Рыбалка

С детства любил я сиживать
с удою у медленной речки:
охотничьим чувством влекомый, скукой, азартом добычи
часто рыбалке я посвящал
свободный денёк или вечер.
Жарким июньским утром,
как-то я засиделся долго
в ожидании клёва,
и вот — первая столь желанная поклёвка
ура!
С приятным волнением
я подсекаю — хрясь
на берегу серебристый карась.
Я потянулся к нему
и вдруг
впервые в жизни всмотрелся
в рыбье лицо.
Сколько тоски и страданья
внезапно открыло оно.
Я очутился будто в шкуре того карася.
Как молнией поражённый, я наклонился к нему:
что я наделал, о боже!
зачем, для чего, почему,
полное жизни и сил существо это
у жизни я отниму!
Разве я голоден?
Разве детишки мои просят есть?
Разве нужда заставляет? Нет!
Развлечение,
жестокий азарт.
Он смотрел с недоумением,
он меня вопрошал:
ты чего!
Его рот открывался судорожно,
я слёзы видел
в глазах его.
В душном мареве звуки сгинули,
все ушли, кроме одного:
я стоял в тишине оглушительной, и слышал отчётливо
стон его.
Он стонал, как солдат израненный,
как избитый до смерти в подвале,
как в больничной палате каменной
умирающий одинокий.
И трясущимися руками я трепещущее поднял тело,
силясь вырвать крючок проклятый, я лишь приступы вызвал боли:
слишком хитро оно устроено, то жестокое приспособление,
с каждым страшным моим движением
изгибался дугой он устало.
Я тянул, поддевал, выкручивал — глубоко же вонзилось жало.
И вот, вырвал я крюк губительный,
и уста обагрились кровью,
вспыхнул взгляд его так пронзительно,
и потух,
помутился.
Хвост повис, лишь слегка подрагивая,
жабры и рот открывались ритмично,
пытаясь вдохнуть,
но только воздух убийственный
душу его обжигал.
Торопливо
в воду его опустил я.
Он встрепенулся вначале, но набок его накренило.
Он умирал.
И несло его тихо течение,
я, убийца его, смотрел ему вслед.
Он из виду скрылся.
Я взял свои удочки,
изломал
и в реку швырнул.
И с рыбалкой с тех пор навсегда
завязал.