Песни семейного мужа

                1
                (студенческая)
Увидеть сразу
над этим нежным
в подушку внеженный
изгиб плеча,
лицом, губами
уткнуться между,
в родное,
рядом
и сейчас.
И лечь на спину,
и глянуть искоса,
и глянуть иначе,
как ночь назад.
Но, незаметно
осилив искус,
в истоме утренней
прикрыть глаза…
И ты прижаться,
ко мне пригреться,
полупроснувшись,
потянешься,
и наготою
пригреешь сердце,
так невозможно
моя и вся.
               
Хочу быта с тобою.
Хочу, просыпаясь утром,
тебе заваривать кофе.
А вечером жарить картошку.
Хочу носить рубашки,
стиранные тобой.
К семинару готовясь,
хочу, оторвавшись от книги,
увидеть тебя, озабоченно
листающую
Dictionary.
Хочу осязать, засыпая,
персики под ладонью –
это ведь тоже быт.

При этом,
по полу тряпкой возя,
с волнением
мыслю о времени,
когда за швабру будет нельзя
и взяться –
тут непременно
понабегут
и отнимут вмиг,
а сопротивляться попробуешь –
свяжут руки,
смущённо хихикая,
толпы
домашних роботов.
Так замечтаешься,
будущим полн,
что не заметишь,
как вымоешь пол.
                (1978)
               
                2
                (спета в армии всем организмом,
                потому  отличилась лиризмом)

…И лес берёзовый,
встающий из травы,
испятнанной лучами,
и в плеча –
упругие белёсые зонты
с узором из мельчайших лепестков.
В низинках сыроватый дух грибной,
а в путанице ягодника и
разлапистого,
узкого листом,
что на поляне, выглянувшей вдруг –
клубники шарики,
на солнце истомясь,
тепло душистое
с бочков румяных льют.
И буйство тихое зелёного тонов –
и уж зелёного ль?
как странно называть
одним и тем же словом
цвет ростка,
который только учится дышать,
и цвет заматерелой хвои.

Лежим,
поляны дети и Земли,
суровой походя,
вместимой для всего.
Ты к ягодам губами тянешься,
потом ко мне,
и плодики, как зернь
зернистые,
съедаем пополам,
губами прижимаясь и любя.
               
Берёт уверенно в ладони красота
и смотрит в сердце тысячами глаз –
до боли в нём.
Кузнечики скрипят,
и умиротворённым мнится всё
в гармонии неспугнутой миров
земных –
кузнечиков,
стволов,
и нас,
и птиц,
и тёплых трав лесных…
                (конец 1979)

                3
                (молодого отца)

Сын подушку колупает,
наконец-то засыпает –
тихо полог опущу,
на досуге погрущу.

О том ли, что мои растут года
быстрее,
чем прожить их успеваю,
и мне обидно это иногда.
А может, привередлив я,
не знаю.
Обкрадывает молодца ленца –
кокетливо
да и не слишком верно.
На быт валить –
так он о двух концах.
В нём есть тепло.
Из армии, примерно,
смотрелось радостью неоценённой
обои клеить
или суп варить;
а уж полы я как сумею мыть,
на площадях казармы закалённый!..
Жена бы вот ещё была добрей;
но потому ли блазнится иное?
Работа нравится,
но в отпуск бы скорей!
О двух концах –
диалектично ною.

Утром, зарядку делая,
форточку, как положено,
настежь,
позу приму
и поклонюсь умело,
но первобытно-восторженно
тому,
что за окном весенится,
редким дождиком сеется
и уплывает мимо –
в сущности, неповторимо.

Дитя проснётся и обдуется,
жена не выспалась и дуется,
я тормошу её и глажу,
и, кажется, с собою лажу –
и, выгибая спину,
штаны меняю сыну.
                (май 1983)
               
                4
                (мадригальная)
               
Женщина –
это что-то особенное.
А ты – так и особенно!
Нет, ты сравни
вот это, из мира Рони,
и свою шелковистую кожу.
Ничего похожего.
А взять хоть ту же вот шею.
Сопоставлять не смею!
Это же всё равно,
как если сравнить бревно
с грациозной лозою,
перегной –
с бирюзою
(вещи нужные,
самобытные,
но изяществом дефицитные).
А про нежное это,
чего у меня
нету,
я уж не говорю,
только молча горю.

Как сейчас возьму
и к себе прижму
тельца веретёнце,
тёплое, как солнце! –
дело не в температуре,
в благости
моей натуре.

Когда ж ты варишь
борщ щавельный,
то вид имеешь
заглядельный.
                (июнь 1983)