Капкина осень

Капка давно лежит. Ей уже привычно видеть мир, в который умещаются стены больничной палаты, криво висящие на них репродукции в потускневших металлических рамках, небольшая обшарпанная тумбочка рядом с кроватью, и окно, в которое видно кусочек неба и ветку замшелой олёшины. Три раза в день к ней в палату заходит санитарка. Капка тогда зажмуривает глаза. Но даже с закрытыми глазами, она видит, как  зажимая нос рукой,санитарка быстро ставит на тубочку Капкину скудную трапезу, иногда меняет полную утку, с грохотом кидая под кровать пустую, и убегает до следующего раза. У Капки гниют ноги. Два фиолетовых, наводопелых бревна, изъеденные трофическими, уже почерневшими язвами. Эти брёвна всегда болят. Иногда боль становится такой силы, что Капка наматывает вокруг шеи полотенце и душит себя. Сначала она проваливается в какое-то разноцветье, кишащее ярко бликующими кольцами, затем наступает спасительная темнота, в которой пропадает всё: ноги, боль и она сама. Но потом приходит свет и со всем  вместе Капка опять возвращается обратно в больничные стены. Она знает, будущего для неё нет. И как не странно, настоящего тоже. Для неё есть только прошедшее время. Время, когда она была могутной и здоровой.

- Сколько силищи-то в тебе, Капиталина Мироновна! - как теперь слышит она подвыпивший голос старого Лёни, сторожа фермы, где она полжизни проработала дояркой. - Я вот и половины нонеча не осилю. Он что-то долго, жалостливо мусолит себе под нос. А Капка ядрёная, хваткая, не обращая внимания на стариковское нытьё, снова и снова поддевает на вилы огромные пласты сена и кидает их на самую верхушку зорода. Ветер сдувает сухие былинки, порошит глаза, щиплет взмокшую от зноя шею и грудь.  А Капке радостно, она упивается своей силой, сноровкой, которая подстать деревенскому мужику. Упивается крепкой молодостью. А старость, когда она ещё будет...

И теперь кажется Капке, что старость её ещё не пришла. Можно бы ещё биться до седьмого пота. Но пришла немочь. Она страшнее и безысходнее. Не поспоришь с ней и не усовестишь.
- Капушка, а Капушка, оставь ты меня в избе, - в тревожном коротеньком забытье видит Капка покойного отца. - Клади меня за печь, голосу не подам, куска хлеба не попрошу, покамест сама не вспомнишь. Только не отдавай в богадельню. Капка молча кидает отцовскую одежонку в старый чемодан, а в голове у неё новый сервант, купленный в сельпо по очереди. Она поставит его вместо отцовской кровати. Как раз, напротив окна, чтобы солнечные лучи вспыхивали на зеркальных, полированных стенках и на, расставленных по стеклянным полкам, рюмочках и фужерах. Как увезут отца, она откроет все окна и двери, чтобы тёплым летним сквозняком выветрило этот сундучный сладковатый запах...
 - Тебе там хорошо будет, - отец, будто, сжимается от её холодного, чужого голоса. - Да и я когда попроведаю. Чего тебе тут одному-то лежать? Да и места в избе мало, сам видишь. Ванечка вырос, комната ему нужна...

Кусочек неба за окном темнеет. Ветер вздымает листья и они рваными краями бьются и шуршат о стекло. Через недолго появляются первые дождевые капли.
Капка, пытаясь сесть, подтягивается на старом жгуте, привязанном к спинке кровати. Огрузлое, закаменелое от лежания тело едва слушается её. Но отзывается на смену положения и начинает тихонько пульсировать. Как она любила осень, когда в выкошенных полях стояли высокие стога, картошка была спущена в яму, в погребе солели грибы и рыба, квасилась капуста и в больших бутылях вызревало терпкое ягодное вино. Тогда они месте с мужем любили садиться на лавочку, остывая после жаркой бани на прохладном вечернем воздухе. Радовались, что уже никуда не нужно спешить, все дела справлены и можно будет зимой съездить к сыну, который, как уехал из дому, бывал у них всего лишь дважды...

Мужа она схоронила тоже осенью. Тогда рано выпал снег. И мороз скоро слепил реку и дороги. Сын, приехавший на похороны, забрав дарственную на дом и оставив матери свою старую собаку, привезённую им  из города умирать, не дожидаясь девятого дня, скоро умчался восвояси. Капка осталась одна. Дом словно расширился и оглох. Было только слышно, как  тихонько поскуливает собака...

- Привёз обрадушку, а она никак не сдохнет, - жаловалась Капка соседке. - Год уж объедает. Испаршивилась вся. В межуток-то и то не пускаю. Собака, оторвавшись от помоев, которые вынесла ей за ворота  Капка, виновато поглядела и склонившись обратно, спрятала глаза в  седоватые уши, все сбившиеся в толстые култыши.
- Да жалко ведь животину-то, Капитолина Мироновна. Хоть бы конурку какую ей. Дожди скоро пойдут...
- Вот ещё,надавало тут мне её. Пусть в лес уходит.

Тем годом, когда Капка слегла, с самого начала зимы пришли метели. К концу января снегом до самого верху забросало заборы. Окна бань,утонувшие в снежных сумётах, выныривали из-под снега только тогда,  когда приходили субботы и из банных,  деревянных труб ровными столбами вставал берёзовый дым.
Ноги у Капки сначала мёрзли, потом горели адовым огнём, потом посинели и распухли. Проведывали её и помогали по дому соседи. Капка ходила по избе тихонько, со стулом, держась за его спинку. А к марту на ногах провило две дырки, которые засукровели грязным и липким. Дали телеграмму сыну. Сын отписался заявлением, в котором было написано, что он передаёт мать на социальную койку районной больницы. 

И вот Капка здесь, в маленькой серой палате с окном в которое видно кусочек тёмного неба из прошлой жизни.
Всё сильнее стучится ветер. Капка от боли собирает в кулаки толстую клеёнку, на которой она лежит. Она сильно затягивает на шее полотенце. Олёшина царапает стекло и радостно машет слабеющей Капке сухою, старушечьей рукой.
Капка просыпается в кромешной темноте. Кто-то тёплым языком лижет её уставшие, но уже не болевшие ноги. Она протягивает руку и нащупывает сбившиеся в толстые култыши ухо.