Летун

Что может быть важнее для того,
кто не достиг ни славы, ни почета,
удел чей безысходность, забытьё? —
До пота неустанная работа,
и краткий сон. Его летучий миг
назвать, пожалуй, отдыхом постыдно...
(Хотелось бы не так стихи начать,
а как-то поизящнее, но, видно,
не тот герой, и тема здесь не та,
которую читать в саду приятно
в беседке, с чашкой чая наотлёт,
на скатерть чтобы не наставить пятна).
Был месяц март. И первые грачи
бродили озабоченно по пашне,
кой-где в лесу ещё таился снег,
ненужный, как унылый день вчерашний.
Но небо все оттенки синевы
уже явило под лучами солнца,
тепло струилось влагой по стеклу
в весну приотворённого оконца.
А в доме на скамье лежал старик.
Он умирал и, понимая это,
пытался напоследок прошептать
казавшиеся важными советы
о том, как разделить нехитрый скарб,
чтоб не обидеть никого из близких,
какие свечи ставить в упокой,
как на сорокоуст подать записки...
Старуха рядом кончиком платка
промакивала слёзы и кивала.
Ненужный квас в бутыли доставал
работник из глубокого подвала.
Не будет пить старик. Не хватит сил.
Впервые руки не поднять, хоть тресни!
А как он ими раньше управлял,
и пели молотки какие песни,
когда творил он в кузне чудеса.
Играло пламя языками в печи,
летели искры, поднимался пар,
блестели потом мускулы и плечи.
Одних коней мильён перековал,
да так, что кони не плелись — летели,
И колокольцы так умел отлить,
что звон их походил на звук капели.
Но для него всё это лишь пустяк,
не стоящие мастера забавы.
Смутил его однажды мужичок
проезжий (не иначе — сам лукавый!),
сказав, что видел в дальней стороне,
как человек летал, расправив крылья.
С тех пор, не выдавая свой секрет,
ковал ночами, плакал от бессилья,
и вновь ковал, затягивал ремни,
шёл в поле, разбегался, падал снова,
под утро возвращался в синяках
и на расспросы хмурился сурово.
Всю жизнь искал и, кажется, нашёл
секрет металла лёгкого, как перья.
Неужто, вправду сможет он летать?
В душе боролись страсть и недоверье.
Воскресным днём, всю службу отстояв,
домой метнулся, и вернулся к храму.
Манила колокольня высотой,
и он рванул наверх, махнув упрямо
жене — мол, не мешай, не до тебя!
Где колокол висел — была площадка.
Спугнул оттуда стаю голубей.
Приладил крылья и вздохнул украдкой.
Перекрестился, встал на самый край,
шагнул вперёд, развел пошире руки...
И полетел! Над полем, над людьми,
землёй любуясь, позабыв про муки.
А где-то там, внизу неслась толпа,
разинув рты, платки теряя, шапки,
но не догнать им было кузнеца —
он улетал за реку, без оглядки...
Домой вернулся только через год,
когда его уже почти забыли.
Он появился у родных ворот,
покрытый толстым слоем серой пыли.
Где был, что видел — говорить не стал,
вошёл в избу, всем улыбнулся тихо.
Ни крыльев, ни котомки за спиной —
жена решила: «Повидал он лиха».
И дальше жизнь привычно потекла
в работе. Но не в кузне, а на поле.
Ни разу больше молот он не брал
и не стучал по наковальне боле.
И наступил тот март, когда не смог
подняться с лавки. Захотелось квасу.
Старуху захотелось вдруг обнять,
чего не делал до сих пор ни разу.
Глаза закрыл, и вспомнился полёт.
Душа рванулась прочь из оболочки.
Осталось тело на скамье лежать
как жизни удивительная точка.