Круиз

   Достал…Достал же паразит! Развёл эту сволочь – кроликов! Ну нет же паскудней скотины! С самой ранней весны шарахайся по всем соседским огородам - выщипывай из земли только что взошедшую траву. Потом коси всё лето, а в зиму ещё и сено закупи. А сенокосов в области - раз, два и обчёлся. А цены? Это ж чокнуться можно – уже 2 тысячи за тюк! И зерно точат эти оглоеды день и ночь, не переставая. Опять же и его купить надо – это зерно. Прививки делай, клетки чисть, поилки мой… А они возьмут и передохнут в один прекрасный момент! За ними не заржавеет. Два раза такую свинью и подкладывали. Только умалишенный может добровольно держать этих ушастых садистов! А в этом году паразит вообще ушами прохлопал и сено завезти прозевал. Теперь бесится… Ищет. Ага! Вот прямо сидят все на завалинке, семечки лузгают  и ждут: когда же свет Сергей Иванович проснуться изволят-с? Одни умные люди давно продали, а другие – давно купили. Но это не про нас. А ведь я ещё летом, загодя,  позаботилась прицеп прикупить. Жалко стало паразита. Побирается по селу, как бедный родственник, в поисках прицепа, чтобы тюки привезти. А кому же приятно свой прицеп давать, вы мне скажите? Меня бы первую жирнючая жаба задушила! Вон он –паразит опять кому-то телефон обрывает. Три дня назад Мишке Северу звонил. На Сурёнку. Ну, сам бы прикинул: откуда у Мишки сено, если у него пилорама?! Сказал, что Мишка обещал найти. Ага… Я Мишку знаю, как облупленного - с него взятки гладки.  Наобещает - и в тину. Ни фига не сделает. А если и сделает, то все жилы вытянет. На другой день Мишка перезвонил  паразиту и сказал, что сено есть. И много. Завались! Причём, всякое: и луговое, и эспарцет, и люцерна. У кого, спрашиваю. Оказывается, в другом конце области у какого-то фермера. А ты фермеру звонил? Нет, не звонил? Ага… И телефон Мишка не дал?.. Дал телефон какого-то Воробья? Вроде, этот Воробей знает того фермера и видел у того огромное поле с тюками. Штук пятьсот. Никак не меньше. Осторожно интересуюсь: а почём, душа моя, сено-то? Неизвестно…Ага… А Воробью звонил? Может, этот Воробей знает, что почём или хотя бы даст телефон этого инкогнито с сеном? Не отвечает этот пернатый? Но Мишка сказал, что завтра едет к нему и будет нас ждать на Котовском повороте в полвосьмого утра?  Ага…Очень интересно… Ой.. Чует моя чуйка одним местом…

***
 - Наташа, собирайся! Мишка звонил, через пятнадцать минут выезжаем! Я прицеп уже прицепил. Жду в машине.
 - А он с фермером говорил?
 - Нет. Мы с Мишкой за Воробьём заедем, а он покажет дорогу к фермеру. Сказал, что сами не найдём.
   Нищему собраться – только подпоясаться. Надела куртку, нахлобучила шапку, натянула тёплые калоши и схватила варежки. Не май месяц. 
   Поеду… А как не ехать? Надо же выбрать из всего разнообразия лучшую травку-муровку для оглоедов. Ведь этот паразит не раз уже привозил одно гнильё. И заодно убедиться, что моя чуйка хоть чего-то да стоит. Ну как ехать, когда ничего не известно? Чуйка моя протестовала против такого насилия, но я на неё прицыкнула, чтоб сидела на одном месте ровно и не бузела.

***
   К пункту назначения – селу Большая Липовица - ведёт трасса М-6 «Москва-Волгоград». Построенная ещё в Советское время, сейчас она переживает второе рождение. Её капитально ремонтируют и расширяют. То и дело встречаются строительные бригады; приходится ждать свою очередь, чтобы проехать по одной полосе.
   На Котовском повороте мы были первыми, но долго ждать не пришлось. Мишка сидел на пассажирском месте в машине с огромным трёхметровым прицепом. Кивнули друг другу и тронулись в путь: они впереди, мы следом. Асфальтированная дорога петляла по сосновому бору, открывая всё новые и новые красоты. Село показалось неожиданно, вынырнув из-за поворота. Оно раскинулось далеко внизу и сразу расположило к себе незатейливым уютом и основательностью простых русских изб, разбавленных редкими новомодными дорогущими постройками современных хозяев жизни и ровными рядами добротных коттеджей, напомнивших о временах  каторжного застоя. В центре села возвышалась церковь, вызвавшая необычное для моей атеистической души ощущение. Обычно вид раззолоченных церквей вызывает у меня раздражение и отторжение. У меня возникает мысль: сколько же голодных можно было накормить на эти деньги и сколько нищих старушек несут сюда последнюю копейку. Но эта церковь, какая-то по-домашнему скромная, несмотря на свои довольно внушительные размеры, принесла умиротворение, и я долго любовалась её многоступенчатыми карнизами и основательным куполом. Видимо, и люди здесь жили такие же скромные, но основательные и мудрые, и не стали ничего взрывать, а оставили нам – потомкам память о нашем прошлом в первозданном виде.
   Машина с Мишкой на борту свернула налево. Асфальт закончился, и мы поехали по узкой песчаной дороге между пятистенок довоенной и послевоенной построек. Как же я люблю глазеть на такие избы! Просто поедать их глазами. В голове сразу всплывают образы знакомых героев из любимых книг: «Вечный зов», «Тени исчезают в полдень».  И совершенно ни к месту смотрятся на этих русских деревянных пятистенках пластиковые окна. Это как накаченные губы – противоестественно и неприятно. Бедные избы никак не могут привыкнуть и смириться со своим новым обликом и им хочется стыдливо закрыться от взгляда прохожего ставнями, которых у них тоже уже нет. Хотя признаю, этот пластик помогает сберечь тепло и сэкономить до крайности ограниченный бюджет сельских жителей..
   Остановились в конце улицы. Вышли поздороваться и познакомиться с хозяином машины. Оказалось, что он пасечник и на этом огромном прицепе перевозит ульи на поля в период цветения гречихи. Мишка позвонил и минут через пять из дома напротив вышел мужик. Оказалось, что это и есть загадочный Воробей..Святые угодники!.. Если это «Воробей», то какие же «Индюки» проживают в этом селе? Воробей оказался здоровенным упитанным страусом центнера под полтора. Хотя, чему я ещё удивляюсь в этой жизни? В нашем селе жил Юрка Тощий, который с трудом в ворота пролезал. А в селе Сухотинка, где живёт мама, проживал дед по прозвищу Жирный. Этот жирдяй имел вид узника концлагеря. Директора тогдашнего совхоза - Владимира Григорьевича Брыксина - за глаза звали Малыш. «Малыш» этот был чуть поменьше Коленьки Валуева. Лицом обладал своеобразным – словно наспех высеченным топором из изрядного куска скалы, но не отталкивающим, а наоборот, притягательным. Ручищи имел огромные - как у каменного изваяния в Бресте. Человеком он был необычайно приятным и добрейшим, несмотря на то, что мог устроить жуткий разнос своим наваристым басом зарвавшимся совхозным специалистам и долбануть кулачищем по столу так, что последний глухо крякал и приседал, от страха вжимаясь в пол. Моя, пятилетняя на ту пору дочка, гостившая у мамы летом, однажды увидев его, была так поражена его неординарной внешностью, что с завистью сказала своей бабушке, работавшей парторгом: «Везёт тебе… Ты его ещё раз увидишь!»
   Мишка, явно имевший все признаки жестокого похмелья, с места в карьер задал Воробью животрепещущий вопрос: будет ли сегодня продолжение банкета в части поглощения спирта? Воробей болезненно скривился и сказал, что он после вчерашнего завязал. Правда, не уточнил – надолго ли. Немного поговорив на отвлечённые темы и узнав, что вчера они  - Мишка и пернатый- усидели две полторашки спирта, решили ехать. Уж не знаю, как Воробушек уместился в пчеловодческой машине, но мы развернулись и попылили в обратном направлении. Ехать пришлось долго. Дороги не было совсем - подпрыгивали и ныряли носом в ямы на высоченной насыпи. Новенький прицеп, находясь в сильнейшем стрессе от такой обкатки, жалобно всхлипывал при каждом нырке. Если бы на нашем пути повстречалась машина, то кому-то пришлось бы пятиться назад не один километр, чтобы разъехаться. Жилых домов не было. Лишь кое-где из-за густого бурьяна, зарослей сирени и торчащих в разные стороны мёртвых веток давно одичавших садов виднелись жалкие останки некогда обжитых мест. Наконец, показался оазис, в котором сохранилась жизнь - две рядом стоящих избы, да изба напротив. Ещё несколько изб, местами еще не растерявших свой былой окрас, зияли пустыми глазницами окон и дверей. Возле небольшого стожка стояли два мужика, и лежал один-единственный почерневший  тюк. Чуйка моя напряглась. Мужики вышли из машин  и важно прошествовали к местным аборигенам. Как положено, поручкались со всеми по-порядку. Чтобы придать себе ещё большую важность и значимость, закурили. Меня надолго не хватило, и я вышла к дымящим павлинам. Поздоровалась.  Мужики, увидев меня, в особый восторг не пришли. Краем уха я услышала, как Воробей сказал Мишке, что не ожидал, что будут две машины. Мишка такого поворота тоже не ожидал и попытался напомнить пернатому, что вчера между стаканами спирта говорил ему: как и что.          И сколько. И кто. И зачем. И даже к кому. Воробей ошалело, но добросовестно пытался припомнить хоть что-то из вчерашнего. Как я поняла по выражению его лица – тщетно. Оказалось, что аборигены нашли только один тюк, и тот прошлогодний, для пчеловода. О нас они ни сном, ни духом. Закатили общими усилиями тюк на прицеп пчеловода. Мишка вместе с мужиками пошёл к первому дому похмеляться. Я (вместе с чуйкой), паразит и счастливый пчеловод остались у машин их ждать. Пчеловод поведал, что раньше бы заготовил сено, но в нём не было нужды, поскольку не собирался оставлять овец в зиму. А одна овца неожиданно оказалась скотной, и жалко стало её резать. Поэтому пришлось срочно искать ей пропитание на зиму. Примерно через полчаса подошли повеселевшие мужики. Я подкралась к Мишке и, приобняв его за плечи, вкрадчиво так спросила: «Мишаня… Ты хочешь сказать, что мы сожгли бак бензина, чтобы посмотреть, как ты здесь опохмеляешься?»  Мишка с энтузиазмом заверил, что мы без сена не уедем, и стал спрашивать у мужиков, у кого же его – это надоедливое сено - можно найти? И параллельно стал наезжать на Воробья, что, мол, именно он говорил, что у фермера сена – выше крыши и любого. Воробей стал истово божиться и показывать в сторону пустого дальнего луга, и уверять, что он самолично видел, как этот аккуратно подстриженный и голый лужок был завален тюками. Тут обстановку прояснили аборигены сказав, что, действительно, сено было. Но в июле. А сейчас конец ноября. И по этой, малозначительной в принципе, причине оно давно продано. И сено было только луговое. А луговое кроликам по барабану. Они его воспринимают исключительно в виде подстилки и грызть отказываются напрочь, как им не внушай, что это корм, а не подгузник. Но это я и без них давно знала. Но телефон фермера Воробью всё же дали и он умудрился из этого Турухан-края ему дозвониться. Оказалось, что у фермера ещё осталось несколько тюков, но для постоянного клиента, и он его подвести никак не может. И даже не просите, ребята. А основную массу забрал Шурка, у которого в этом году сорок быков и чуть поменьше коров. Мужики долго мерекали: кому бы ещё позвонить, но так ни до чего не домерекались. Но поскольку им уже захорошело и развязались языки, то они начали травить байки, поглядывая на меня уже с некоторым интересом, что говорило о немалой крепости принятых на грудь напитков. Хозяин дома потащил меня во двор – похвастаться тем, как у него устроены кроличьи клетки. Рассказал, что во двор, почуяв лёгкую добычу, не раз забиралась стая одичавших собак и рвала кролей. И что выходить вечером на улицу стало страшно, поскольку собаки начали нападать и на людей, а власти никаких мер с ними не принимают. И ему пришлось по низу ограды прибить железные листы, чтобы собаки не могли прогрызть себе проход во двор. На железных полосках были явно видны следы от внушительных собачьих зубов. 
   Назад ехали быстрее, поскольку оказалось, что есть другая дорога – вдоль речки, спрятавшейся в глубоком, давно затянувшимся песком и заросшим камышом русле. Чуйка моя торжествовала. Ещё бы ей не торжествовать – как в воду глядела одним местом! Уххххх, Мишаня! Затюковать бы тебя вместе с паразитом в один тюк! Вот два баклана! А ещё говорят, что бабы любят лясы поточить. Да мы сто раз промерим, прежде, чем один раз рубануть. Но уж если рубанём – извините. Не промахнёмся. Иначе все избы давно бы погорели и кони разбежались.
    Хотя Мишаню можно простить за одно то, что он однажды сдал мне грибное место. Приехала я раз в Сурёнский лес за опятами. Я ведь родилась на Сурёнке и лес этот знаю вдоль и поперёк. Пометалась по нему туда-сюда… Пусто. Звоню Мишане. Он говорит: «Я позавчера несколько ведер с Танюхой нарезал. Дуй по Кошелёвской дороге до первого поворота налево. Поворачивай и шпарь прямо километра полтора до поквартального столба. Там оставляй машину и пёхай по этой же дороге ещё метров триста. И там ищи по обе стороны от дороги примерно на двадцати метрах. Дальше нет ничего».  И я нашла. Сразу. Срезано, конечно, было много, но за два прошедших дня успели подтянуться новые опятки– тёмно-коричневые, коренастые и крепкие. Часов через несколько я ему перезвонила и сказала, что нарезала четыре ведра. Мишаня выпал в осадок и сказал, что ни один мужик, посланный  им в это секретное место, его самостоятельно не обнаружил, а все приезжали за ним, и ему приходилось их вести  туда за ручку. А я и не удивилась.  А чему здесь удивляться? Мужиков с рождения и до последнего вздоха надо за ручку водить. Сначала мамке, потом жене. А уж после и Мишаня подтянется.
   Машина, ехавшая впереди, притормозила у магазина. Видимо, продолжение банкета всё же будет и завязка у Воробья оказалась не сказать, чтобы прочная. Проезжая мимо, мы сделали им ручкой и убрались восвояси. Проехали милую глазу церковь, поднялись на гору и нас снова окружил вечнозелёный лес. Я опустила стекло и полной грудью вдохнула настоянный на хвое и грибницах воздух. Сосны вблизи дороги, стоящие редко и свободно, кивали мне обновлёнными к зиме пушистыми изумрудными лапами.  Господи…Как же хорошо… Несмотря на солнечный день, вспомнилась и замурлыкалась под нос песня: «Ой, туманы мои, растуманы. Ой, родные леса и луга. Уходили в поход партизаны. Уходили в поход на врага…» Ну и фиг бы с ним – с этим сеном. Ну когда бы ещё я сюда попала, если бы не это злосчастное приключение?! Да никогда! И не ехала бы сейчас по петляющим в бесконечном Российском просторе дорогам. И не встретила бы этих замечательных неунывающих баламутов… И не узнала бы, что Шурка - этот замечательный неизвестный мне Шурка - выживая из последних сил, держит огромное стадо. А ведь на таких вот Шурках - безропотных работягах - испокон века и держится наша земля. И на пчеловодах, чьи питомцы опыляют гречишные поля. И на фермерах, дающих слово и не нарушающих его ни за какие коврижки. На Мишках и Воробьях, умеющих уговорить две полторашки спирта и, в любовном порыве осчастливить весь мир, наобещать с три короба. И такие же простые работяги – их деды, выпив военные сто грамм, рванув на груди рубаху, поднимались в бой и умирали. Умирали за эту церковь. За эти сосны. За эти поля и луга, которые теперь кормят Шуркиных быков и коров, и дают мёд. За меня и моих близких…

***
    Я люблю вас, мужики! За вашу непутёвость. За простоту и сердечность, которую вы не растеряли, несмотря на наше жестокое и меркантильное  время. За то, что и вы, как ваши деды, не предадите эти поля, луга и леса; и не променяете свой Турухан-край ни на какие заграничные красоты. Выживите сами, и нам не дадите пропасть.   

***
  Ужинали мы наваристыми щами. Нет, всё-таки никакое другое мясо не сравнится с крольчатиной! Молодец мой Серёга: и кроликов умеет развести и круиз организовать… 

***
   Кстати… Вчера вечером опять звонил Мишка и сообщил, что к нему завтра приедет один мужик и уж он-то точно знает, где найти сено.  Ой… Чует моя чуйка всеми местами, что осмотр красот Тамбовщины лишь одним круизом не ограничится.