Алькина пшеница

(На основе реальных событий, имен и прозвищ. Посвящается отцу)            
  Пока Алька ползал на коленях, собирая на дороге зернышки, солнце уже перевалило за полдень. Хотелось есть, но он решил набрать зерна с запасом, чтобы хватило и на завтра. Утром удалось урвать голубям только горсть крошек, смахнутых в ладонь со стола и мигом переправленных в карман, пока мать повернулась к печке за настоем прошлогоднего шиповника, которым они обычно заканчивали завтрак. И то, это были, в основном, крошки из Алькиной краюхи.  Выскочив из избы и, повернувшись во все стороны – не видит ли кто,  Алька взлетел по лестнице к голубятне и высыпал крошки с остатком хлебушка на старое блюдо из обожженной глины с отколотым краем.
   
   Первым подлетел любимчик  – красавец Рябый, за ним следом подскочили остальные. От горсти через несколько секунд ничего не осталось. Алька особо не переживал, лето было в разгаре и птицам было чем прокормиться, но для этого надо было им лететь со двора и, иной раз, их не было почти целый день. Рябого надо было содержать хорошо, чтобы была сила, ведь он – боевой голубь, не раз побеждавший чужих голубей,  даже, как-то, пригнавший в голубятню голубицу, за которой вечером пришел хозяин. Птицу пришлось вернуть, поскольку спора не было с хозяином, но, если бы спор состоялся  заранее, то эта голубка стала бы законной добычей Алькиной голубятни.  Однако, спорить, с Алькой, чей голубь сильнее желающих уже не осталось - после нескольких быстрых побед Рябый стал считался самым сильным бойцом в посёлке.
   Вот и получалось, чтобы поддерживать боевой настрой Рябого, надо его кормить. Но не станешь же его кормить одного, когда у тебя пять жадных прожорливых клювов. Их, кстати, было бы больше, но Алька еще весной отдал двух голубей знакомым пацанам, потому, что кормить большую свору было, уж, совсем трудно. Зиму продержались на вылетах и на объедках - добровольно оставленных на столе крошек и размазанной по стенкам каши. Иной раз братья и сестра забывали (с голодухи  и усталости) про Алькину свору и объедков почти не оставалось, хотя в семье было шесть человек. Тогда Алька вызывался мыть посуду и первым делом соскабливал до блеска казан или кастрюли от остатков каши и навара, потом тарелки.  Кроме того, несмотря на все меры по сохранению зерна, видимо, птицы умудряются где-то его подворовывать во время своих долгих дневных вылетов, даже зимой, но где точно, было неизвестно.
 
   В общем, продержались худо-бедно, да и родные сочувствовали Алькиному  увлечению, видимо, долетели до их сознания весточки из почти уничтоженной большевиками древней вести о «Голубиной книге» и голубях-вестниках, выручавших легендарных князей и воинство от вражеской напасти. На селе голубь считался доброй птицей, хоть и не было от него никакой пользы, а что до обгаженных крыш, заборов и завалинок, то это никого не волновало – во-первых, у каждого была домашняя птица и как управляться с птичьим помётом все знали, а во-вторых птичий помет – хорошее удобрение для мелких посадок.  Однако, несколько голубятен в поселке стояли закрытыми – хозяева не решились на эту ежедневную маету, связанную с постоянной добычей пропитания не только птицам, но и самим себе.
   Ведь, шла война. Отец работал директором элеватора и очень строго следил, чтобы хлеб весь до последнего зернышка доставлялся по назначению, да и оперуполномоченный не дремал. И сегодняшняя удача с зерном на дороге – это результат чьей-то вчерашней вечерней, то ли сегодняшней утренней халатности. Хотя, среди привозящих хлеб на элеватор было много стариков, которые могли просто не углядеть в сумерках, как из маленькой дырочки потихоньку высыпаются зёрнышки.
   
   А обнаружил это зерно Алька случайно, ведь дождя давно не было и дорога, разбитая постоянно снующими  по ней подводами, лошадьми и машинами, была покрыта толстым  слоем пыли, в котором, даже,  девчонки умудрились потерять колечко в начале лета и Алька помог его найти.
   Сейчас же он был с пацанами на другом конце села и увидел, что Рябый полетел в сторону лесочка.  За ним летели два других голубя, оба чужие и Алька кинулся догонять Рябого, крича во всю силу:
- Рябый! Рябый!
Выбежав за околицу и, повернув на дорогу, он побежал,  почти не глядя под ноги, стараясь не потерять Рябого из виду, и, выскочив на поворот, чуть не угодил босой ногой в едва подсохшую навозную кучу. Поджав машинально ногу, чтобы не испачкаться, Алька потерял равновесие и, перелетев кучу, растянулся на дороге, при этом увидев в поднятом слое пыли несколько рядом лежащих зернышек.  Он не мог бросить такую находку и решил положится на силу и сметливость Рябого, предоставив ему справиться самому без Алькиной помощи.  Надо было собрать зерно, здесь может оказаться хорошая порция.  Он начал разгребать пыль руками, потом, приноровившись, стал отличать в запыленных бугорках зерна пшеницы и просто стал набирать их в ладонь и сдув пыль, пересыпать в карман. Приноровившись различать присыпанные зернышки взглядом, а некоторые, даже, не были полностью в пыли, Алька пошел по дороге в сторону элеватора, приседая за каждым зернышком и радуясь тому, какой он своим любимцам устроит ужин.
   Попадались иногда россыпи по нескольку зерен, и, в конце концов, правый карман оказался довольно плотно набит. Зерна туда, пожалуй, вошло не меньше полкило, а, может, и больше. Мама шила штаны ему сама и карманы полагалось делать с запасом, мало ли что надо будет в них положить.
   
   Алька выпрямился во весь рост, огляделся - вокруг не души. Дело шло к обеду и хотелось есть. Элеватор находился почти в двух километрах и поэтому работники обедали на месте – по жаре пешком, да еще после обеда, не находишься!  Праздных людей на дорогах не было – все при деле, а пацаны сейчас, скорее всего, обедают, либо на речке, где они проводили свободное от летних работ время. Перевозка зерна к обеду обычно затихала, поэтому сейчас побеспокоить Альку вряд ли кто мог. Ведь, он стал обладателем сокровища, почитай – полбулки хлеба лежало у него в кармане, а если размешать муку со жмыхом и лебедой, то могла получиться обычная буханка, которые не только выдавали по карточкам, но и пекли сами, как только доставалось хоть немного муки.
   Поэтому, долго не раздумывая, Алька присел и продолжил собирать зерно уже в левый карман. Наконец, и он полон, хотя пришлось потрудиться подольше, видимо, утекание зерна было обнаружено возницей и дальше его на дороге уже почти не было.
   Уставший, с ноющей спиной, но радостный от предвкушения голубиного пира, Алька помчался домой, с удовольствием разминая затекшее тело и придерживая руками карманы, полные зерна. Он, кстати, понимал, что это уже серьёзное количество пшеницы, за такое же, украденное на элеваторе,  могли запросто дать срок, но сейчас обеденное время, в посёлке людей почти не видно - кто обедает, кто работает дома и в сараях, прячась от жары, основная часть жителей работала на элеваторе и в поле. Да и кому есть дело до спешащего домой пацана?
   Алька уже поверил, что сегодня удача окончательно на его стороне и поэтому, подойдя к калитке, быстро глянул поверх неё во двор и, никого не увидев, направился к голубятне. Там у него лежала, подоткнутая  под стропила небольшая старая котомка, которую он выпросил у материи и сам заштопал в ней дырки. Он думал пока пересыпать зерно в неё, а потом, после обеда, выбрав время, перебрать его и разделить на порции.
   Алька мысленно весь был уже в голубятне и не сразу заметил выходящего из дома отца.  И тут он вспомнил, что отец с раннего утра поехал в район и, видимо, вернулся сначала домой, чтобы пообедав, отправиться на элеватор уже до позднего вечера.

   Отец сразу увидел Алькины полные карманы. Стараясь опередить его вопрос, Алька поспешно стал объяснять, вмиг взволновавшись и переходя на покрикивания:
-Пап, я зерно на дороге насобирал, оно в пыли всё, грязное! Хочу голубей покормить!
   Отец сам в детстве был голубятником. Правда, было это ещё до революции, в далёкой саратовской губернии, в селе Панкратовка,  стоящем недалеко от Саратова, в котором отец и родился. Но, тогда жизнь была другая, царская и крестьянская, она теперь считалась, как бы, не настоящей. Ведь, именно  теперь жизнь настоящая, с постоянной борьбой, битвой за достижения и с врагами с самого семнадцатого года, и война, вот, теперь, суровая, не на жизнь, а на смерть.
   Андрей Алексеевич, глядя строго сыну в глаза, пытался увидеть – нет ли в них намека на враньё, на трусость собственника, боящегося потерять своё? Ведь, не для того Андрей молодым парнем пошёл в красный отряд воевать с Колчаком, чтобы его сын сейчас растил в себе кулацкое сознание! Нет, Алька не отводил взгляд, он был уверен в своей правоте и в законности своего поступка! Он быстро рассказал отцу, как было дело, начиная с погони за Рябым.
    Андрей Алексеевич вздохнул и перевёл взгляд на голубятню. Он знал, что сын любит голубей, что он всегда помогает дома по хозяйству, всё, что надо, делает сам, без напоминаний. Ну, а если что есть в нём дурного или взбалмошного, так не больше, чем у других. Очень важно, что сын понимал справедливость,  хотя, немного по-детски. Конечно, по совести, Алька не совершил ничего плохого и честно выковыривал эти зернышки из дорожной пыли. Но закон сегодня суров, как сурова сегодня сама жизнь. Сын должен это понимать, тем более, что он взрослеет и скоро будет сам отвечать за свои поступки.
Он еще раз посмотрел Альке в глаза и сказал, стараясь быть спокойным:
- Сын, это зерно государственное! Оно должно быть возвращено. Ты знаешь, как сейчас тяжело в стране с продовольствием, какие строгие законы военного времени. Поешь и отправляйся на элеватор, всё сдай  и скажи, где нашел.  После этих слов отец достал из кармана гимнастёрки, к которой привык ещё в Гражданскую, пачку папирос и, выйдя из калитки, направился к подъезжавшему на подводе Егорычу. С Егорычем он сговорился сразу, по прибытии из райцентра, о том, что тот отвезёт его на элеватор. Все знали, что у Алексеича неважное здоровье и потому Егорыч даже не стал кобениться по своему обыкновению.

   Говоря свои слова, отец так смотрел на него, что Алька проглотил невысказанную просьбу оставить зерно птицам. Алька знал, что через пару лет после его рождения отец с матерью чуть не умерли от голода. Тогда они жили в Балкашино, а детей – Альку и старших – Людмилу и Валентина отвезли к матери в Омск, там было не так голодно, кроме того, материнская родня, кого не арестовали большевики, держалась друг друга и можно было рассчитывать на помощь.  Мать уже давно простила дочери побег из дома с «молодым голодранцем» и позор перед соседями, да и не было у неё другого выхода.
   Здесь же, в Кокчетавском районе, родители работали вместе и эти голодные дни проводили большую часть дня дома, стараясь экономить силы и прилечь при всякой возможности. Сил не было вообще ни на что, да и работы никакой особой не было – все упиралось в голод. Голод стоял лютый во всем северном Казахстане,  да и в других краях тоже, и выхода люди никакого не видели. Много народу умерло тогда по всей стране. Только потом, спустя десятилетия, люди поймут причину этого жуткого голода на всю страну, унёсшего (по независимым оценкам) почти девять миллионов человек. А тогда большевики, в погоне за коллективизацией, уничтожили чуть ли не весь скот и обвинили во всем «басмачей», «кулаков» и прочих наполовину выдуманных злодеев, чтобы оправдать свою управленческую тупость,  несостоятельность и варварство.

   Родителей тогда спас какой-то отцовский товарищ по работе, который приехал к нему по делу и привез с собой почти мешок муки, немного картошки, и в качестве гостинца и в качестве собственного пропитания. Так и прожили несколько дней на его продукты, родители окрепли, а там и прибыло зерно по разнарядке. Товарищ уехал, и, пока отец собирался вырваться на мельницу и перемолоть сразу оба мешка, мать молола пшеницу вручную старым способом в большой чугунной ступе, понимая, что так, хоть, труднее, но бережнее, ни одна крупица не пропадёт. Так и не отвезли его, мололи по очереди, просеивали, потом отдельно мололи отруби, добавляли в муку и тем хлебом продержались почти до конца лета.
   Конечно, Альке было обидно, так он привык к мысли, что будет пару-тройку дней подкармливать  голубей ни чем-то, а зерном пшеницы, но делать было нечего. Алька знал, что отец, хоть и выглядел рассудительным, способен на резкий поступок. Достаточно вспомнить рассказ матери о том, как он выкрал её в Омске из дома и увёз на тачанке из-под носа какого-то кулака, с которым мать должна была обвенчаться. Семья у матери была зажиточная, все работящие, хозяйственные, а вот её судьба закинула замуж за молодого комиссара. Уже к тому времени отличившегося в борьбе с белогвардейцами.
  Да и братья его тоже отличились в этой борьбе, а Якова колчаковцы вообще замучили – после истязаний бросили его умирать в какой-то яме, и, пока он заживо догнивал, в его ранах копошились черви, поедая его плоть заживо. Это событие описано в книге «В Акмолинских степях», это Алька запомнил навсегда и передал это потом своим сыновьям. И однажды, через много лет они нашли эту книгу, благодаря интернету.

   Так что семья у Альки боевая и рассчитывать на отцовскую снисходительность не приходится. И Альбертом-то его назвали в честь какого-то испанского коммуниста, сражавшегося и погибшего неизвестно где. Обращаться же к матери с её строжайшей бережливостью бессмысленно: за попытку выкинуть, как-то, подгорелую корочку в ведро с мусором, стоящее в углу у печи, мать сходу огрела его полотенцем по спине и так прикрикнула, что он навсегда усвоил простой урок: пища не может быть выброшенной ни в каком случае. А тут – не что-нибудь, а пшеница,  хлеб, хоть и грязноватый! Но, когда грязь кого-то останавливала на Руси?
   Быстро проглотив свой обед, Алька, не пересыпая зерно в котомку, чтобы не подвергать себя искушению отсыпать-таки голубям, направился скорым шагом к элеватору, срезая путь прохожими тропинками, которые он, как и всякий пацан в посёлке, знал досконально.  Шагая, он мысленно возвращался невольно к разговору с отцом у дома. Он надолго запомнит этот батин взгляд и не раз этот взгляд, всплыв из памяти, поможет ему преодолеть сомнения, выбирая между благополучием с тихой сытостью и совестью.
----------------
   У отцов и дедов, матерей и бабушек, живших в непрекращающихся трудностях и бедах, еще каким-то чудом оставалось сил на любовь, на дружбу, на маленькую, как мгновение, радость.  Вся эта невообразимая ныне жизнь, похожая то на езду в телеге по разбитой дороге, то на каторгу, сделав их жёсткими, даже, порой, жестокими снаружи, так и не убила зов души, обращенный то ли к этой самой суровой личине, то ли исходящий от неё самой к душе.  И хватались мужики и бабы за стакан с водкой, чтобы, хоть, не надолго, обмякли эти суровые оковы и можно было продыхнуть. Хотелось хоть на часок дать себе почувствовать, как иногда в жизни может быть здорово.  Участвовала в этом душа, или нет – кто его теперь разберёт?