прекрасные лица часть 12

рыбы были молчанием,
молчанием высоты, молчанием глубины,
молчание отчаяния.
душа тянулась к этому завершенному однообразию.
душа горела - в личинке своей жестокой,
в яйце своем, в своей скорлупе.

душа должна была отделиться от своей оболочки
и стать единой  с миром,
стать единой с самой собой.
рыбы молчали в ответ на ее чаяние,
рыбы говорили - водой говорили,
телом своим плавным, как волны рек
и спокойствие озер.
рыбы были мановением письма, говорением скалы,
рыбы были внутренне отрешенными,
внешне вовлеченными.
магдал ступал медленно,
медленно вторгался в тело земли.
земля была так же молчалива,
как и вода,
как и рыбы, что ее воспроизводили.
жестокость молчания - повыше жестокости слова.
ведь слово еще что-то утверждает,
отделяя да от нет,
слово что-то создает,
слово воздает,
слово отдает и придает.
хвала льется из слова,
и оно падает к нам в объятия,
оно совершает нечто невозможное,
и правит вехами жизни.
в правде слова - его великолепные волокна,
во лжи его, в его ошибке - бури его,
его величавые невзгоды.
хорошо быть словом -ведь слово, оно парит над отрешенностью,
оно дважды абстрактно,
и как то, что называет, и как то, что названо. значение отрешено
от предмета, предмет отрешен от слова.
молчание превозмогает свое значение и остается одним-единственным,
единственным парением слова над самим собой.
слово вмещает в себя и молчание,
и то, что молчание замалчивает,
то, от чего молчание отрешается.

так, в тишине, созидается речь,
речь сквозящая, речь синодальная,
речь решетчатая и волокнистая -
речь полета и погружения.

магдал мог бы и забыть, что он умеет говорить
и мыслить, ведь он был так покорен красотой молчания.
когда он не мог ничего сказать,
молчание казалось фоном,
нищим предметом,
отсутствием себя самого в этой величине.
сейчас же молчание было пунктом назначения,
предметом таинства,
мистерией понятия и значения.
в молчании как будто все рождалось
и созидалось, молчание выходило из своей пустоты
и давало всему право иметь свое имя,
быть названным и нареченным.
нареченность была погружена в пустоту -
ей неоткуда было взяться.
и вот магдал взял это молчание, как камень,
как скалу, как гору,
и разбил ее, расколол,
как орех, чтобы достать сердцевину,
смысл, квинтэссенцию - говорение,
гул и журчание божественной речи.

молчание потухло, затихло в тишине.
оно боялось говоритЬ,
ведь все, что оно могло сказать,
было отголоском его безъязыкой сути.
молчание боялось говорить,
оно только стонало и вопило,
оно кряхтело и сопело. так прорывалась наружу
его суть,
суть быть ничем и никем,
быть зверем, в котором все возможно.
звериная суть молчания - она облекала человека
в новые формы, в новые заклинания.
там где была речь - там не было никого,
там была лишь плаха и дерево,
лишь виселица и трава.
трава обволакивала виселицу,
и казалось, что трава,
именно она была повешена,
повешена речью за молчание.
шепот листьев,
скрип ветвей - они говорили о том же,
и все что осталось сделать -
это отрубить дереву голову,
отрубить его суть,
отделить суть от сути,
прах от праха.

рыбы молчали. в тишине было лишь слышно,
как прорывается наружу душа сквозь глаза,
как она хочет жить и ликовать, 
жить и тосковать. душа была телом,
а тело было душой. тело хотело быть многим,
оно хотело раствориться в множестве,
потеряться в толпе,
в аморфной массе.
тело хотело потерять свою форму и перестать быть уникальным,
тело хотело быть водой.
душа же, она была как скульптура воды,
вода создавала все новые всплески и вихри,
тело же души их в себе заключало и до бесконечности
изменяло, запоминало и восстанавливало.
рыбы выходили из глубины и проговаривали свою речь -
речь души, речь воды, речь плоти,
потерявшей свою форму.

так из глубин мы видели, как что-то карабкается по стенам
и кричит, вспоминая свою плаху и виселицу.
что-то падало с высоты - и это были слезы. нет.
это были капли дождя, капли воды, запоминающей все и вся. 
тело стремилось к воде,
оно хотело быть всем и ничем,
не имея формы, содержать в себе все формы.
тело хотело быть неузнанным, но оставаться самим собой.
тео хотело остаться востоком навеки,
оно хотело перерождаться каждый миг.

магдал знал, что тело обречено. ведь душа показывает себя
как форму, как завершенное нечто, тело же себя скрывает под
волокнами вечности.
тело прячется, чтобы остаться самим собой,
душа же хочет быть узнанной, воспетой,
проговоренной, запечатленной.
поэтому душа была обречена на успех и победу.
поэтому магдал с радостью распрощался с телом,
чтобы обменять его на душу, на тело души.
 
из глубин росла высота,
и он прятался в ее ветвях,
он проповедовал ее своими сильными глазами.
глаза  - они падали в высоту,
и молчаливый гимн природы их сопровождал.
душа хотела глубины и испытаний,
тело ее жаждало избытка сил,
излияний оно жаждало,
избыточных излияний.
тьма должна была победить невесомость,
и все должно было соединиться в ней.
но тут пришел свет и все озарил своей немыслимостью.
тогда магдал увидел, как он ничтожен,
как ничтожна высота, на которую он взошел,
как ничтожна его душа, этой высоты возжаждавшая,
как ничтожен его порыв обрести форму.
все стало бренным.
и он созерцал, как все уходит,
как уходит время и пространство,
как забываются все чувства и мысли,
и как остается одна отрешенность,
порожденная забвением.

тогда он собрал в горсть свое ничто и развеял
по ветру. пеплом он стал,
он стал великим пеплом.
а пеплу ничего не страшно,
ведь он прах, прах праха.
он гуляет на ветру по верху скал,
он взвивается бурею к непреодолимым высотам.
суть его - бесконечный полет, в котором все заканчивается
и ничего не начинается, в котором забвение отрешенно властвует,
и дитя природы - магдал становится тем человеком,
которого он обрел исходя из своего настоящего.

ветер - он искал тишину, чтобы в ней говорить свое слово.
ветер - он забыл тишину, в которой все сказано.
ветер - он был в той тишине, в которой все говорится без конца и края.
ветер - он обрел тишину, в которой остается только предаться слушанию,
ведь все и так уже сказано.
магдал понял, что он должен слушать,
слушать гимн сотворенного,
который слышен из глубинных недр земли,
из высот, недостижимых мыслью.

но слышал он, как поет соловей,
или как колышется трава,
или как каплет дождь,
или как мечется ветер.
самое близкое говорило о самом далеком,
самые земные вещи говорили о самом небесном.
так магдал молчал в тишине самого себя,
так он себя создавал, претворяясь в свою судьбу,
отголосками испещряющую его бытие.
власть судьбы говорила из глубины,
как бы задавленная происхолящим,
задавленная волей самого магдала.
он хотел от нее отречься,
но она пришла к нему в новой красоте,
в новых извилинах ненареченного.

песня магдал была истина, заключенная в знак.
он не мог поверить, что слова имеют какое-то отношение к вещам.
истина слова была единственной истиной человека.
человек не может забыть свою мысль,
и она руководит им со своей высоты,
она управляет его мгновениями.
на высоте все кажется мелким и бренным,
но есть зоркая высота,
с которой все видно до мельчайших деталей,
и каждая из них живет своей беспечной жизнью.

когда магдал услышал слово и поверил в него,
в нем родилась беспечность - беспечность
мелкого существа, ничтожества,
потерявшего свою суть в хитросплетениях
мыслимого и сказанного.
слово погубило магдала, он не пробрался к молчанию
вещей, не услышал биение  их сердец.
вещи остались в своей глубине им не поняты,
ведь они не перестали молчать, не сказали свое единственное слово.

так слово стало тем настоящим,
где все преподносится на блюдце,
где каждая потеря и каждое обретение говорит
о последующем. обретение - оно не было молчанием,
оно кивало и сооружало,
оно молчало и нарушало молчание словом.
так слово приобрело свою неоднозначную высоту,
так из глубины вещей показались знаки -
чтобы потерять за собой путь обратно к этой глубине.
путь к ней оказался перекрыт, и огромные сугробы снега
покрыли ее и сделали невидимой.
суть спряталась под снегом,
и только в снеге ее нужно было искать.