прекрасные лица часть 14

так магдал не смог познать самого себя
дважды, трижды, бесконечно.
озарение пришло как экстаз -
единичный, сверхъестественный, сверкающий
непознаваемыми огнями.

огонь вошел во вретище,
и почва прогнулась под пленом
его песнопений.
песнопение попало в плен,
и губы содрогнулись от наступающего наития.
наитие обмана, наитие лести ,
наитие невежества - вот что говорило в глубине власяницы,
вот что было смыслом аскезы.
аскеза обернулась и посмотрела на себя в зеркало -
и она увидела стыд и позор, и презрение к самой себе.
святость магдала посмотрела в зеркало -
и увидела только стыд и позор, и презрение к самой себе.
магдал посмотрел в зеркало - и увидел только стыд и позор,
и презрение к самому себе.

позор стал смыслом и назначением созерцания,
позор и стыд, стыд и презрение стали пустотой,
в которую кануло былое великолепие.
великолепие было смыслом созерцания,
и из него магдал черпал силы для будущих медитаций.
медитация пожрала свое единство,
она распалась на отдельные объекты,
она распалась на то, на что была направлена.
объект обрел самого себя,
объект стал назначением магдала.
все предстало в новом свете -
и чертоги огня, и бурные воды, наполненные песнопениеМ,
и горы воды, жаждущие опустошения.
зеркало, зеркало заговорило в пустоте,
удваивая объект,
созерцая самоё себя.
теперь зеркало стало настоящим своего созерцания,
и громкая пустота - пустота объекта,
стала доискиваться до своей сути.
суть объекта - она таилась на поверхности вещей,
она блистала средь лилий,
средь лучезарных цветов организма.
тело свое узрел магдал в зеркале -
это новое, блистающее,
светозарное тело,
падающее в необъятные глаза,
глаза огня.
огонь был светом,
был зарей нового дня,
был светочем, крадущим у нынешнего его убожество.
украсть позор - вот что было смыслом огня.
проходя через огненные ворота,
магдал узрел высоту,
заклинающую свой позор.
позор был скалой,
позор был крепостью,
непреодолимой крепостью,
пропускающую через себя любые созерцания.
лишь созерцание теплилось в пустоте,
лишь оно искало свое будущее во тьме глаголющей.
тьма говорила - свирепым, неистовым языком,
озаряя настоящее своим неземным тлением.
тление тьмы  - оно превосходило свое песнопение,
оно горело бесконечным листопадом,
и бурая тма впопыхах забывала свое платье,
она забывала одеться после соития.
соитие магдала и тьмы - вот что переполняло созерцание его смыслом.
в тайных рудниках тлен сползал с его кожи,
и негожие сумерки вспоминали ничто,
ведь ничто пело в тишине,
и будило свой мрак,
оно скалило зубы,
оно переполнялось нынешним.

лишь пустоте дано было знать,
что падает в созерцании,
что отдается пустоте,
какова прибыль пустоты.
пустота росла немолчной горой,
и золотистый листопад одевал ее в саблезубые рытвины.
они скалились, эти рытвины,
они хотели поглотить настоящее своего созерцания.
пустота глаголала в высоте,
и жестокие сумерки обнажали свое тело,
показывая свою непобедимость.
лишь горние слезы должны были искупить страдания тьмы,
лишь забвение должно было отыскать истоки своего созерцания.
там, в пустоте,
гордые знаки лепетали своим значением,
проговаривая свою суть.
там, в пустоте,
ложесна закрывались для деторождения,
там новый смысл нырял в прорубь,
там дикие медведи прогибались под тяжестью сосны,
там гордый лев возникал как безумие тлена.

магдал поглощал созерцание грязными рукамИ,
и одинокое будущее приставляло заплаты к рукам его,
к его губам. там были вывихи в этих глазах,
там были губы в созерцаниИ,
там была пустота в познании,
там было будущее в темноте кромешной.
будущее ныло в платок,
губы пускали слюну для пения,
и говорение тихо пело в тишине,
говорение становилось самим собой в тишине саблезубой.
кони медленно молчали,
и я отделил их от пения,
я им сказал свое последнее слово.
магдал словно прирос к своему настоящему,
и нет ничего прекраснее опьянения настоящим.
настоящее окапывалось,
и пускало жестокие сквозняки,
и теплилось на грани экстаза.
там, в настоящем,
глубокие корни тянулись к воде,
там лилии глотали свою воду и свой воздух,
там глубокая впадина росла на глазах.
там гордые кони возросли и восстали из пустоты.
лишь гордые корни знали свое будущее,
лишь жестокие лилии поглощали суть настоящего.
корни будущего росли на глазах и отделялись
от настоящего немолчными знаками.
гордая лилия отделилась от своего корня и сказала
свое последнее слово. слово упало в землю
и проросло,  и пустило корни, и стало самим собой.
так зародилась истина пустоты,
так глубокие корни отдались экстазу песнопения.

магдал знал ,что песнопение зарожадется в роднике,
что плоть родника - его плоть, его родная плоть.
из глубины верещали петухи,
и черствая лилия родила свой экстаз на поляне.
глубокий луг прогнулся от этого лиходействА,
глубокая память пролилась на поручни.

забвение овладело настоящим,
и оно пролило свои горькие слезы,
и расплодилось в искусстве своем.
горькие слезы были залогом правды,
горькие слезы были будущим стези,
были глаголом, что лепетал свою правду немым языком.
глагол был правдой,
и он отсекал все лишнее,
все лиходейство тонуло в своем мраке.

корни зла были легки, они быстро упали в пропасть
и отдали коням свое созерцание.
кони быстро учуяли неладное и отделились от настоящего.

так росло зло в своих истоках,
так магма правды росла на глазах и топила
бесконечные слезы.
слезы были смыслом и назначением созерцания,
слезы гордо реяли в возвышенной пустоте.
корни их были корнями страдания,
и лишь ослу дано было понять,
где его горькая пища,
где его слезы,
где его зловещее упрямство,
доходящее до экстаза.

одинокая тишина забрала свое настоящее к себе домой
и там гладила его и ласкала.
ласка тишины - неземная ласка,
она уходит корнями в ничто.
неземные губы выросли из тишины,
неземная речь полилась в уши настоящего.
настоящее оказалось в плену тишины,
ее гордым заключенным.
оно хотело высоты в этой пустоте,
оно хотело реять, как экстаз,
но экстаз породил новое безумие,
новый тлен и новый север,
недоступный для настоящего.
гордый экстаз был недостижим,
и лишь север знал свое будущее,
свое экстатическое настоящее.
настоящее лепетало в тишине,
поглощая свой смысл,
настоящее росло, как козни коней,
как ристалище макбета.
падало гордое настоящее в прорубь,
падало оно в сугроб,
падало оно в лед.
лишь пепел знал, что такое огонь,
лишь лилии доискались до экстаза.

гореть магдалу приходилось молча,
ведь он не знал смысл настоящегО,
что пряталось за спиной экстаза.
молчаливый экстаз разлился по вселенной,
и лишь жестокие губы поглощали его крупицы,
крупицы севера.
снег дошел до колен,
и гордые поруни встретили настоящее
своей лаской.
мрамор вошел в слово,
и гордые кони вознеслись над будущим,
поглощая его, как пищу для ума.

север капал в ладони
возникновения,
магдал знал, где оно начинается -
по ту сторону забвения.
лишь возникновение было истоком всего,
лишь оно знало, где глубокие корни воды и огня.
огонь был памятью своего времени,
огонь был водой, когда нужно,
он был послушным, как воздух.
лишь гордые кони возвещали о приходе огня,
лишь их огненные хвосты блистали на ветру.
войти в настоящее - гордым конем,
светлым ристалищем,
сплошным вретищем,
отщепенцем возникновения -
так мыслил свое перевоплощение магдал,
так он входил в северные губы экстаза.

север был смыслом своего возникновения,
он касался губами экстаза.
он должен был проникнуться собственным исчезновением,
прочувствовать все его ложбинки и уключины.
лишь стезя говорила о настоящем севера,
лишь гордые ключи открывали несметные двери.
гордый север лежал на ладони и вкушал
свое настоящее.
он знал, что погибель близка,
что настоящее может в любой момент дать
отворот-поворот.
гордые ключи снимали свое платье и плавали в озере,
и двери шли за ними своим немолчным путем.
настоящее раскололось и из него вышло лето
во всей своей пагубной красе.
красота лета - это его исчезновение без конца и без края.
лето пропадает в самом себе  ведь оно так
недостижимо прекрасно.
север его - его плоть,
аромат его - его душа,
ум его - его гордые кони,
возвещающие непрестанный огонь.
только солнце может без ошибок сказать о самом себе.

север возникновения горел в экстазе, и гордые, но прекрасные лица
забывали тьму, забывали голос ,
забывали проклятие.