в мини-лекциях!
  Проза Владимира Николаевича Попова поэтична настолько, что вы часто и забываете, что перед вами роман. И сам поэт нет-нет, да и соскользнёт то в верлибр, то в стихотворение, то в чудесно ритмизированную прозу, где графика сама стремится войти в горлышко изящного сосуда, явно говорящего нам о поэзии. И не случайно: ведь внешне разрозненные новеллы намертво сшиты любовью, творчеством, опоэтизированной природой и постоянно ощутимым присутствием Ивана Бунина: «Вечерами мы по очереди читали дневники Ивана Бунина: то я, то Иван Егорович, то Вета… Какой хрустально-чистый язык! И первозданная красота мира… Строки, как строчки стихов: «Во всех комнатах запах ландышей». Или: «Слегка душная заря, бледно-аспидная тучка».
  Поэтическая проза  рассказа «Муза» Бунина однажды даже «вынуждает» автора перестроить повествование шедевра «в архитектонику современного русского верлибра».
  В романе  «Озеро», кроме всего прочего, вспыхивают (как в водах настоящего озера!) волнующие отблески других поэтических миров: Арсения Тарковского, Риммы Казаковой, Довида Кнута, Лермонтова… Колдовство какое-то, волшебство этого «случайного» бормотания стихов героями романа – Леей, Ветой, Владимиром, огранённое пронзительной и лёгкой одновременно печалью историй, в которую они инкрустированы… Редко кому дающееся умение открыть текст стихотворения так, что «прочитав его однажды, вы его никогда не забудете!». Впрочем, поэзия прозы Владимира Попова сама по себе достойна восхищения. Осмелимся привести целую главку романа под названием «Стирка», чтобы вы ощутили «счастливого  человека  посередине солнечного лета»:

        Вета отложила папку в сторону и задумалась…
        – Иван Алексеевич жалуется на то, что у него на плечах висят три бабы: жена Вера, бывшая любовница Галина и её любовница Марга. А у меня висят на плечах два мужика-бездельника: один стихи пишет, другой посмеивается и трубку курит… Сегодня у нас стирка!
        Вытащили в сад табуретки, корыто, ванну, мыло, порошок и прочую ерунду. Огромная куча простыней, пододеяльников, наволочек и полотенец была свалена на траве.
        – Так: В. Н. подтаскивает воду, Иван Егорович сторожит бельишко, чтобы его не утащила пьянчужка Кукарекина…
        – Какой воды-то?
        – Два ведра горячей и два ведра холодной – и так каждые сорок минут. Всё! Вперёд и вверх!
        Иван Егорович набил трубочку табачком, посмотрел на воинственную Вету, покачал головой и произнёс:
        – Во, разбушевалась!
                Любая женщина устраивает при стирке маленький водопад.
                Вета устроила большой водопад!
                Брызги воды летели от крыльца до калитки.
                Прекрасное молодое тело всё время было в движении.
                Руки летали вверх-вниз, вправо-влево.
                Иногда она поправляла
                тыльной стороной кисти руки
                волосы, танцующие по плечам.
                Кофточка и лёгкая юбка потемнели от влаги.
                Каждую секунду тело приобретало
                новую форму танцевального движения:
                ноги переступали,
                бёдра раскачивались,
                мускулы спины напрягались,
                кисти рук совершали магические манипуляции
                от нежнейшего прикосновения
                до жёсткого разрывания на части.
                Хлопья мыльной пены цеплялись за руки
                и разлетались на радужные брызги…
        Если бы какому-нибудь идиотскому кинорежиссёру взбрело в голову снять на киноплёнку это действо, то это был бы самый сексуальный момент в мировой кинематографии.
        Иван Егорович чистил картошку.
        Я, словно паук, развешивал бельевые верёвки в саду. Между сосен и яблонь.
        Уже через час весь сад приобрёл новый вид. Лабиринт из развешенного белья заполнил пространство. Капли мерно падали на землю. Сквозь белизну простынь просвечивало матовое солнце. И среди этих сохнущих парусов бродила сосредоточенная Вета в ожерелье из деревянных защепок.

  Когда я возвращаюсь к роману и охватываю его весь глубоким вздохом, меня не оставляет щемящее чувство хрупкости, временности, незащищенности «прибежища старого литератора», где встретились, живут, беседуют, поют, читают, размышляют наши герои. Островок благородства, интеллигентности, глубоких знаний, тонких человеческих отношений, как в «Солярисе» Тарковского, омывается разрушительными волнами настоящего, далеко не духовного. Ни одного попрёка, стенания у автора в его «горевании о прошедшем времени». Наверное, сам Владимир Николаевич бы не согласился так вот сразу с моей печалью. Но в прямом и переносном смысле  на глазах героев сгорают остатки культуры серебряного века. Липкое, ползучее, пошлое паутиной заволакивает нечто просиявшее в подмосковной Малаховке, и на месте его водружается грубое, жлобское: «По дорожке прошла куча подростков, и некоторые из них держали за горло полупустые бутылки с пивом, словно дохлых цыплят». Высокое и лёгкое дыхание романа  прерывается пепелищем сгоревшего театра, выгнанными из Прибалтики цыганами, жестокими подростками на перроне.
  «Перед Новым годом я приехал к Тихомирову. Открыл калитку, но колокольчик не зазвенел. В доме была куча внучатых племянников из Сыктывкара. Иван Егорович уже не вставал с кровати.
  – Вы бы чаем напоили Владимира Николаевича, – сказал он племянникам.
Лысый амбал средних лет хмыкнул:
  – Чифир не варим! Есть пивко с воблочкой. Хошь?»
  Остаётся погасить свет, опустить занавес и унести с собой все «щемящие чудеса», щедро разбросанные в романе В.Н. Попова.