В дороге

Что толкает людей в путь? Бессознательно это желание снов, ведь именно в пути, когда мы каждую ночь ложимся спать в новом месте, нам в видениях приходят самые удивительные образы. Только лишь новые впечатления тому причина? Вряд ли. В явлении этом  есть место магии - игре с основами мироздания.
Время есть круг, а пространство - линия. И только движение по ней есть жизнь которая пробуждает сознание, открывает для нас ворота в небесные чертоги. Должно быть, смотря на небо из одной точки, взор наш мутнеет. Очертания неведомого и прекрасного становятся слишком привычными и не способны более давать пищу нашей фантазии.
Но, возможно и так, что во время странствия, в нас пробуждается коллективная память, опыт наших предков и именно он, будто солнечный блик отраженный от зеркальной поверхности и посланный в будущее, озаряет нас этими диковинными миражами, ведь все люди когда-то были кочевниками и нет такого народа, который ни разу в своей истории не переезжал бы в с места на место в поисках лучшей жизни.

Имам Шамиль никогда раньше не бывал за пределами Кавказа и потому в какой-то момент ему перестали сниться сны.
Четверть века он воевал с русскими, а они всё шли и шли. Сначала они были похожи на что-то неведомое и чуждое, но потом перестали отличаться от горцев, переняв их обычаи и одежду - черкески, газыри, башлыки и папахи. Это было не только требование удобства, но и дань уважения народу, который сражался против войск могущественной империи долго, смело и честно. Россия и Кавказ соединились, переход стал плавным и стало некого побеждать, как будто война была штормом размывшим преграду, веками разделявшую два моря -  солёное и пресное, и они слились воедино.

Когда в горах народ стал питаться только травой, Шамиль сдался. Это был 1276 год Хиджры и 1859 от Рождества Христова
Он ожидал скорой расправы, но получил обратное.
Всё перевернулось. Не как пленника, но как родственника, лучшего друга, как триумфатора повезли его в столицу всесокрущающего царства, о размерах и богатстве которого он даже не подозревал. Кавказский наместник подарил Шамилю свою шубу, к нему был приставлен повар готовивший самую лучшую еду соответствующую требованиям ислама, а в каждом городе кавалькаду экипажей торжественно встречали с оркестром и оказывали предводителю мюридов, давно ставшим в России легендой, все возможные почести. Двадцать пять лет войны сделали из русских и горцев не заклятых врагов, а братьев. Как-то раз в базарный день в одном селении сцепились чеченцы с апшеронцами. Русские солдаты приняли в стычке самое активное участие. К кому же они пришли на помощь? Конечно к чеченцам. "Как нам не защищать чеченцев, - говорили служивые, - они наши братья. Вот уже двадцать лет как с ними дерёмся".

Но Шамиль ещё не верил своим глазам и ушам. "Не изощренное ли это коварство русской короны? Не в Сибирь ли везут? - думал обескурашенный мятежник, но, достав подаренный одним из генералов компас, убедился, - нет, никакого подвоха здесь нет. Дорога ведёт на север".

Сначала путь пролегал через казачьи земли - пыльные дороги ставрополья, петляющие между холмами, покрытыми высохшей полынью, горький запах которой наполнял кибитку. Гривы бесчисленых табунов лошадей сливались здесь с гривами кучевых облаков, а возле речушек теснились сёла - россыпь мазанок с соломенными крышами.

Затем настал черёд черноземья, где крестьянин руками будто срастался с пашней, подобно дереву склоняющемуся к земле в конце своей жизни. Косари, завидев вереницу экипажей, бросали косы и провожали обоз отстранённым взглядом людей обречённых на вечный труд, плоды которого будут отобраны.
Шамиль ехал дальше. Он видел ковыряющие серое небо деревья, сухое жнивьё, степи изрезанные балками, в которых скопился уже успевший потускнеть, рано выпавший в этом году первый снег, где-то кирпичные, а где-то деревянные станционные домики заросшие жёлтыми камышами, а вдали чёрные холмы с прожилками дорог и бугорками кустов, казавышихся свернувшимися котами.

И вот, на одном из перегонов ему впервые за долгое время приснился сон.
Ему снилось, как он ещё юношей угонял стада на дальние пастбища и ради упражнения силы брал ягнёнка на плечи и носил часами. И от этого ягнёнок превращался в большого барана, настолько тяжёлого, что уже не было сил держать его на весу. Такая метаморфоза происходила во время каждой пасьбы и всякий раз, когда Шамиль приходил домой его спрашивали - "Где тот маленький ягнёнок, что мы поручили тебе.?", а он отвечал: "Он вырос", и вся семья радовалась и ни у кого не было сомнения в возможности чуда. Проснувшись, он размышлял:
"Почему настоящее счастье, не смешанное с горечью печали возможно только во сне? Не калитка ли это в рай?"

Ещё ему снилась зима за окном, зима враждебная и непонятная, как будто таящая в себе людей или же чудовищ, которые снова его пленят, чтоб повезти, но куда? В глубину ночи, на край этого всё ещё кажущегося враждебным мира? И что же на этом краю? Сбросят его вниз во тьму холода и небытия или принесут в жертву своим непонятным богам? Такими вопросами задавался Шамиль в полусне, а повозка ехала всё дальше и дальше.

"Никогда бы я не стал воевать с Россией, если бы знал, сколь она огромна. Здесь люди, как глиняные воины растут будто из земли и конца им нет. Даже если бы я победил их всех, выросли бы новые из сырой глины и прошлогодней травы." - думал мятежный имам, и, то ли во сне, то ли наяву представлял как шевелится солома и сплетённые из неё люди вооруженные чем попало выстраивались в ряды, чтобы вновь направиться на Кавказ.

Вот стена леса, в которую вошел как сквозь стену дождя караван, подобно тому, как мышка проникает в норку. Так Шамиль проникал в новый для себя мир доселе невиданный. Это мир северного леса, который лишь местами притоптан немногочисленными городами и деревнями и ему снилось, что он живёт в стеклянном доме и дом этот доверху заполнен водой, но, к своему удивлению, он дышит свободно.

Из Москвы в Петербург ехали уже по железной дороге. Увидев локомотив, Шамиль решил было что поезд - это железный дракон, которому его решили скормить, но послушно ступил в вагон, повинуясь однажды принятому решению отдаться в руки неприятеля. И хотя это чудо техники пугало и занимало его одновременно, колёса мерно постукивали и дорога укачивала, так что и находясь в пасти раскалённого чудовища Шамиль под утро провалился в забытье.
И ему виделось, как его бросают с поезда и он погибает под железными колёсами, но потом та сила в нём, что всегда заставляла бороться, вдохнула в него жизнь и он, воскреснув, зацепился за выступающие части вагона и снова оказался внутри мчащегося сквозь ночь, изрыгающего клубы пара состава, будто это и впрямь дракон а он, Шамиль, сказочный герой, который пытается победить чудовище.

Петербург, как ни пытались провожатые представить его городом дворцов и фонтанов, был городом уже затронутым дыханием индустриальной эры. Двигаясь от одного особняка, где его принимали со всем радушием к другому, он видел в числе прочего и дымяшиеся трубы заводов и закопченые улицы, где в доходных домах ютились одетые в лохмотья труженники фабрик. Посчастливилось ему побывать и внутри предприятия.
- Что это? - думал горец, - это земля источает своё дыхание? Она служит людям, приводя в движение все эти страшные шестерни механизмы или это люди отдают себя на заклание направляясь в проходную завода как в жерло вулкана?

Но всё же самым большим впечателением Шамиля была Нева, чёрная, холодная, огромная, с невероятной силой толкающая бесконечную толщу воды по, казалось бы, ровной поверхности.

И ему приснилось, что в родном его аварском селе, на месте реки Койсу, полноводной летом, во время таяния снеговых шапок, и практически исчезающей зимой, течёт широкая, могучая Нева, а вместо приземистых саклей стоят дворцы полные книг, которые он так любил в детстве и ради которых совершал далёкие, полные лишений путешествия в бытность странствующим учеником - муталимом.

И ещё Петербурге во сне он сошел с ума. Но безумие это не было болезненным, но было ясным и чистым как июньский полдень. Всё вокруг казалось ему смешным и радостным. И он видел больше чем видел когда либо, и что пространства, сотканные из невидимых нитей не одинаковы, хоть и застроены похожими домами, но есть более и менее счастливые и радостные. И он странствал среди них и искал самый светлый мир, где уже никогда не сомкнутся его губы в тяжёлом, печальном молчании. Единственная вещь смущала его - теперь он как ребенок и никакого дела он не сможет делать по причине своего вечного счастья и, безусловно, станет обузой для родственников.

Он проиграл войну и потерял Родину, но обрёл мир, пространство и время, любовь того народа, который считал своим врагом. Он был астероидом отколовшийся от кометы и отправившимся в самостоятельное путешествие. "Война отец всего" - говорили древние. Она разрушает старую жизнь и рождает новую. Но какова будет его новая жизнь он до сих пор не знал. Оставить легендарного бунтовщика в Петербурге не представлялось возможным по соображениям политическим, и потому его ждал ещё один переезд в почётную ссылку - в Калугу.

На вокзале, когда он отбывал из столицы, публика обступившая вагон кричала:
"Прощайте Шамиль! Будьте здоровы! Скажите ему, что мы очень любим его!" И Шамиль попросил передать толпе, что внимание её доставляет ему большую радость, чем любая из одержанных им побед.

Уже находясь в Калуге которая со своими высокими холмами и бескрайними лесами за Окой представилась Шамилю очень похожей на родные места, он увидел такой сон - будто его родная сакля, словно и не разорённая войной, стоит рядом с его новым пристанищем на Одигитриевской улице. И он видит свою мать под окном, по щиколодку в осенней листве, в которой утопает жилище. И он заходит внутрь и вместо обугленных стен и беспорядка видит чистый, выметенный пол и видит всех родственников сидящими за столом живыми и молодыми

А ещё ему вспомнился сон, который он видел в юности, когда был муталимом. Тогда ему привиделось, что он дошел до края своей родной горной страны и увидел мост за которым начинался новый, удивительной красоты мир, но мост растаял как только Шамиль вступил на него одной ногой.

- Неужели я вступил теперь на этот мост? - думал он, - или, может быть, меня убили тогда, во время пленения, и всё то, что произошло со мной теперь не более чем марево предвечного сна?