Часть четвертая. Маневры

Манёвры – это моя стихия! Это то, к чему я готовился всю службу. На манёврах я чувствовал себя уверенно, на своём месте. Манёвры сразу показывают, кто есть кто и на что способен. К ним я готовился не со дня их назначения, а круглый год, проверяя снова и снова все составляющие моей радиостанции, включая и саму машину. Даже мысли я не допускал, чтобы Р-104, или какая-то из вспомогательных 108-х, замолчали во время маневров.    Они ВСЕГДА на 100% были в рабочем состоянии.
Запасы продуктов питания, которые друзья приносили мне, будь-то к учениям, тревоге или манёврам, уже лежали в машине. И всё равно, при всей нашей информированности, тревога прозвучала как всегда неожиданно, задолго до подъёма.

Разобрав автоматы, патроны, противогазы, со своим отделением мы помчались к нашей машине. Она первой выехала из ангара и остановилась у ворот автопарка, определяя голову колоны нащей реактивной части. Быстро развернули походные антенны. Я сел за 104-ю, одел наушники, и сразу же вступил в связь с управлением дивизии. Рябченко  и Аврамченко   сели за 108-ые.
Получив код для прибытия в район сосредоточения, я доложил Пакостею. По 108-ой проверили готовность взводов, и колона тронулась.
Это волнующий момент, когда рёв мощных двигателей наполняет всё окружающее тебя пространство, разрывая ночную тишину. Когда твоя маленькая человеческая сила вдруг умножается на десятки, сотни, тысячи многосильных дизельных двигателей, послушно выполняющих команды твоего тихого голоса - почти не слышного на фоне общего рёва. И даже ненавидящий тебя Пакостей-антисемит (как впрочем, ненавистный и тебе), непрерывно поворачивается, пытаясь в твоих глазах, хоть на мгновение раньше, определить, не поступила ли новая команда.
Машина приятно трясла, кидала из стороны в сторону, ревела, взбираясь на крутые подъёмы, или затихала, спускаясь накатом по склонам гористой местности. Эфир был наполнен многочисленными звуками. Откуда-то прорывались отрывки какой-то мелодии, потрескивания и пощёлкивания. Если прислушаться ещё внимательнее, можно расслышать приглушённую нерусскую речь. А уж сколько сигналов Морзе, идущих к своим адресатам!..
Не снимая наушников, взглядом я спрашиваю у радистов, как связь. И так же, взглядом, они отвечают – нормально.

«Я буква Ж», «Я буква Ж»,  «Я буква Ж»,  - протяжно прозвучал знакомый сигнал головной радиостанции. Среди сотен сигналов я безошибочно узнавал этот «голос». По моему сосредоточенному лицу Пакостей понял, что нас вызывает дивизия. Он всегда терпеливо ждал окончания связи. Теперь он неотрывно следил за мной, а я записывал принимаемые сигналы. Это были тревожные сигналы. На самой начальной стадии манёвров потерялся артиллерийский дивизион. Я начал его поиски. Сигнал за сигналом посылала моя 104-ка, но ответа не было. Параллельно я снял Радченко с внутренней связи, и он по 108-ой также вёл поиск и обнаружил их. У них вышла из строя 103-я радиостанция, по которой они держали связь с дивизией. После нескольких челночных сеансов связи с дивизией и дивизионом, мы сообщили последнему  координаты района сосредоточения.

Манёвры только начинались. Они развернутся на берегу Каспийского моря в районе Азиани и станции Насосной. Получив боеприпасы и продукты питания, мы погрузились на платформы и двинулись в сторону Баку.

Гигантская военная пружина начала раскручиваться, и уже ничто не могло её остановить. Вовлечённые люди и техника безропотно подчинялись этой скрытой внутренней пружинной силе, не задумываясь ни над ценой, ни над смыслом жизни. Образовалась общая система,если хотите- единый организм, в котором людям отводилась роль периферийных клеток. Не хочу, не могу, не знаю – такого нет! Ты в общем потоке, если хочешь – в общей массе, которая несёт тебя по, или  против твоей воли, в неизвестную для тебя ситуацию. – Жив! А если нет, то всё равно - ты не влияешь...  Разумеется, всё условно.

Наша мотострелковая дивизия прямо с платформы развернулась в боевые порядки и вступила в «бой». Здесь уже было не до погон. Я просто кричал Пакостею: «Квадрат такой-то»! Машина мчалась к позиции, укрываясь в неуязвимом для противника месте. Радченко схватил на плечи 108-ую и бежал вместе с Пакостеем  и взводом управления, который неотступно следовал за нами на «ГАЗ-63»  на наблюдательный пункт. Бывало, что не успевали они занять пункт, а я уже отправлял за ними Авраменко с командой сменить позицию. Они бежали обратно. Машина ревела, разворачивалась и мчалась то в одну, то в другую сторону. Мы так закружились, что уже трудно было разобрать, где  «наши», а где «противник». Так до самого вечера мы меняли позиции, а в коротких промежутках  поедали свои пайки. Поздно вечером поступила команда - прибыть в район сосредоточения,  квадрат такой-то.

В горах темнеет быстро, и надо было торопиться. По внутренней связи Аврамченко передал огневым взводам координаты места встречи с управлением. Командовал огневыми взводами старший офицер, заместитель Пакостея, я уже говорил, что не помню его фамилии - он очень плохо ориентировался на местности (как и во многом другом), и требовал снова и снова повторить, куда прибыть взводам. Тогда я одел наушники 108-ой и чётко разъяснил ему район прибытия. Пакостей понял, что они потеряются, если сами будут искать район встречи. Он приказал, чтобы тот выстроил машины в колонну и фарами, через маскировочные фонари, стал мигать светом. Я возразил  Пакостею, поскольку  имеется приказ дивизии, запрещающий использование любого источника света в ночное время и напомнил ему, что движение необходимо осуществлять по приборам ночного видения.
Пакостей заорал, обвиняя меня в том, что я хочу потерять огневые взвода. И всё же я отказался передавать такую команду. Тогда Пакостей буквально вырвал наушники у Аврамченко и передал, чтобы огневики включили фары мигающим светом.
Старший офицер был, видимо, так напуган и взволнован, что тут же отрапортовал Пакостею: «…колонна стоит и моргает глазами» (передаю дословно). Со злости Пакостей швырнул наушники, и мы поехали к взводам.

Оставшиеся несколько часов до утра  я спал с наушниками, сидя у радиостанции. И только зазвучал знакомый сигнал, я тут же проснулся. Поступила команда совершить обходной манёвр и выйти на заданный рубеж к назначенному времени.
На «ГАЗ-69» мы возглавили колонну. За нами ехал взвод управления, потом следовали боевые машины, за ними – машины с боеприпасами, хозяйственные машины, и замыкала нашу колонну походная кухня.
Пакостей в дороге выбирал маршрут по карте. Как офицер – он был на своём месте. Капостей отлично ориентировался на местности, хорошо вёл стрельбу и тактически, с моей точки зрения, мыслил грамотно. Был труслив,  пожалуй,  его единственный недостаток, как офицера. Но не все рождаются героями.
Ехали мы кратчайшим путём. Приходилось преодолевать рвы с водой, крутые уклоны. На одном участке нам пришлось ехать по склону горы, довольно крутому. Машина в любой момент могла перевернуться на левую сторону. Тент нашего «бобика» был закрыт, чтобы пыль не сильно просачивалась к нам, но это не давало нам возможности выпрыгнуть из машины в случае переворота. Капостей всю дорогу ехал с открытой дверцей – в любой момент он мог выпрыгнуть из машины. В нравственном отношении это было неприлично, а в отношении  командира к подчинённым – это было ужасно. Проехали мы этот участок благополучно.

На позицию мы прибыли своевременно. Уже на подходе нас догнали танки. Мы остановились у края склона, который расстелился на весь горизонт и уходил далеко вниз, образуя там, на отметке ниже нашей метров на сто с лишним, огромное плато. Именно там развернулся театр боевых действий. Наши боевые машины остановились недалеко за нашей спиной, они были хорошо видны. А танки, объезжая нас слева и справа, медленно ползли по склону в долину. Их передовые машины уже вели стрельбу. Несколько целей уничтожили наши «Катюши». Капостей был явно доволен. На этой позиции он даже не выходил из машины. Старший офицер вёл стрельбу, а он всё время ждал новой команды.
С рёвом над самой землёй пронеслись штурмовики. Когда они сбрасывали «бомбы» на плато, мы смотрели на них сверху. А они разворачивались и улетали. Их сменяли другие. После того, как средства «ПВО» противника были "уничтожены", появились вертолёты. Они вели прицельный огонь по танкам противника. А наши танки, из-за спины, уже на большой скорости,     появлялись снова, и снова, ныряли по склону вниз и исчезали в клубах дыма и пыли. Я получил сигнал «ядерной атаки». Быстро надели защитные халаты, сапоги, противогазы. И одновременно над плато появилась яркая вспышка, быстро преобразовавшаяся в серое облако, к которому с земли поднимался столб пыли и дыма, образуя над плато гигантский гриб. Теперь уже наша колонна, вслед за танками, мчалась по склону.
Трое суток, дни и ночи, мы преследовали «противника». Рябченко и Аврамченко попеременно сменяли друг друга, но и они устали до изнеможения. А меня и нашего шофёра Страйчука сменить было некем. У него руки уже прилипли к баранке, а у меня наушники прилипли к ушам. Пакостей - и тот, в коротких паузах  по дороге, прикимаривал. И вот, наконец, нам дали отбой на четыре часа. Было уже совсем темно, когда мы выбирались к месту ночлега. Надо было кого-то выставить в караул у радиостанции. Обычно дежурили по очереди. Посмотрел я на наших ребят, и сказал им: «Спите».  А сам взял автомат, вскинул его на плечо и отошёл в сторону от машины. Она была так накалена, что излучала тепло.

Уснули все очень быстро. Кто прямо в машине, кто на земле, подстелив шинель. Я всматривался в темноту, но как ни старался, ничего не мог разглядеть. Ночь в горах тёмная по-особенному. Если на равнинной местности можно присесть и на фоне небосвода увидеть силуэт, то в горах этого не сделаешь. Не видно ни черта, и всё тут тебе.
Я почувствовал, что страшно устал. Ноги как будто задеревенели и ныли оттого, что трое суток не разгибались в коленях. Голова клонилась, и никак нельзя было удержать её ровно. Каждые несколько минут я промывал глаза водой из котелка. А они тут же слипались снова, и я боялся, что усну стоя. Сняв автомат с плеча и взяв его в руку, я занялся гимнастическими упражнениями. Сначала сделал несколько приседаний, потом попрыгал на одной ноге, крутил головой, махал руками и ногами, одним словом, не давал себе покоя.
К утру потянуло сыростью. Ветерок стал прохладнее, и начал вырисовываться силуэт гор. Стрелка часов всё ближе подходила к назначенному часу включения радиостанции. Но ещё раньше откуда-то пришёл Пакостей. Я не смотрел на него. Уже рассвело, и я увидел рядом спящие лица ребят. Какая-то внутренняя радость охватила меня. Я почувствовал, что выстоял, что преодолел себя, преодолел свою слабость. Как будто бы не было позади бессонных ночей, тряски и бесконечного шума в ушах. Я ощутил прилив, неизвестно откуда появившихся свежих сил, бодрости и воли духа. Это не просто слова для мемуаров. Кто хоть раз это пережил – поймёт меня.

Манёвры приняли такие темпы и такой накал, что Пакостей уже не успевал выбегать из машины для занятия наблюдательного пункта. Прямо с радиостанцией мы выезжали на «НП», координировали обстрел противника и мчались дальше, дальше и дальше, по дорогам и бездорожью. В движении каждую паузу мы использовали, чтобы дать Страйчуку  вздремнуть. Я всё время находился в полусознательном состоянии, и дремал, и не дремал одновременно. И вдруг снова «ЧП». На пятые (или на шестые?) сутки манёвров окончательно вышла из строя радиостанция «Р-103» артдивизиона. Это был наш сосед по городку. Но не только поэтому мы обеспечивали ему связь с дивизией. По 104-ой я принимал команды, а Радченко по 108-ой передавал гаубичникам. Связь с нашими взвода- ми теперь поддерживала только одна 108-ая. Командир артдивизиона предложил Капостею прислать своего радиста, который работал на 103-ей, мне в помощь для подмены. Но здесь Пакостей проявил свои амбиции, отрезав: « Я доверяю только своему радисту» - это при всей его «любви» ко мне. Пакостей выругался, в том смысле, что «некоторые» командиры частей не готовят своих связистов к манёврам. Я промолчал.

Я даже не понял, это конец манёврам или по какой-то другой причине, все три части, которые мы обеспечивали связью, были вызваны на командный пункт дивизии. Прибыли мы все в указанный район, но местность оказалась пустой. Я запросил повторно команду, и получил другие координаты.
Как разорался Капостей:  «Тебе не помешало бы промывать уши…» Я был уверен, что принял команду правильно. И когда мы приехали в новый район, Капостей тут же побежал выяснять, кто исказил команду. Я пошёл вместе с ним, чтобы проверить бланк передачи. Когда же ему сказали, что напутал радист дивизии, с присущим ему гонором Пакостей ответил:  «Я знал, мой радист не мог ошибиться». Я не обращал внимания на подобные мелочи.

Пошли десятые сутки. Мне уже казалось, что этим манёврам не будет конца. Ходить по земле я уже не мог, как не мог снять наушники с ушей. А зад точно задеревенел, я его уже не чувствовал. Но вот открытым текстом дивизия назначила сбор. Это конец!

Я снял наушники, и машина поехала к штабу дивизии. Не знаю, то ли оттого, что я расслабился, то ли от бессменной круглосуточной работы, я вдруг уснул, сидя за радиостанцией, и моя голова упала Капостею на плечо. Как он это пережил – не ведаю. В таком положении мы ехали несколько минут. Разбудили меня, когда машина подъехала к развёрнутому штабу дивизии. Пакостей побежал к командующему, а мы остались сидеть в машине. Со всех сторон к штабу съезжались машины командиров частей, и вскоре на этой площадке стало тесно. Я вышел из машины и пошёл искать своих партнёров по связи. Пока мы болтали, вижу, Капостей вместе с начальником связи дивизии пробираются к нашей машине, (это был полковник высокого роста, не помню его фамилии). Я бегом туда же. Пока прибежал, начальник связи уже наклонился, заглядывая в машину, и спросил: «Где тут радист?» А я как раз из-за его спины отвечаю: «Я здесь, товарищ полковник». Он повернулся, схватил меня и поцеловал, как девку(!). «Молодец, сынок, спасибо тебе за связь!» – сказал он мне, и тут же, развернувшись, ушёл. (я подчеркиваю этот момент, запомните его. он понадобится когда антиситмит Капостей будет делать СВОИ выводы о маневрах). Я отплевался после него. Но за благодарность был доволен. Очень хотелось помыться, лечь и уснуть.
Наша машина развернулась и, по дороге присоединившись к огневикам, мы поехали на разбор манёвров.
Пакостей построил личный состав нашей части и положительно оценил результаты.
«В общем» - сказал он – «с поставленными задачами наша часть справилась». В конце он отметил тех, кто отличился на манёврах, не упомянув моего имени. А потом, посмотрев на меня, как-то снисходительно улыбнулся и сказал:
- "А Фельдман проспал манёвры у меня на плече".

Я хорошо знал Пакостея, потому для меня это не было неожиданностью. Я только улыбнулся встретившись с ним взглядом и, молча, про себя, сказал:  — кто же в таком случае обеспечил нашу часть с тем, чтобы она «справилась с поставленными задачами»? , если я проспал, а кроме меня (я единственный радиотелеграфист в части!), никто и не мог обеспечить связь с управлением дивизии?!


Как-то просматривая информацию о последней войне, мне попалась статья Льва Шолсберга, который ссылался на письма Виктора Петровича Астафьева (1924-2001),  русского писателя, участника Великой Отечественной войны. Я подумал, что для моих читателей, к настоящей части «Маневры», информация будет к месту…

«… посмотрите карты в хорошо отредактированной «Истории Отечественной войны», обратите внимание, что везде, начиная с карт 1941 года, семь-восемь красных стрел упираются в две, от силы в три синих. Только не говорите мне о моей «безграмотности»: мол, у немцев армии, корпусы, дивизии по составу своему численно крупнее наших. Я не думаю, что 1-я танковая армия, которую всю зиму и весну били двумя фронтами, была численно больше наших двух фронтов, тем более Вы, как военный специалист, знаете, что во время боевых действий это всё весьма и весьма условно. Но если даже не условно, значит, немцы умели сокращать управленческий аппарат и «малым аппаратом», честно и умело работающими специалистами, управляли армиями без бардака, который нас преследовал до конца войны.

Чего только стоит одна наша связь?! Господи! До сих пор она мне снится в кошмарных снах.»