Серебряная карета. Сборка

Серебряная карета

1

Она взволновала, страстью; неоглядной,
Как образ – мужчин завлекающих в плен,
Причём, роковой, до того неприглядной,
Что будет потом? Даже пусть – это тлен.

Поступки Марины – цепь про;тиворечий,
Жизнь стала залогом опасной судьбы,
Играть по-другому, не будет и речи,
За власть в результате безумной борьбы.

Так Пушкин признал за Мариною право,
Вниманье своё к этой даме привлечь,
Не мудрствуя, он в этом плане лукаво,
Известность и суть всех событий извлечь.

Тип женщин таких – лишь всегда единицы,
Они оставляют в истории след,
Поэты, историки дань сей девице
Всегда отдают, сотворившим столь бед.

Загадкой они остаются поныне,
Орёл или решка и жизнь или смерть,
Так Пушкин великий пришил всё Марине,
Не жизнь, а сплошная тому круговерть.

2

Подножье Карпат, где усадьба в Самборе,
Там – вотчина Юрия Мнишека, дом.
Сквозь кованый а;жур ограды-забора,
Огромные окна светилися в нём.

Стекло не простое, венецианское,
Внутри и снаружи – так просто дворец,
Гнездо это вовсе не было мещанское,
В нём жил воевода, он судеб творец.

Паркет мозаичный, пород ценных древа,
Кругом гобелены в злате;, серебре,
Зерка;ла и люстры – и справа, и с слева,
Он всю эту роскошь позволил себе.

А роскошь любил он, взывать к восхищенью
И быть среди шля;хты всегда на виду,
На зависть другим, разыграть положенье,
Всю жизнь оправдать, вместе с нею – судьбу.

Светилась усадьба огнями веселья,
Для съездов гостей и балов, вечеров,
С пролитием в них дорогого и зелья,
С искусством его «золотых» поваров.
 
Но вся эта пышная жизнь и усадьба,
Где будни и праздники били ключом,
Могла обойтись ему в ада исчадье,
Как призрак, мираж, обернувшись и злом.

Он всё понимал, всё нажи;то нечестно,
Не платит годами налог королю,
Коль будет донос, жизнь покажется «тесной»,
Окажется он, как в аду, не в раю.

Возможно, тюрьма, а семье – разоренье,
Его ожидает всеобщий позор,
Давно он – банкрот, лишь за чин – уваженье,
А, в общем, висел над судьбою топор.

В холодном поту, просыпаясь средь ночи,
Казалось, стук сердца разбудит жену,
Он прятал, бывало, пред ней даже очи,
Ему было стыдно тревожить судьбу.

Старался дышать в это время потише,
Уменьшить шум сердца, на грудь клал ладонь,
Он мысли свои направлял богу выше,
Как выправить в средствах такую юдоль.

Отцом замечательным слыл и супругом,
Любил панну Ядвигу, «жинку» свою,
Большое приданое «выдала» другу,
И десять детей нарожала ему.

В семье их – и дети обоего полу,
В ней пять дочерей и пять сыновей,
И каждый из них оказался не голым,
Он жизнь им устроил ещё потеплей.

Панов молодых он отправил учиться
В Париж, а расходами их пренебрёг,
В замужестве дочек он смог отличиться,
С огромным приданым, такой вот итог.

Нашёл он людей и богатых, и знатных;
В девицах осталась лишь пятая дочь,
Попытки найти жениха многократно,
Никто ему в этом не мог и помочь.

О ней всё теснились в главе его мысли,
Что дочка Марина – особый «продукт»,
Красива не очень, но мысли всё грызли,
Она – необычный из всех дочек фрукт.

В холодном лице её умного взгляда
Был властный какой-то серьёзный порыв,
Она излучала, как импульсы яда,
Что ей непригоже – последовал взрыв.

Никто не решался в любом разговоре
Вести панибратски себя и умней,
В любом возникающем с нею ли споре,
Своё превосходство показывать ей.

Самборские ксендзы хвалили их дочку,
Для церкви растёт у них «добрая дочь»,
Уже – католичка, как зрелая почка,
И в воинство веры зачислить не прочь.

Но панна Ядвига пленялась тревогой,
Кто будет достойным Марины жених,
Взгляд дочери в танцах был очень уж строгий,
И это лишало надежды всех их.

Но муж успокаивал нежно супругу:
Марина умна, но – подросток она,
Хотя бы иметь ей уже и подругу,
Подруг хохотушек не терпит сполна.

Поэтому сердце её – одиноко,
Стремленье у доченьки так высоко.
Она, может быть, ждёт и часа другого,
А, может, и принца, царя самого.

3

В Москве назревали события смуты,
Борис Годунов занял русский престол,
В России всегда слухи все слишком круты,
Народ весь безграмотен много веков.

Причиной прихода на царство другого,
Наследник единственный, Дмитрий, погиб,
И слухи о том будто умысла злого,
Что сам Годунов в этом деле «забит».

А слухи росли, угрожая и царству,
Как будто в Литве, оказался он жив,
Как спасшийся чудом Бориса коварства,
Укрылся он там, храня явный мотив.

На самом же деле, случилась подмена:
Им, Гришка Отрепьев царевичем стал;
И Польше, Литве подходила вся схема,
Их ставленник чтобы занял пьедистал.

При всей тяжелейшей их жизни в России,
Узнавший приятную новость народ,
О том, что царевич покончит с стихией
И вновь заживёт человеческий род;

Что Дмитрий и есть государь, их спаситель,
Подняло, как взрывом, на бунт всю страну;
Что он будет честным России правитель,
Подняло «во гневе» всю чернь на борьбу.

У вечных врагов непокорной России
Нашёл самозванец поддержку Литвы,
Особенно Польши, с ней вечно плохие
Давно отношенья достигли войны.

Был вброшен сам лозунг «в Россию вторженья»,
С геройским призывом – «поход на Москву»,
С конечною целью – царя в ней сверженья
И тем, как пленить всю Россию, страну.

Вербует Лжедмитрий уже ополченье,
На средства, конечно же, их короля,
Он лихо и смело «лепил» порученье,
Награды сулил всем – и деньги, земля.

Уже энергично так взявшись за дело,
Активно и нагло всю знать посещал,
Себе создавал тем престиж он умело,
Златые все горы шляхте обещал.

Однажды он в гости попал к воеводе,
Судьба роковая с Мариной свела,
Он будто случайно нашёл место брода,
И жизнь их обоих потом зацвела.

Желанным тем гостем сказался в их доме,
Был принят помпезно, как друг короля,
Семья вся растаяла словно в истоме,
Потом станет видно, что это – всё зря.

Отличный обед, дорогие все вина,
Мариной он был околдован сполна,
Её интерес в нём, вот в чём та причина,
Увидела в нём своего жениха.

«О, выслушай мольбу любви!
И выскажи всё то…
Все чувства женщины в крови,
Чем сердце женщины полно».

Слова эти Пушкин в уста самозванца
Вложил в своей пьесе «Борис Годунов»,
И вспыхнувшей страсти в душе оборванца,
В начале шесть сотых столетья годов.(1602)

Ещё ничего о Марине не зная,
А, может быть, это ему ни к чему?
Он, опытным взглядом судьбу предрекая,
Уже предрешил свою с нею судьбу.

Он ей предлагает и руку, и сердце,
Такой вот рискованный с наглостью шаг,
Открыв для себя, как доверия дверцы,
И ей показался совсем – не дурак.

В общеньях людей вещи странные бродят,
Бывает – у женщины нет красоты,
Но образ её в душу друга заходит,
Что сердце его так и рвёт на куски.

Мужчин привлекала в ней женская твёрдость,
Конечно же, ум, не блистая красой,
В ней словно вселилась вся женская гордость,
И их обольщала своей правотой.

Но в плане красы знаменитой той польской,
Обижена богом Марина была,
Её миловидность и та была «скольской»,
И без обаяния вовсе жила.

4а

«Овал лица – ассиметричный,
Высокий лоб и длинный нос,
И губы сжатые, привычно,
И в подбородке – перекос.

Такой она на всех портретах,
Чудесны лишь её глаза,
Всегда шикарно так одета,
А общий вид – ну, как гроза.

Во взгляде – внутренняя сила,
Нет сердца в ней и доброты,
А внешность скрыть она умела
Косметикой свои черты.
 
Лишь восхищаться туалетом
На всех портретах можно нам,
В пределах скромности – одета,
С красой и без – напополам.

Её все эти ухищренья
Лишь сохраняли строгий вид,
При малом росте, в обращеньях,
То был её серьёзный щит.

Создать умела впечатленье
И даже показать себя,
Забыть о внешности явленьях,
При первом взгляде, находя».

4б

Такой предстаёт перед нами Марина,
В рассказах, портретах эпохи тех лет,
И рано взорвалась, как свежая мина,
Сумела двум странам снести много бед.

Особенность женщин, родившихся в Польше,
История славит присущий им шарм,
Они покоряли мужчин и всех больше
Не только за счёт удивительных чар.

Секрет сей понять нам всегда невозможно,
К рукам прибирая мужчин исподволь,
Орудуя правдой и фактами – ложно,
Мужчинам дарили то радость, то боль.

Недаром наш Пушкин с восторгом признался,
Марину «свою» высоко оценил:
-- Она слишком полька! – словами «связался»,
Её расписал в пике творческих сил.

 А гостю самборского дома Марины,
Она влезла в душу, как чудо красы,
Не только красой он воспринял смотрины,
Он понял, что может приблизить часы.

Она, как царица, всем видом пригожа,
А он – государь всей несчастной Руси,
Царица должна быть с холопами строже,
Ни слабости капли – «дай бог, упаси».

5

Чем кончилось дело нам всем всё известно,
Их встреча для Гришки была роковой,
Жена – католичка, в Руси – неуместно,
Должна быть она тоже веры такой.

В соседстве народов России и Польши,
Веками гнездилась такая вражда,
А Гришке бы быть и умнее, и тоньше,
Но в нём победила карьеры жажда;.

В России сильно испокон православие,
Полячкою быть, католичкой – позор,
У трона должно быть и к церкви согласие,
Иначе всей вере нанесен укор.

Но нет! Гость семейства же Мнишек Марины,
Не мог не понять, он играет с огнём,
Куда дальновиднее были б смотрины,
И выбрать невесту с российским умом.

Из дочек могучего русского рода;
Но страсть и корысть заслонили весь ум,
Ему нужна полька, их польской породы,
Гарантия польских правителей дум.

Отбросить всю жалость к народу России,
Его покорить и огнём, и мечом,
Их веру топить на болотах стихии,
Страну полонить и отнять русский дом.

Не мог отступиться от польской девицы,
Заложником стал он у польской шляхты,
Пошёл на Москву, как подстреленной птицей,
Иль смерть или царство заветной мечты.

К тому же их гость – мал и ростом, уродец,
Отрепьев был просто собой некрасив,
Видать, его предки – простой лишь народец,
Широкое бабье лицо и спесив.

Вульгарный потомок он простолюдина;
И две бородавки к тому ж на лице,
Большая – под носом, природой родима,
Под глазом – вторая, как камень в кольце.

Лицо всегда гладкое – ни волосинки,
Что в те времена подрывало престиж,
Но вот в разговоре блистают искринки,
Он – красноречив и не любит лишь тишь.

Приветлив, внимателен он на беседах,
Изъяны фигуры съедал разговор,
Обычно в рассказах – в России о бедах,
Царю Годунову он ставит в укор.

Рассказы его интерес подогрели,
И прежде всего их семейства главы,
Они уже песню победную пели,
Что он и есть Дмитрий народной молвы.

Не мог упустить воевода момента,
Он дочери весь перспектив напевал,
Рассказ его был бесконечен, как лента,
Он шанс своей дочери в нём предлагал.

Что гость их – властитель огромного царства,
Несметных богатств, и людей, и земли,
И нет у неё и другого лекарства,
С ним вместе на трон всероссийский взойти.

Сей шанс их нельзя упускать им из виду,
Сознанье туманом накрыло мечты,
Она никогда не упустит «обиду»,
Смягчить незнакомца фигуры черты.

А рыжие волосы и бородавки
Как будто исчезли из вида его,
Ей душу сковали иные удавки,
Богатство и власть ей – превыше всего.

Возможно, в капризной, холодной Марине
И дрогнуло сердце в порыве любви,
Оно подорвалось на корыстной мине,
Замешанной на; неуёмной крови.

Не знаем мы истинных чувств юной панны,
Возможно, любовь подогрела корысть,
Слились воедино в преддверии манны,
Что может осыпать их польскую честь.

Вникая в ньюансы их будущей жизни,
Мечтая царицей взойти на престол,
Все думы о риске, о будущей тризне
Разбили забитый им Гришкою гол.

Согласье дала, быть женой и царицей,
С Россией связать свою польскую спесь,
В чужую страну почему б не вселиться,
России воздать её польскую месть.

Понятен вполне интерес воеводы,
Король обнаружил финансовый долг,
Угроза нависла над Мнишека родом,
А значит – послал ему гостя сам бог.

Легенды вчерашнего Гришки-растриги,
Нашли спелый отклик в душе старика,
Поверил он сходу той русской интриге,
Что Гришка привёз её и;здалека.

Тем более, он же поддержан и властью,
В их общие планы вплетался король,
Вернее, сам Мнишек проглочен был пастью,
Сыграв в их афёре посильную роль.

6

Не ждал воевода, что юная панна,
Так сильно пленит претендента на трон,
Но ради свершения дерзкого плана,
Решил он женитьбу поставить на кон.

Подписан был брачный контракт перед свадьбой,
В нём Юрию Мнишеку плыл миллион,
И в нём все желания Мнишека, гладью
Вписал без стеснения в общий тот тон.

Сюда же – с охраной и штатом прислуги,
Марины оплачивал он переезд,
И прочие мелкие в этом услуги,
На этот помпезный в Москву её въезд.

Но – это всё мелочи, это – лишь средства,
Но он замахнулся на веру людей,
Похоже, пан Мнишек не вышел из детства:
И веру отнять, сделав русских бедней.

И срок был указан – «до году другого»;
За неисполнение – кара влекла,
Давало ей право на мужа родного,
Оформить развод с ним Марина могла.

Розвод с сохранением всей её доли,
Всё то в договоре, что вписано ей,
Согласно изъявленной Мнишеком воле,
И Новгород, Псков, их все земли – за ней.

Как только становится панна женою,
Кольцо обручальное – знак на руке,
Царицей Москрвскою, править страною
Она уже может, по власти в тоске.

Ещё – государыней княжеств огромных,
Исконных владений лишь русской земли;
Но он обещал превратить их в бездомных
И их отлучить от московской семьи.

Сомненья невесты в правдивости сделки
Убили в контракте такие слова:
«Мне в Пскове и Новгороде ничем не владети
И в них ни во что не вступаться»…
Страну раскроил он на княжества мелкие,
Как будто рубил он для печки дрова.

Марина «на веки», уже став хозяйкой,
Исконных тех княжеств и русских земель,
Казалась, как хищной, прожорливой чайкой,
Могла и достичь в том заветную цель.

Могла продавать и дарить их полякам,
Налоги с крестьян, духовенства, бояр,
Пропитанным потом, широким потоком,
По сути, пойдут ей, конечно же, в дар.

Могла беспрепятственно строить костёлы,
И в веру свою обращать россиян,
Лишая народ их и воли, и доли,
«Тем сея на русской землице бурьян».

Жених оказался столь сказочно щедрым,
Казну почти царскую он ей дарил,
Богатство её становилось безмерным,
Как будто всё злато Руси ей вручил.

Обеденный стол – с золотою посудой,
Укутывать ножки – собольим мехо;м,
«Казну он разденет, глубокой простудой»
Болеть будет долго с царём-женихом.

Пожалуй, не видел такого союза,
Контракта на свадьбу весь свет до сих пор,
Найдётся ль в истории больше обуза,
Чем мог причинить стране царственный вор.

Казалось, кому сыпет блага «наследник»?
Неказистой дочке поляка-отца,
Который всю жизнь, как финансовый пленник,
Являлся примером, как вора-борца.

И всё же, сомнения в щедром подарке
Не могут исчезнуть, хоть есть документ,
Где место и дата, и подпись так ярки,
       («Самбор, 25 мая, 1604 года»)
И так отражают эпохи момент.

Наученный жизнью, прошедшей в обманах,
Себя страховал от подобных наград,
Ему обещал, с ним прощаясь, на равных,
Что зятем он будет, как кончится ад.

Когда настоящим властителем станет
И твёрдой ногою российский престол,
Им, Гришкой Отрепьевым, будет он занят,
И посулы все потекут ей в «подол».   

7

Лицом к самозванцу вернулась фортуна,
Внезапно скончался Борис Годунов, (1605)
Запели у ворогов все волчьи струны,
Уже и Лжедмитрий к походу готов.

К тому же, ходили упорные слухи,
Царя обуял надвигавшийся страх.
Сдавались полки его Дмитрию в руки,
Похоже, предвидел правления крах.

В июне того же позорного года
Прошёл «во столицу» торжественный въезд,
А мать настоящего Дмитрия рода
Признала в нём сына родительских гнёзд.

Не стал возражать патриарх и Московский,
Поспешно венчал на российский престол;
И весь коллектив иностранный, посольский
Законным вполне этот праздник нашёл.

От этих успешных, помпезных событий
Вполне мог забыть и невесту свою,
Но, нет! Он продолжил игру своих скрытий,
Невесту добыл же он в польском краю.

Он был благодарен всей панской их Польше,
В поддержке его слишком дерзких шагов,
Ему повезло в ней намного и больше,
Невесту нашёл и жениться готов.

Засыпал родню её клятвами долга,
Златые там горы им всем обещал,
Подобно широкой реке нашей Волге,
Подарки и деньги он в Польшу им слал.

Намечена свадьба в ближайшее время,
Но ехать в Москву, к жениху, просто так,
Она не желала, зачем это бремя,
Зачем торопиться в подобных делах.

Ей надо познать всю усладу той свадьбы,
Здесь, в Польше, на родине, явно своей,
Чтоб всем было ясно, что в новой усадьбе
Хозяйкой Руси быть предписано ей.

Вся панская Польша, министры, дворяне,
Шляхта и помельче, весь польский народ,
Он памятник должен воздать юной панне,
Прославившей Польшу и весь её род.

Подружки, братья и все сёстры с мужьями,
И ксёнзды, послы многих дружеских стран,
От короля и его че;ляди гаммы,
Должны ощутить этот сбывшийся план.

Величье прочувствовать, доблесть момента,
Марина из тысячи польских девиц,
Достойную выбрана, как претендента,
Из всех польских женских красивейших лиц.

Украсить исконную и покорённую,
И вечно враждебную родине, Русь,
Однако, для русских, как очень прискорбную,
И даже позором окутавшей, грусть.

Позора вся суть состояла в обмане,
Которым Лжедмитрий связал всю страну,
Позволив какой-то там польской Марине
На головы русских накинуть чадру.

И в Польше решили, её обрученье
Устроить, как Праздник на польской земле,
Как, больше того, и её воцаренье,
И даже, возможно, Руси покоренье,
Для вновь народившейся польской весне.

8

Помпезность создать для её обрученья,
С обеих сторон заключён договор,
Заня;тость царя в том и как исключенье,
Приедет лишь в Польшу наш русский посол.

От царского имени дьяк Афанасий,
Фамилией Власьев его величать,
Мужчина дородный и сам он прекрасен,
Имел порученье, обряд сей начать.

А дальше, продолжится в Первопрестольной,
Когда панна Мнишек прибудет в Москву,
Где снова, как Праздник, и снова застолье
Разгонят по-русски такую тоску.

Посольство Москвы не с пустыми руками
Явилось невесту царевной назвать,
Оно объявилось с такими дарами,
На свете таких их нельзя разыскать.

Теперь нам доподлинно, точно известно,
Что именно Дмитрий невесте дарил,
Послам иностранных держав было лестно,
И каждый из них эту тайну раскрыл.

Отборного жемчуга только три пуда,
Фигурки из злата – павлин и олень,
И кубки златые, златая посуда,
К ногам уложили пучки соболей.

Фигурку слона с музыкальным мотивом,
С часами, как редкость, с их прошлым «жильём»,
Персидские ткани златистым отливом,
Красивых рисунков из злата шитьём.

Вниманье вельмож привлекла безделушка,
На вид, как на волнах, корабль плывёт,
С ней рядом стоит золотая шкатулка,
От света алмазов в ней блеск из них льёт.

Исполнена в жемчуге эта игрушка,
А волны сработаны из серебра,
И даже видна на нём некая пушка,
Шкатулка златая и в виде вола.

В футлярах из бархата – злато литое,
Кресты и фигурки животных и птиц,
Всё это – настолько всегда дорогое,
Пред этим богатством – все головы ниц.

Вся ценность подарков и ве;ликолепье
Решением польского, их короля,
В дворце королевском, для о;знакомленья,
На общее людям, всем их обозренье,
Им выставку сделали, вовсе не зря.

В момент обрученья посол русский Власьев
Алмазный из ларчика перстень извлёк,
И, данной правителем русским всей властью,
Вручил кардиналу как будто оброк.

Последний, под звуки церковного пенья,
Согласно обычаю, дар жениха,
На палец невесте одел, «во спасенье»,
С напутствием панне – носить на века.

Сама же Марина, ответным подарком
Вручила послу от всей Польши кольцо,
Сама же она – в одеянии ярком,
И в полную радость светилось лицо.

Все гости пленились нарядом невесты,
Как солнце светилась она средь гостей,
Свободного не было в платье и места:
Усажено жемчугом, массой камней.

Один из гостей, итальянский посланник,
Во всём искушённый он был человек,
Открыл восхищенья, восторга свой краник,
Сказал, что не видел такого в свой век.

Конечно, наряд её был королевский,
Под этим нарядом и даже урод,
Красавицей выглядит в этом всём блеске, 
К тому же, ей шёл восемнадцатый год.

Особо отметил жемчужные нити,
Вплетенны(е) в распущенны(е) косы княжны,
Они украшали корону обвитья,
Сверкающей блеском её головы.

Гостей была масса, для их размещения
Два дома отдали, помимо дворца;
Столы в большом зале – на возвышении,
Чете королевской отда;ны места.

И с ними же рядом, места для невесты,
А рядом с Мариной – и место посла,
Чтоб всем было видно – с огромною честью
Посол исполняет и роль жениха.

Он по;остерёгся садиться с ней рядом,
Боясь ненароком запачкать наряд,
Но сам настроенья пропитан был ядом,
Ему был противен весь польский обряд.

Но он согласился и сел с нею рядом,
Исполнив в том волю его же царя,
Давая понять посольским всем складом,
В душе, всё же, ненависть к Польше тая.

9

«Всего было вдоволь, обед – самый щедрый,
Но место имел неприятный случа;й,
На брачном пиру как случился надменный
И даже обычный в стране обыча;й.

Украли ножи, даже лисьи их шапки,
Нашитые жемчугом, русских гостей,
Всегда же в цене все подобные тряпки,
Особенно их драгоценных частей.

Пытались они возмущаться той кражей,
Но Власьев помалкивать им лишь велел,
Не портить веселья, престижа их даже,
Никто и перечить ему не посмел.
 
Замечено было, как русские гости
Небрежны в еде и руками из блюд
Хватали еду и, напившись от злости,
Найдя за столом настоящий уют.

Посланник же наш, Афанасий, тот Власьев
Не забывал, он – всей России маяк,
Хранить должен честь, ему врученной властью,
И всё подмечать, что творилось не так.

Он речь короля не забыл на банкете,
Как славя невесту, ей путь пожелал,
«Вести её мужа к совместной победе,
К расцвету всей Польши, её призывал;

К соседской любви и народов их дружбе,
К обычаям польским внушая любовь»;
«На кой леший русским обычай ваш нужен?
Свою мы играть будем важную роль»!

Его раздражало: она – в благодарность
Припала к ногам своего короля,
Она же – царица, какая продажность,
Она же – супруга другого царя.

Он вёл себя скромно, при этом старался
Своё уважение к ним подчеркнуть;
Она же – царица, а он и остался
Слугою, которого можно и пнуть.

Когда за здоровье царя и невесты,
Не раз поднимался победный их тост,
Вставал от стола, от почётного места
И, как слуга, бил челом во весь рост.

Все взгляды гостей привлекала Марина,
А женщин всех зависть держала в плену,
Та зависть, как скрытая в воздухе мина,
Могла и взорваться у всех на виду.

Чрезмерные почести всех раздражали,
Но месть их в улыбках на лицах цвела,
Они возражали, но всё понимали,
Зачем эти траты она навлекла.

Ей, выскочке местной и видом невзрачной,
За что же безумное счастье в их дом?
К тому же фамилии очень уж алчной,
Которую все ненавидят кругом.

И эта их ненависть-зависть, как мина,
Имела несчастье взорваться в конце,
За общим столом возникала картина:
Шушуканье жён пробегало в лице.

Одна из тех жён европейских посланцев,
К скандалам имевшая цепкий свой глаз,
Уже перед самым началом всех танцев,
Поведала рядом сидящей свой сказ.

Средь прочих подарков засечена ваза
Из красного камня, то был гиацинт,
Подарок по Дмитрия прислан указу
И выглядел, как настоящий гранит.

Скандал разразился втихую средь женщин,
Известно, тот камень и есть талисман,
Он как бы, по слухам, давно был повенчан,
Он – всех куртизанок «любимый роман».

Но, мало того, так бродило поверье,
Не будет хозяйка иметь и детей,
И это надуманное суеверье
На ушко разносится средь всех гостей.

Продолжен был Праздник открытием танцев,
Бал начался парой – Марина-король,
В угоду, конечно, ему, самозванцу,
Король и невеста сыграли всю роль.

Вот кончилось царство шагов полонеза,
Король пожелал, с ней – продолжить послу,
Но вряд ли посол в танцах чувство ликбеза
Иметь мог, исполнив на этом посту.

Он мудро и скромно плясать отказался,
Ведь первым из русских быть должен сам царь,
Тем самым он вновь доказал, кем являлся,
Не смеет царице дарить эту дань.

Он верным слугою был у; самозванца,
Но не одобрял по душе этот брак,
Она – католичка и мало есть шансов,
Народу России не быть ей, как враг.

И в этом – един с ними он с москвичами,
Они с любопытством и тайной надежд,
Все ждали, как сядет в российские сани
И как будет править «ордою невежд».

О пышных торже;ствах на родине польской,
Оплаченных золотом русских земель,
Европа взахлёб пела песню столь «скользкой»
И ждала, когда же пройдёт этот хмель.

10

С тех пор, как на трон взошёл новый хозяин,
Меняться всё стало с большой быстротой,
Он вёл себя словно библейский тот Каин,
Крушил все порядки он «глупой косой».

Он, вместо насущных забот о народе,
Создания мощи великой страны,
Но помня богатства в их, Мнишека роде,
Решил избавляться от всей старины.

Просторный дворец в ожиданье Марины,
Велел он построить в пространстве Кремля,
В нём стены из брёвен для пущей картины,
Парчой обить, бархатом, средств не щадя.

Пусть видит супруга те метры материй,
Из коих парадные шили платья;,
В Москве обивают и стены, и двери,
Здесь хватит на всё дорогого тряпья.

Ему будет чем позабавить супругу,
Из окон высокой «избушки-дворца»,
Видна хорошо, на всю ре;ку округа,
Задумка его, всей затеи творца.

Построена крепость на льду, для веселья,
Из пушек по ней от кремлёвских же стен,
Любили палить, мастерство в упражненьях
В себе развивая, на скуку в обмен.

И парк лошадей всех менялся поспешно,
Покупкой красивых пород скакунов,
Царицу Московскую чтобы престижно,
Ездою сверх быстрой лишить всех оков.

Казаться героем в глазах же царицы,
Придумал её он совсем покорить,
С медведем намерен «нарушить границы»,
В итоге, конечно, его победить.

Лесной исполин появлялся в загоне,
Спускали ему для знакомства собак,
Когда свирепел в диком рёве и стоне,
С рогатиной Дмитрий входил словно маг.

К восторгу собравшихся он – победитель,
А значит, в глазах её он – богатырь,
К тому же и русской земли повелитель,
Но он же – монах, значит тоже – пасты;рь.

Забота возникла в его гардеробе,
Хотелось природу ему обмануть,
Одеждой же должен он царской особе
Всю мощь и величье фигуры вернуть.

Приземистый ростом, с короткою шеей,
Он в талии также широк, как в плечах,
Нескладность фигуры, как вся эпопея,
Печально смотрелась в обычных глазах.

Царю полагалось иметь привлекательный,
Внушительно грозный, пугающий вид,
И быть в то же время на вид обаятельным,
И в ход не пускать недостойных обид.

Из меха высокие, длинные шапки,
Бывало – венгерскую, с длинным пером,
Свои же уродцы – две ножки, что лапки,
Скрывал сапогами с большим каблуком.

Кафтаны из ярких и бархатных тканей,
Богато отделанных мехом зверей,
Особый раскрой их, к фигуре вниманье
Скрывал, что рука одна была длинней.

Он в латы любил облачаться, как рыцарь,
И удивлять видом всех горожан,
Фигурой такой словно ею, что бряцать,
А вид его в них, будто он – прокажён.

Портрет заказал он в таком облаченье,
Могла бы Марина его оценить,
Её не угасло бы им увлеченье,
Сильней продолжая его бы любить.

Была и иная по жизни позиция,
Её обязательно нужно скрывать,
Которая может воздаться сторицею
И крепко придётся потом отвечать.

По части любовных деяний был прыток,
Как только вступала в права свои ночь,
Казалось, как царь, должен стать уже кроток,
Но в этом никто не решался помочь.

Давал себе волю в любовных деяньях,
Все женщины были предметом атак,
Помощники в этих, его злодеяньях
Ему находили – за деньги и – так.

Те жертвы его неуёмных амбиций,
Давал кто разбойнику резкий отпор,
Кто силе разврата не мог подчиниться,
Над ними висел лишь отмщенья топор.

Они пропадали, они исчезали
Бесследно все в тайных покоях дворца,
Где им непременно их волю ломали,
И имя, и честь уберечь подлеца.

Однако молва о тех царских геройствах
Текла шепотком средь народа страны,
А этих сверхдоблестных, рыцарских свойствах
Простить не могла вся мораль старины.

Столь любвиобильные все похожденья
Голландец Иса;ак Масса; осветил,
Ведь их результатом явилось рожденье,
Десятков внебрачных детей свет явил.

11

Среди тех, кого погубило распутство,
Снискала несчастье невинная дочь,
«Девица краса» -- так её благородство,
Народ оценил её женскую мощь.

Царевна она – дочь царя Годунова,
Рождением – Ксения имя дано,
Красавица, скромным характером, словом,
В ней всё целомудрие как рождено.

Смиренный тип девушки в русском народе,
Не чаял души в ней отец, царь Борис,
И о;бразова;нье, что чтилось, как в моде,
Он дал ей примером, как чёткий эскиз.

Умела читать и писать, знала ноты,
Пристрастие к пению в ней рождено,
Отец, опасаясь судьбы дурной квоты,
И счастья в России ей не суждено;

Он думал в Европе найти ей и мужа,
Где все просвещённее, нравы мягки,
Кому как ни ей был вояж этот нужен,
На Запад дарить вот такие цветки.

Прославить красу и дух русских женщин,
Примером в том служит судьба дочерей,
Все трое в учёной Европе повенчаны
За самых известных тогда королей.

Тому Русь обязана лишь Ярославу,
Они, его дщери, Европу открыв,
Совместно с мужьями царили во славу
Тогдашней Руси, бывшей словно нарыв.

Но Ксения будто родилась несчастной,
Любовь и сочувствие к ней москвичей,
Не только за то, что была столь прекрасной,
А скромность и ум, всё светилось с очей.

Но личная драма упрочила чувства
Всех знавших её, как царевну людей,
И в них, в этих чувствах явилось искусство,
Ценить и щадить её личность сильней.

А драма – внезапно, пред самою свадьбой
Скончался жених её, шведский он принц,
Так в жизни бывает, судьбою ей бабьей
«Был загнан ей в душу жестокий тот шприц».

Едва не лишившись рассудка от горя,
Как новая к ней привязалась беда,
Отец умирает, а следом и вскоре,
От рук самозванца вся гибнет семья.

Сама же содержится в царской неволе,
Наложницей держит её во дворце,
Сломав её жизнь и скрутив её волю,
Насилье творит на Руси он, в венце.

В глазах москвичей, повидавших несчастья,
Насилье над жертвой, причём сиротой,
Проглоченной им, его мерзкою пастью,
Как грехопадением царской судьбой;

Считалось в народе и верою русской,
И ждал его страшный народный весь гнев,
Тем более он и с супругою польской
Считают, что русский здесь трон – это хлев.

Его даже польские други с восторгом
Писали на родину, как он пленён,
Красавицей Ксенией, ею покорно,
Как муж и как царь, он уже побеждён.

О жизни разгульной в российской столице
Дошли эти слухи и к Мнишекам в дом,
Как муж её, царь, без неё веселился,
Конечно, родился в ней горечи ком.

И хуже того, есть соперница даже,
Ей ревности муки вселили и злость,
В таком, оказавшись семейном пассаже,
Она должна бы;ла глодать эту кость.

Не стала писать ему письма ответом,
И Мнишек тревогу забил, как отец,
Строчить ему на;чал депеши с приветом,
Такой его страсти приблизить конец.

Прервать отношения с бывшей царевной:
«Пое;лику, эта Борисова дочь,
Не может тебе быть в достатке как верной,
Ты царь и женат, и гони её прочь».

Такие подробности жизни в России
Пугали разрывом и с Польшей, семьёй,
Решил он конец положить всей стихии,
И связи со Ксенией выбрал конец.

Упрятал подальше он царскую дочку,
Постриг в монахини, в глухой монастырь,
Тем самым уменьшив в истории строчку,
Каков слыл в любовных делах – богатырь.

Но Дмитрий по-прежнему ждал всё ответа
От слишком далёкой любезной жены,
Два года минуло, как лучиком света,
Как вспыхнувшим чувством обожжены.

Нам странным всем кажется это молчанье,
При долгой разлуке – ни слова в ответ,
За годы разлуки грядёт отмирание
И облик любимого сгинет в кювет.

Единственно, чем привлекал её Дмитрий,
Надеждой покинуть Самбора свой взор,
И из захолустья попутным тем вихрем
В столицу России взлететь на простор.

Вот там и раскроет она свои чувства,
Не он, а она будет править страной,
Не даст она людям питаться их грустью,
Проблемы народа пойдут стороной.

И Мнишек страдал, он боялся разлуки,
А с нею потерю и всех их наград,
Он дочь уговаривал не лишь от скуки,
Она потерять может райский тот сад.

Он доводы ей приводил и примеры,
А может ли царь, молодой, полный сил,
Природой отпущенной им в полной мере,
Монахом всё время, два года бы жил?

-- Добро уплывает, моя дорогая, --
Журил свою доченьку Мнишек, отец:
-- Кто мог бы быть с ним и какая другая,
Коль ложе с ним делит ваш общий венец»?

Последние доводы крахом богатства
Взорвали дремавшую в недрах ей грусть,
И вправду – как глупо, любого коварства
Она может ждать, так немедленно – в путь!

12

И ранней весною к смоленскому тракту,
Из всех близлежащих и сёл, деревень,
Как будто к внезапно явившись театру,
Валил весь народ словно в праздничный день.

В пределах Московско-российского царства
Тянулся столь пышно «одетый» обоз,
Что стало началом последствий мыта;рства,
Обоз тот в Россию царицу привёз.

С охраною всадников, в центре обоза
Карета с царицей Мариной плыла,
Она красотой выделялась, как роза,
В букете других карет словно звезда.

По-разному к встрече и чувства в народе,
Кто шапку кидал в знак приветствия ей,
Кто молча глядел в глаза близкой невзгоде,
Кто думал, что жизнь с нею будет светлей.

Но, в общем, не встречена была враждебность,
И звон колокольный гремел в городах;
Но всё же, в пути их сказалась небрежность,
В обычно всех русских в ту пору делах.

Дома для ночлега Марины и свиты
Не были готовы к приёму гостей,
С клопами, не чисты, где стёкла разбиты,
И пища «дурная» за все много дней.

Но все эти мелочи долгой дороги
Покрыты изяществом въезда в Москву,
О, если бы всё это видели боги,
Они б разогнали всем людям тоску.

Пред въездом в столицу, вдоль главной дороги
Разбили шатры по её сторонам,
Два ряда стрельцов, опираясь на ноги,
В парадной одежде – приятно гостям.

И тут же, числом боле «тыщи» -- гусары,
Под ними все кони чистейших пород,
Восторгом наполнили зрителей чары,
Достойный истории весь этот ход.

И даже не ход там какой-то церковный,
И даже не шествие свадьбы большой,
Ход этот скорее был чем-то подобный,
Как армия в город посту;пью победной,
Вливается мощной, широкой рекой.

Сначала в столицу въезжали обозы,
Затем, гордой поступью польский посол,
Затем, как явленье распущенной розы,
Карета Марины, как «за;битый гол».

Карета с эскортом, как гвардии польской,
На добрых, отборных, красивых конях,
Подобно хозяевам поступью свойской,
Но, не забывая, что каждый – всё ж лях.

Карета, подъехав к границе заставы,
Должна, как обычно, пройти весь досмотр,
Но вместо досмотра почтения славы
Свершил этот доблестный города форт.

13

С нижайшим поклоном князья и бояре
Подарок ей царский просили принять,
Об этом подарке, от Дмитрия даре
Истории даже положено знать.

Один из них – главный он царский посланник,
Карету, стоящую ей показал,
И, как верноподданный, ей уже данник,
Царицу в неё пересесть приглашал.

Двенадцать лошадок – мотор у кареты,
В камнях драгоценных вся упряжь коней,
А сами лошадки «красиво одеты»,
Вся в яблоках шкура у всех лошадей.

Сама же карета сребром вся сверкала,
Вся роскошь отделки пленяла людей,
И без промедленья она пожелала
Царицею въехать в Москву только в ней.

Её привезли в дом той самой Марии,
Кто, якобы, мамой считалась царю,
Она под давлением русской стихии
Призналась об этом в угоду ему.

Встречали и сын, и мамаша с признаньем,
Прошла у свекрови и первая ночь,
Сначала корона, потом и венчанье,
Отныне она – уже матери дочь.

Толпа собралась пред Успенским собором,
А допуск в него – лишь для избранных лиц,
Поляки же нагло, для русских с укором
В него проникали без всяких там виз.

Одетая в свадебном русском наряде,
Она, не внимая на радость толпы,
И с постною миной, и злостью во взгляде,
И словно с какою-то частью вины;

Шла прямо, не видя, не слыша приветствий,
Лицо было замкнуто, с грустью, тоской,
С какою-то леностью всех её действий,
С желаньем скорее закончить сей бой.

Собрание высших всех лиц государства,
Осталось в смятении фактом таким,
На царство венчали – чужого гражданства,
Полячку и с духом не русским, иным.

Ещё не жена она даже – невеста,
Корону иметь – запрещает закон,
Нет в русском церковном законе и места,
Жена должна веры такой быть, как он.

Но разве у Дмитрия прав было больше?
По сути, аферу свершил патриарх,
Она издевалась ещё как бы дольше,
Но всё же, при этом хватил её страх.

Она отказалась принять и причастье,
Гул не;годованья покрыл весь наш храм,
В глазах православных, как им в наказанье,
В лицо словно плюнул, не царь он, а хам.

Посмел он венчаться с другой веры «бабой»,
Один всего случай такой на Руси,
В традицьях страны, как жене иностранной,
Её надо в веру свою привести.

Сам Дмитрий признался во время обряда,
Какой испытал он чувствительный страх,
Как будто он выпил смертельного яда:
Затея с женитьбой потерпит весь крах:

-- Когда я венчался было; опасенье,
Крестить по закону невесту сперва,
И веру ей нашу, души «во спасенье»
Принять, чтоб умолкла о ней вся молва.

Другой иноверке, ещё не крещёной,
И в церковь, к венчанию путь запрещён,
Боясь, патриарх наш, во всём искушённый,
Нас, вместе с Мариною, выгонит вон!

Когда же нача;лся пир свадебной части,
Марина хозяйским весельем зажглась,
Совместно с ней, нашей всей царскою властью:
Царица! И свадьба ей вся удалась!

14

На этом застолье её поведенье
И польских всех вместе со свитой гостей,
Охвачено было столь дерзким весельем,
Они оттеснили всех знатных людей.

Безмерное, жадное пищи хватанье
Дополнено  в нём непомерным питьём,
Их громкая речь с неприятным звучаньем,
Враждебность к ним русских рождали во всём.

Поляки вели себя в русской столице
Уже не, как гости, а власти страны,
Ещё бы, они под защитой царицы,
Теперь они также России важны.

Они как забыли, они же не в Польше,
Они же не дома, в Московском Кремле,
Вести себя надо, как гости и тоньше,
Приличье должно проявляться к земле.

Бояре сидели насупившись, злые,
Они – как бы гости на чуждом пиру,
И в этом молчанье и мысли шальные
Рождались в пленённом и грозном мозгу.

Не чуя угрозы в боярском молчание,
Победой на царство гордилась чета;
И Мнишек-отец, оценив ожидания,
Решил, что теперь миновала беда.

Гордыня, заносчивость, неуважение,
Попранье обычаев, веры людей,
Всё это мешало ей для избавления
От польских порядков и веры, корней.

Их качества эти тяжёлой обузой
Нести на плечах должен русский народ,
Они, эти качества, медленной дозой,
Бурьяном пытались сгубить огород.

Не знали пословицу польские други:
С уставом своим, да в чужой монастырь
Не ходят и не; распускают там руки,
Иначе весь лопнет их хамства пузырь.

Примером полячке, значительно позже,
Другая царица взойдёт на престол,
На трон не имела и прав она тоже,
Но по;том, упорством забила в том гол.

Ни слова не знала принцесса по-русски,
Однако понявши – Россия – судьба,
Судьбу убивает свой ум слишком узкий,
Спасать лишь должна в том своя голова.

Крестилась она в православную веру,
Молиться нача;ла и в русской церкви,
Обычаи, быт поглощала в той мере,
В какой они русской ей стать помогли.

Учила упорно язык ей столь трудный,
Не ссорилась, не обижала людей,
Почувствовать новой землёю рождённой,
Зубами вгрызалась, быть преданной ей.

Не только сама носит русские платья,
Носить их заставила весь её двор:
-- Все нужды и беды должна тоже знать я,
Россию мне вывести лишь на простор.

Природную кровь удаляла горстями,
Одной крови сделалась с русской средой,
Царицею русскою правила нами,
И титул Великой присвоен одной.

В народной же памяти вотчины русской
«Маринкою» гордая панна звалась.
Подобным названьем, вполне заскорузлым,
На нашу мол голову баба нашлась.

Не то что любви, уважения право
Она потеряла их с первых же дней,
Царица московская, гордая нравом
Как будто нарочно дразнила людей.

Уже началась неприязнь с её свадьбы,
В немецких изданиях прошлых времён,
Потомкам  чтоб всем не мешало как знать бы,
За что её нрав на Руси заклеймён.

«Марина в день свадьбы в роскошном наряде,
Пошитом руками искусных девиц,
Одетая в красного бархата платье,
Смотрелась звездою средь серых всех лиц.

Алмазами, жемчугом светится платье,
В сафьяных сапожках, венец на главе,
Соперником солнца в алмазных объятьях
Она и осталась в народной молве.

15

Она словно ждала такого момента,
Стянуть с себя русское это тряпьё,
Такого сверхдерзкого в ней сантимента
Никто из гостей и не ждал от неё.

Уселась за свадебный стол она в платье,
В нём вырез грудной, оголяя ей грудь,
На русских гостей этим явным проклятьем,
Она пожелала их чувства кольнуть.

Взорвал этот вид её, негодованье
Бояр и их рядом сидящих всех жён,
Всё встречено было всеобщим молчанием,
Но образ царицы – уже прокажён.

Их жёны, не видеть такого им срама,
В кремлёвских покоях, глаза спрятав ниц,
Казалось, что вспыхнет суровая драма,
У русских насупленных яростью лиц.

Приветствуя криками свадьбу царицы,
Большая толпа горожан-москвичей,
Старалась привлечь и увидеть их лица,
Надеясь на чувства к ним новых царей.

Им вместе бы выйти с поклоном к народу,
Но гордость взыграла, нехватка ума,
Сей акт мог полезным быть, им же в угоду,
Но была разогнана эта толпа.

Их свадебный пир череду всех веселий
Открыл на просторы московской Руси,
В каких-то неведомых, странных их целей,
Народ не воспринял, он их не вкусил.

Балы, маскарады, турниры и танцы
Не приняты были в то время в стране,
Внедрения их в русский быт нет и шансов,
Они ж рождены во враждебной среде.

Не могут быть приняты обществом в целом,
И церковь, и русский столь медленный нрав,
Не признаны добрым и нужным нам делом,
Они разрушают, все чувства поправ.

Однако поляки с поддержкой царицы
Не вняли размеренной жизни страны,
Они предпочли в ней всегда веселиться
И будут во всём здесь примером, правы.

Под звонко-бравурную музыку в танцах,
Как будто летая, прищёлкнув каблук,
Поляки, как щёголи, все иностранцы,
Манерно и нагло под вежливый звук:

-- Мазурочка, пане? -- Хватали партнёршу,
От бойких красавиц лишь слышен ответ:
-- Мазурочка, пан! – И, как лёгкую ношу,
Та пара бросала стоящим привет.

И словно с каких-то высот положенья,
С насмешкой взирали на русских бояр,
Ни капли не ведая к ним уваженья,
Бросая в лицо им веселья угар.

Но Русь, как всегда, запрягает без спешки,
Не время ей было в веселии жить,
Проблемы её словно твёрды орешки,
Народу навязано попросту гнить.

Но время придёт! И все скромницы наши
Пройдутся в торжественных танцах дворцов,
Они разодеты ещё будут краше,
Чем дочери предков, бояр, их отцов.

Но кое-что самые смелые люди
Полюбят, к примеру, под ручку гулять,
И эта манера со временем будет
В обычаях города преобладать.

16

Все эти торже;ства: и свадьба, венчанье,
И свита вся польская в виде гостей,
Внесли беспокойство и непониманье,
И даже тревогу в сознанье людей.

Гостей разместили в приличных покоях,
Точнее, в богатых московских домах,
Но гонор и хамство в крови польской бродят
И эти черты их развились в размах.

Панове платить в кабаках не хотели,
И дело катилось до ссор и до драк,
Московские жители быстро прозрели,
Ведь с этим мириться нельзя же никак.

Всё чаще оружием наглость скреплялась,
В ответ перестали им всё продавать,
Насилье над женщиной всё продолжалось,
Терпенье народа готово взорвать.

Насилье над женщиной – это бесчестье
Каралось законом на смертную казнь,
Лишь кровью могло смыто быть, как отмщенье,
Народом одобрено, как отвращенье,
И тем так держалась такая боязнь.

Привлечь эту польскую шляхту к ответу,
Бездействие отклика жило в Кремле,
Не приняты меры бесчинств для запрета,
Они наслаждались, живя в пелене.

Считая народ за рабов безропо;тных,
Мол, пусть привыкают к господству шляхты,
Неграмотных варваров, черни безродной,
С Мариной царю всё видней с высоты.

Но нет, не рабы они, вольные люди,
И гордый, и честный, и храбрый народ,
Чужого им ига в России не будет,
Не пустит он править страной этот сброд.

Они, ища правды, огромной толпою
Пытались взять штурмом кремлёвский редут,
Стрельцы разогнали, готовые к бою,
Но это уже всенародный был суд.

Бесчинства поляков унять было трудно,
Поддержка их в этом вопросе царём,
Насилье, бесчестье велись беспробудно,
Не понял никто, что играют с огнём.

Вся польская свита с охраной – огромны,
Красавцев полно в ней, мужчины одни,
На родине, в Польше, там нравы столь вольны,
К тому же без женщин прибыли они.

Россию колонией все посчитали,
Бесправным жить должен её весь народ,
Они ей царицу чтоб властвовать дали,
Держать в усмирении дикий весь сброд.

Они здесь хозяева с их же царицей,
Позволено всё им, свобода во всём,
Напиться и драться, потехи с девицей,
Порядок, как Польше, мы здесь наведём.

Вот группа из нескольких пьяных поляков
Коляску боярскую остановив,
Боярыню вызволив, пленницей якобы,
Себе на потеху её осудив.

Её обесчестили и издевались,
Последняя капля в терпенье Москвы,
И звуки набата в Москве раздавались,
Доколе мешать будут жить эти псы:

«Долой и царя с его польской царицей,
Он не; защищает наш русский народ,
Проблемы долой, лишь бы им веселиться,
Не царь он России, какой-то – урод».

В Марине все видели первопричину
Всех бед, безобразий, он – веры другой,
Она – католичка и в этом личина,
Он – тоже не наш, а какой-то иной:

-- Поганый наш царь и он сам некрещёный,
Он – сам иноземец, он Польшей рождён,
С языческой девкой у нас обручённый,
Долой его, царь нам такой не нужён.

Восстала Москва от правленья поляков,
Их царство-то длилось всего девять дней,
Попытка  в России взрастить вредных злаков
Была похоронена волей людей.

17

Боярам (и самый влиятельный Шуйский),
Удобней момента и ждать не пришлось,
Использовав с пользой сам бунт этот русский,
Чтоб лучше, без Польши, России жилось;

Возглавили бунт по свержению царской,
По сути же польскою власть та была,
Столица гудела от страсти бунтарской
И жить по-другому она не могла.

Весь день избивали, ловили поляков,
Лишь к ночи стрельцам удалось усмирить,
Нагнали на пришлых смертельного страха,
С призывом «господ сих», пришельцев – убить.

Однако к полуночи факелов море
Заполнило Кремль и покои дворца,
Толпа, возродившись, унять своё горе,
Решила стоять на своём до конца.

Сметая охрану, отряды восставших
Уже подходили к покоям дверей,
И крики толпы, и от ужаса павших, 
Подняли с постели несчастных царей.

Застал всех в расплох этот гнев всенародный,
И Дмитрий, не ставши царицу спасать,
От страха за жизнь, как безродный, безвольный,
Оружие бросив, пытался бежать.

Но был он настигнут и смерть свою встретил,
Всего лишь процарствовав несколько лет;
Он – беглый монах и в цари стопы метил,
В стране натворил просто множество бед.

Не понял он царского русского духа,
Все нужды и цели страны не постиг,
Ума не хватило и не было слуха,
И с Польшей погряз в целом ряде интриг.

Богатства России дарил он полякам,
Попав под влияние польской жены,
Обязан он Польше был многим и с гаком,
Ему связи с Польшей так сильно важны.

Он будто бы предал страну всю полякам,
Без боя, женившись на польской панне;,
Поставил Россию к полякам, как раком,
Не зная, не помня о вечной войне.

Марина мгновенно, учуя опасность,
Набросив поверх лишь пуховый платок,
Теряя в стране своё царство и властность,
Рванув за кольцо потаённый замок;

Открыла в подвал вход запа;сный, но тёмный,
И холод мгновенно её отрезвил,
Подвал этот не был, как ход просто чёрный,
Безвыходной злостью её заразил.

Поднявшись обратно, застала картину:
Вся женская свита и крик их, и плач,
Заполнила спальню, что та паутина,
Искала защиты, всех жаждал палач.

В едва, чуть прикрытых ночных их одеждах,
Сгрудились они вкруг своей госпожи,
С возможно последней в их жизни надеждой:
Господь ты наш бог – нас спаси, пощади.

Но крики и шум, и звон-скрежет металла
Всё ближе, на подступах к спальне её,
Защита последняя в хаосе пала:
Осмольский собой закрывал путь в жильё;

Оставшись в живых, он из всей польской стражи,
Орудуя саблей, берёг госпожу,
Но узкий проход не помог ему даже
Сдержать эту русскую в гневе грозу.

По трупам поляков, «ворвавшися» в спальню,
Средь плачущих женщин искали её,
При этом их всех осыпали и бранью,
Не знали они, кто Марина, в лицо.

Но свита не выдала, верность хранила,
И выдать опасно – гарантии нет,
Ведь эта толпа почти всех схоронила,
С ней вместе, быть можно, минуть много бед.

Окно показали, где будто бы панна
Заранее скрылась, учуя беду,
И все эти вместе потуги обмана,
Спасли её жизнь в этом диком аду.

Успели до явно возможной расправы
Явиться бояре – ей жизнь спасена,
Убийство царицы даёт Польше право:
Возможно, могла бы начаться война.

Зачем усложнять отношения с Польшей,
Им нужно лишь свергнуть царя-чужака,
Чтоб боле никто, никогда бы и больше,
Не смел бы на троне валять дурака.

От имени Шуйского ей объявили,
Хотя и лежит на ней бремя вины,
Но жизнь вам с отцом, всё же, мы сохранили,
Не быть до чужого так «явно добры».

Ей дали возможность с отцом поселиться,
Но он, убедившись, что жизнь спасена,
Решил, нужно богу ещё помолиться,
Возможно, везенья вновь грянет волна.

Пусть Дмитрий низвергнут, куда же важнее,
Но дочь то – царица с короной – жива,
Оправа нужна ей как можно скорее,
Она может стать вновь «Царёва жена».

И царь – подходящий, бояр «представлящий»,
Конечно же, Шуйский – хорош кандидат,
Но вот и беда – ведь он сам несогласный
Иметь вновь Марину, как царства мандат.               

Отобраны были и все их богатства,
Им жизнь лишь оставили за; всё их зло,
Закончилось с русскими польское братство,
А с ним – и над Русью всё их торжество.

Их нищими сделали в «новой отчизне»,
Пытались уехать в родные края,
Но их обрекли в ожидание тризны,
Большую надежду на это храня.

Всему их семейству, родным, приближённым,
Объявлена воля другого царя,
В попытке ославить Русь, как унижённой,
Сослать всю компанью в глухие края.

«Во град Ярославль», как тех дней – захолустье,
Где голод и холод над ними царил,
Где царские их непомерные чувства,
Царь Гришка Отрепьев навек схоронил.

18

Два года прожила она в захолустье,
Ходила в заношенных платьях, зимой
От холода даже промёрзли все кости,
И гордость страдала совместно с судьбой.

Ей не было дела до сотен поляков,
Они вместе с нею пленили курорт,
Она, натерпевшись и славы, и страха,
Царицу Руси так швырнули за борт.

Другой – по закону и быть здесь не может,
Ей помощь откуда-то при;быть должна,
Она же – судьбу свою горькую гложет,
Какого же чёрта, какого рожна?

Условия в северном русском курорте,
Не те, что на родине, в Польше родной,
Они постоянно всех били по морде,
Оставшись в живых, окунались в запой.
 
Еды не хватало, и карты, и драки,
С ума их сводили и кляли Москву,
Богатства нажить обещали полякам,
И вот оно, здесь, как в тюрьме, наяву.

От жизни такой участилась и смертность,
Отец, Юрий Мнишек, всё чаще болел,
Терялась к царице их прежняя верность,
Забота – как выжить, остаться бы цел.

Она избегала общения с ними;
И снова, и снова – все мысли к судьбе,
Судьба оказалась её словно в гриме,
Подарок царице и царской жене.

Но вдруг – всё неправда, а жив её Дмитрий?
Она же не видела Дмитрия труп,
Возможен исход и судьбы боле хитрый,
А гибель его не задела и зуб.

Причина была в воскрешенье надежды,
Надежда её заключалась лишь в том,
Когда на Руси весь народ, как невежда,
То слухи ползут – после молнии – гром.

Ещё после страшных московских событий,
Живя пару месяцев в доме отца,
Уже эти слухи, бродя без прикрытий,
И не было им, как всегда, и конца.

Что Дмитрий-де жив, уберёгся от смерти,
Появится с войском на троне он вновь,
Боярской положит конец круговерти
И в мщенье прольёт своим недругам кровь.

Сначала она не прида;ла значенья,
Теперь пребывание в ссылке, в плену,
Сей слух как бы по;днял её настроенье
И он воскресил в ней надежду, мечту.

Мечта эта стала почти суеверной,
Все знаки, подобные крику совы,
Луна стала красной, была прежде бледной,
Толкали на действия от «духоты».

Проверить все слухи в спасение мужа,
Из бывшей всей стражи нашёлся поляк,
Который, подумав, что будет не хуже,
Побега лишь нужно отбросить весь страх.

Обласкан «царицей» и жизнью рискуя,
В мужицкой одежде, решился бежать,
Добравшись до Львова, но жив он, ликуя,
Пропал в неизвестность, зачем же – опять.

Она ж – в ожиданье, живя вся в мученьях,
Морозы забрали поляков всех в плен,
Не хуже болезни, кося ослабевших,
Их жизни на смерть обращая в обмен.

К спасению дочери мать подключилась:
Засыпала Римского Папу мольбой,
Мол, с верою нашей беда приключилась,
В опасности дочь, еле муж мой живой.

Действительно, стали сбываться те слухи,
Где спасшийся Дмитрий идёт на Москву,
А значит, надежды, те самые крохи,
В ней вновь разогнали по трону тоску.

Она усмотрела в ней жизни спасенье,
А также, вновь русской царицею стать,
Предчувствия сбы;лись и светит везенье,
Идёт на Москву вновь «собравшися» рать.

Без разницы было, её ли тот Дмитрий,
Иль «новый царевич» взберётся на трон,
Ей важен тот план, он и прост, но и хитрый,
Он может изъять причинённый урон.

Василию Шуйскому уж не до пленных,
Решил отпустить он поляков домой,
Зачем ему где-то держать всех неверных,
Россия вновь может напиться войной.

Однако, он с Мнишека взял обещание,
Во вновь объявившемся – не признавать
Того самого Дмитрия, в оправдание,
Опять хочет трон под собою помять.

Марину женой не признать и царицей;
Ответил согласием умный поляк,
Им жизнь обещали, вернуться в столицу,
Он верою в жизнь свою даже иссяк.

19

Обоз, охраняемый только стрельцами,
С потрёпанной свитой тащился в Москву,
Особой заботой во всей этой драме,
Конечно, Марина была наяву.

Боялись попытки захвата Марины,
И с новым мошенником всё повторить,
Признать в самозванце вновь Дмитрия гены,
Ему же – царицу свою возродить.

Сей новый Лжедмитрий лишь ждал и момента,
Подсунуть фальшивую карту в борьбу,
И лучшего в том не найти инструмента,
Ей Дмитрия имя присвоить ему.

Фальшивая карта имела план действий:
Сначала Лжедмитрий, как верный супруг,
Спасает жену от стрельцов, как долг чести,
Затем направляет в Москву он «свой плуг».

И в ней беспощадно хоронит он в землю
Кремлёвских смутьянов, въезжая «во Кремль»,
Народ его «здравит» и снова приемлет,
Поскольку достигнута тронная цель.

Природой нам дарено – род человека
Всё в памяти держит и праздник, беду,
Но праздники дольше мы помним, как веха,
Как светлое в жизни, решая судьбу.

Блистательный свадебный поезд полячки,
По случаю свадьбы – Москва – в торжестве,
Из пушек стрельба, кой-какие подачки,
Такое не часто увидишь в Москве.

Расчёт на совместный с ней въезд «во столицу»,
Значительно легче устроить обман,
Коль новый Лжедмитрий с ней в паре катится,
Так значит, он спасся и едет с ней к нам.

Узнав о движении ссыльных поляков,
Тот новый охотник на русский престол,
Вкусив всю надежду с Мариною «брака»,
Решил, что «пора забивать мне свой гол».

Его разношёрстное, пёстрое войско,
Стоявшее в Тушине, рядом с Москвой,
Уже ликовало поступком им свойским,
С намереньем въехать в Москву, как герой.

Предвидя возможный захват их с царицей,
Обоз продвигался в дремучих лесах,
От всех любопытных чтоб глаз сторониться,
Ночуя во многих невзрачных местах.

Отец понимал: весь их план – авантюра,
Вкусил он давно дикий русский уклад,
Закончится может вся их увертюра,
Опять, как и первый московский их ад.

Твердил постоянно он дочке, Марине
О тёплом, роскошном в их Польше дворце,
О матери, мягкой и пышной перине,
О страшном для них на чужбине конце.

Но тщетно, унижена, изгнана дева,
Возмездия жаждала, даже крови,
Один только путь был для этого дела,
Войска самозванца, на трон вновь взойти.

А верила ли, объявившийся – Дмитрий,
Её ли он муж или кто-то другой,
Иль может иной самозванец, но хитрый?
Ей всё безразлично, лишь взял бы с собой.

20

Обоз и поляки и вся их охрана
Сдались все в неравном внезапном бою,
Тем самым зажила в душе её рана,
На царство приблизив надежду свою.

Ей, главной добыче, письмо передали,
«Светлейшей, любезной супруге» -- привет,
В нём Тушинский вор, как его называли,
Прибыть на свидание просит в ответ.

Назначено было и место их встречи:
Глухой монастырь и в конце городка;
А радости в том не могло быть и речи,
Ох, как же фигура была вся гадка!         

фото

В архивах хранятся об этом бумаги:
Марина, готовая вся – ко всему,
Не выдержав всей ей присущей отваги,
Увидев «супруга» -- прокляла судьбу.

Один из свидетелей памятной встречи
Вот так описал исторический факт:
Марина лишилась как будто бы речи,
И нож засверкал, мог свершиться теракт.

Её отвращением к «новому мужу»,
Пытался склонить вновь её же отец,
Зачем ей влезать в эту русскую стужу,
На этот раз может быть просто конец.

Напомнил картины их первой попытки:
Изрублены стражи поляков тела,
Спасение их и жизнь в ссылке, как пытки,
Вот всё, что затея их вся родила.

Уже побывавши один раз на троне,
Вкусившая полную власть на страну,
Богатство, попавшее царской персоне,
Не дало покоя душе и уму.

Не вняла Марина отца наставленьям,
Меж ними наметился явный разрыв,
К большому отцовскому их сожаленью,
Пока «созревал её царства нарыв»;

И жалость, и гнев охватили папашу,
Теряет любимую «мудрую» дочь,
Втянул он её в эту русскую кашу,
Не в силах теперь он ей в этом помочь.

Уехал домой, даже не попрощавшись,
Не благословив свою дочку на трон,
Все тяготы жизни в России познавший,
Он понял, престол – это был только сон.

Итак, рождены их семейные ссоры,
И все сожжены между ними мосты,
Осталась одна, ни отца уговоры,
И не сосчитать ей России версты.

Предвидя, «супруг» с ней возиться не будет,
Она – лишь обозная девка его,
И поняв, как женщину, он и не любит,
Так что же ей ждать от него самого?

Хотя и питала к нему отвращение,
Старалась к себе привязать мужика,
Его обольстить, чтоб имел уважение,
А с ним обвенчаться законно пора.

Нашла для венчанья она и монаха,
«Супругу» -- намёк – быть законной женой,
И он согласился, как тень Мономаха,
Был первый ей мужем, не друг же простой.

На пользу придётся ему это тоже,
Когда обнаружится этот обман,
Законный он муж и не быть им – негоже,
Он богом самим «государыне» дан.

И, кроме того, если будет возможно,
Её извести, самому сесть на трон,
Пока же вести себя с ней осторожно,
И помнить, кем рядом с ней, числится он. 

Боялась его, с ним живя в опасенье,
Но мысль – он единственный ей, не чужой,
Являлась одной из всех мер, «во спасенье»,
Покладистой ей притворяться женой.

Отвратную эту терпеть образину,
Страдало и женщины всё существо,
Для полной гармонии жизни с мужчиной,
Он должен ей нравиться, как божество.

Причём это чувство должно быть взаимным,
Тогда только счастлива пара в любви,
А он, до того был Марине противным,
Как льдом покрывались все чувства в крови.

В ней зависть кипела к любой маркитантке,
Кто в лагерь привозит свой личный товар,
На ласки мужские, к ним многие падки
И ждут сладкой ночи, закрыв свой базар.

Лишь сердце Марины никто не тревожит,
Нет отклика в нём на мужской интерес,
Оно её гордость и душу всю гложет,
Так где же триумф и куда он исчез?

Проклятие словно лежит на Марине,
В отцовском поступке причина тоски,
Он бросил её, чтобы спать на перине,
Её же сковали проклятья тиски.

И в Самбор летят бесконечные письма:
«От скорби не знаю, что мне написать,
Страдаю разлукой с родною отчизной,
Одна я в тревожное время, без Вас:

Отца благодетеля и господина,
Желала бы очень услышать из уст,
Какая в удаче нужна мне пружина,
Развеять мне в жизни проклятую грусть?

Желала бы прежде я благословения,
Наверно, тогда недостойна была…
И жду я от Вас да с большим нетерпением,
Мне чёрного бархату… богу хвала…»

Натура Марины вся жизнелюбива,
В ней вера сидела на лучший исход,
В походных условьях должна быть красива,
И не отставать от танцующих мод.

Но где, перед кем щеголять ей в нарядах?
Хоть Тушинский лагерь – красив городок,
В садах и домах, вдоль дорог они в ря;дах,
И строй пятистенок возведены впрок.

21

Состав войска в Тушине был очень пёстрый:
Недавних тюремных сидельцев, воров,
Казаков, со свистом поющие песни,
И беглых поляков из бедных родов.

Они – все искатели лёгкой наживы,
В войсках дисциплины – почти никакой,
Богаты безденежьем, быть лишь бы живы,
Туманной надеждой на век золотой.

Компания явно не для; знатной панны,
Пришлось ей смириться за низкий престиж,
Не все понимали, зачем она звана,
Зачем здесь «царица» средь бедных жилищ.

Никто не желал признавать в ней царицу,
В небрежно одетой, с усталым лицом,
Ей тоже со всем было трудно смириться,
Пугало – всё кончится страшным концом.

Но Тушинский вождь уже сам сомневался,
Зачем ставку сделал на польский посыл?
И понял, как грубо он в ней просчитался,
Сам к этой затее почти что остыл.

Марина, почуя во всём перемену,
Обузою стала у них на пути,
А в письмах к отцу есть намёк на измену,
И даже отказ на Москву вновь идти.

Пестрят эти письма на связь с человеком,
Дурных и столь грубых присущих манер,
Он – пьяница, склонен к побочным утехам,
Для войска из сброда, как лучший пример.

Нужда заедала Марину-царицу,
Хотя поместил её в лучшей избе,
Не может она с этой жизнью смириться,
Похоже, что всё повернулось к беде.

Приставил к Марине одну лишь служанку,
Её ограничил он в нуждах, во всём,
Отправить курьера и денег дать жалко,
И, как от мужа, нет пользы ни в чём.

Она – одинока и в этом мученье,
И слухи ползли о пороках её,
Она, как царица, живёт в увлеченьях,
В бордель превратила своё всё житьё.

Она не могла осквернять отношенья,
Где слухи, где правда нам знать не дано,
Прощала к себе его пре;небреженья,
Известно доподлинно нам лишь одно.

Просила отца, чтобы письмами к мужу,
Напомнил ему, всё же есть кто она,
«Дождаться любви, прекратить с нею стужу,
Почтенье должно быть, хотя и война».

Она же, как знамя у нового войска,
Под знаменем этим победа придёт,
И с ней обращаться не надо по-скотски,
Её окружить надо сетью забот.

Напрасны все были на помощь призывы,
Упорно молчал её «ридный» Самбор,
В условиях этих – «остаться бы живы»,
Но не; дал гарантии Тушинский вор.

Опасность всё больше собой ощущая,
Под вечер частенько её била дрожь,
Служанка её, в этом ей помогая,
Заварит ей мяту на страшную ночь.

Уснуть бы скорее и снять опасенья,
О том, что же ждёт её там, впереди,
В серебряной тачке – в Москву «во спасенье»,
И знать, все мытарства уже позади.

22

Причиной провала столь дерзкого плана,
Пожалуй, её бы нам главной назвать,
Нанесена Польше душевная рана,
Король на Москву собирает всю рать.

Узнавши об этом, наш Тушинский «гений»,
От страха решил поскорее удрать,
И не появилось благих намерений
Марину-жену, как царицу, забрать.

Король Сигизмунд не терял время даром,
Он вторгся в Московское царство войной, (1609)
Надеясь внезапным и быстрым ударом
С Мариной престол укрепить за собой.

Привлёк он поляков, кто в лагере жили,
И в Тушине войско ослабло совсем,
Тем самым – поляки его разгромили,
Без всяких военных бесхитростных схем.

Ночами приспешники «Марьина войска»,
Палатки и избы бросая наспе;х,
Как в басне Крылова, та храбрая Моська,
Бежали под жителей Тушина смех.

Марина, однажды проснувшись без мужа,
Её ненаглядный внезапно исчез,
Она – беззащитна, ей сделалось хуже,
Теперь – всё равно – она с ним или без.

Уходят последние горе-вояки,
Муж с горсткой казаков в Калугу сбежал,
Защитой остались одни лишь собаки,
Московский хозяин ей вновь угрожал.

Момент, когда ей, как жене и поплакать,
Но нет, ведь характер у женщины – твёрд,
Хотя на душе у неё уже слякоть,
Но женский характер, к тому же, и горд.

Усилием воли искала спасенье,
Теперь стало ясно, муж – просто не тот,
Кто мог бы спасти её, дать вдохновенье,
Мужчина он низменных дел и пород.

Ей надо собрать свои мысли и волю,
Судьба ещё раз подарила ей шанс,
Найти нужный выход, спасти свою долю
И в этот трагический жизненный час.

На выбор светились судьбе три дороги,
Одна, по которой вернуться в Москву,
Сославшись на женскую слабость, в итоге,
Прощенье просить у царя за судьбу.

Заверить под клятвой, покинуть Россию,
Отречься от званья царицы Руси,
За слабость ума, что поддавшись стихии,
На Русь никогда и не ступит ноги.

Но мысль на Москву – и смешна, несуразна,
Она по закону – царица Руси,
Та мысль честь и гордость хранить так заразна,
Смириться нельзя под сим словом «прости».

В глазах её Шуйский и есть самозванец,
Присвоил себе её царский венец,
Богатство её положил себе «в ранец»,
А ей припечатал бесславный конец.

Дорога вторая – к своим ей податься,
Уже до Смоленска добрался король,
Ей надо напомнить ему, попытаться,
Как первым сыграл в танцах с нею он роль.

Проявит сочувствие к горьким мытарствам,
Достойно проводит Марину домой,
Добудет, как подданной ей это царство
И ей обеспечит уют и покой.

Но вот незадача, она же – царица,
Он вторгся в пределы её же страны,
И ей не к лицу с ним без чести мириться,
С ним всякий альянс и услуги страшны.

Он бросил бы тень на хозяйку в законе,
Боярству на верность и клятву дала,
Что, будучи править на русском же троне,
И власть, и влиянье страна их ждала.

Не раз предлагал он и помощь, поддержку,
Она отвергала их с вызовом вновь,
Давала понять, что она же не пешка,
Хотя в ней течёт тоже польская кровь.

«Желаю Вам всякого блага, успеха,
Во всех Ваших добрых для Польши делах,
Но я рождена и не только для смеха,
Хотя на пути вечно ждёт меня крах».
           Царица Марина.

Какая геройская выдержка, смелость,
У женщины, всё потерявшей в судьбе,
Ах, как ей на самом же деле хотелось,
Царицею стать в этой грозной борьбе.

Как с равным, её переписка с монархом,
С коллегой её, бывшим ей королём,
В её положенье, практически жалком,
Но всё же – царица она, с ним вдвоём.

Хотя и корону украли бояре
Законных претензий Марины на трон,
Посеять сомнений её в этом праве
Никто и не мог, её даже стон.

«Кого осиял бог величием царским,
Тот блеск не теряет в причине того,
Рождённым в отчизне с характером барским,
Коль блеск закрывает «темно облако;».

Ещё: в продолжение их переписки,
Питавший надежду на сговор, король,
Он ей предлагает всё новые иски,
Свою во главу представляет он роль.

Он ей предлагал земли польские даже,
С условьем отказа от русских земель,
В его пользу, русской короны в продажу,
Конечно же, это была его цель.

Ответ издевательским стал ей удобен:
«Варшаву бы я отдала королю,
Как, если мне тоже был Краков подарен…
Но я, как монарха, Вас очень люблю».

Она вразумляет его, как монарха,
Она же не путник, попавший в беду,
Царица России, вкусившая страха,
Но власть иноземцев сама не терплю.

Но облако тьмою нависло над нею,
Четвёртый скитаний уже шёл как год,
Но эту их с Дмитрием дерзку затею,
Не смог подарить им всесильный их бог.

23

Под знамя царицы различные люди
Входили в войска самозванцев на трон,
Наживы желанной они только ради,
По русской земле прокатился лишь стон,

Откуда же силы рождались Марины,
Терпеть холода и «походный «уют»,
Отсутствие польской домашней перины,
Одежды, продуктов – убогий этюд.

В богатстве рождённой, терпеть ей ненастья,
Она – балова;нная панская дочь,
Погналась в Россию за призрачным счастьем,
Но путь преградила ей «тёмная ночь».

В душе все невзгоды и страхи теснились,
Она их топила, надежду храня,
Царицею русской и трон ей лишь снились,
А всё остальное – в душе хороня.

Не шла никогда она на попятную,
И в сонме предательств «ей верных» мужчин,
Явила собою натуру крутую,
Всегда помня о том – царицы в ней чин.

Она сохранила достоинства чести,
Натур таких мало среди и мужчин,
Средь женщин – таких и того всех их меньше,
Ведь женский наш пол очень часто раним.

Достойно всё это всегда уваженья,
За смелость, за дерзость, за жизненный риск,
Но даже и больше – во всём восхищенья,
За рьяный и наглый за властью нати;ск.

Чужая она средь своих же поляков,
Чужая она среди прочих чужих,
Друзей нет, семья – вёрст за тысячу с гаком,
Самбор ей родной стал не лучше других.

Марина искала любую зацепку,
К удаче могла бы её привести,
И, всё таки, – муж, хотя в нём очень крепко
Ошиблась она –  он не смог всё спасти.

Вот если бы нового Дмитрия вместо,
Возглавил Заруцкий, казаков всех вождь,
Она б уступила с собой рядом место,
Пролив за неё он крови даже дождь.

Заруцкий единственным мог бы, возможно,
Достойным возглавить престола захват,
К нему не в обносках и выйти-то можно,
А в бархатном платье, чтоб был бы он рад.

Красивый и статный, типично казацкий,
Удалец мужик, настоящий вожак,
Он умный и дерзкий, и нравом кавказским,
И вовсе не тот он, как Дмитрий – босяк.

С простого казака, блестящей карьерой,
Не только он там атаманом их стал,
Мешавшие жизни ему все барьеры,
Он качеством нрава с дороги сметал.

Успешным служением русской отчизне,
Боярское звание он получил,
Но сила лихая, характер капризный,
Кому только саблей своей ни служил.

И всем самозванцам, и даже полякам,
В самом ополчении, в русских войсках,
Но с князем Пожарским не «спелся», однако,
С ним был он, как с равным, почти на ножах.

Его переманивали, подкупали,
Как стаи он волчьей, их верный вожак,
Вершить все дела казакам поручали,
Искал свою славу и «собственный знак».

Едва ли с тщеславием меньшим Марины,
Заруцкий, постригши жену в монастырь,
Повадился к ней будто делал смотрины,
Священник он словно, её как пасты;рь.

И в личной судьбе захотелось удачи,
Пора и не стаей, страной управлять,
Мечтал о богатой, особой удаче,
С Мариною только он мог её взять.

24

А.С. Пушкин о Марине Мнишек.

Одной только страстью владела Марина,
Всегда честолюбия – больше всего,
Оно так сильно; и оно, как пружина,
Она даже верит в победу его.

Отведав лишь толику царской всей власти,
И взятая в плен явно мутной мечтой,
Она отдаётся со всей женской страстью,
Она  будто просто торгует собой.

Она обслужила двоих самозванцев,
И гостьей в палатке казаков была,
Отдаться любому, кто даст больше шансов,
Хотя бы надежда на это всплыла:

На трон её, отнятый русским боярством,
Возврат уже явно не светит он ей,
Она же так смело, с огромным упорством,
Она – вся в борьбе уже множество дней.

Терпя нищету, русский холод и голод,
Царица она – это явный позор,
Сам польский король предоставил ей повод,
Отдать ему трон и решить этот спор.

Она же, как равная с ним по их званью,
Вступает с коллегой в решенье судьбы,
России, страны, свыше их пониманья,
На пике за трон её тяжкой борьбы.

Она понимает уже безнадёжность
Упрямства, в возможно напрасной борьбе,
Ей честь сохранить в ситуации сложно,
Погибнет она на российской земле.

25

В одежде мужской, на конях, со служанкой,
Калужской дорогой простёрся их путь,
Царица, своею судьбою столь жалкой
Скакала, попасть снова в прежнюю жуть.

Февральская стужа с обычной метелью
Им скрыла калужского тракта следы,
И, сбившись с пути, лишь с большой канителью,
Дорогу они, наконец-то нашли.

Дорога же эта вела не в Калугу,
Под стенами Дмитрова были они,
Так зимняя Русь, оказав ей услугу,
 Забросила снова в горнило войны.

Град был осаждён, в нём засели поляки,
И чудом, едва не попав к русским в плен,
Сумела проникнуть, в условиях драки,
В сей град, под защиту надёжнейших стен.

В нём, приняв она боевое крещение,
С оружьем в руках, находясь на валу,
Атаки стрельцов отражала со рвением,
Так просто, как будто уже на балу.

Марина застряла во Дмитрове-граде
Почти до начала слякотной весны,
Она с гарнизоном в тяжёлой осаде
Лелеяла планы всей прежней мечты.

Московское войско сняло вдруг осаду;
Марина же тотчас отправилась в путь,
Такая задержка встряхнула досаду,
Но мыслям и планам не дала уснуть.

Подробности встречи «царя и царицы»
Историей скрыта от взгляда людей,
Но счастья обоим и им веселиться
От встречи, не видно их блеска очей.

Упрёков и жалоб в такие моменты
Обычно не помнят и им – не до них,
Важнее проблемы и их сантименты
О царстве обоих, а не других.

Она намечала в совместной беседе
Внушить ему веру в счастливый итог,
Поднять его веру к заветной победе,
И в этом поможет им даже их бог.

Немного ослабли все тяготы жизни,
Уйдя ненадолго от прежних забот,
Они оказались ей как бы излишни,
В Марине самой протекал поворот.

Она целиком отдалась состоянию,
В утробе, в ней новая жизнь уж росла,
Как будущей матери ей всё внимание,
Забота о новом ребёнке важна.

Она не расстроилась, духом не пала,
Считая, поскольку она уже – мать,
То новой причиной поэтому стало,
Нельзя у неё её царство отнять.

Она не одна, в ней законный наследник,
Отнять у них всё – есть всемирный скандал,
А будущий царь будет русский же пленник,
Скорее всего, он бы смертником стал.

А значит, с ребёнком их ждёт та же участь,
Не царство, убийство законных царей,
Как долго с младенцем её будут мучить,
Ей надо самой всё закончить скорей.

Вернуть и корону, и сладость всей власти,
На горе себе, как познавшая вкус,
Но бог не сумел уберечь от несчастья,
Судьбу её снова затронул укус.

26

Во время прогулки, в бору близ Калуги,
Убита надежда, «любимый» сам муж,
Над ним надругались все «верные» други,
Видать очень плохо тянул «царя» гуж.

Расправа свершилась с ним так изуверски:
От тела отсечена и голова,
Убийство настолько сработано дерзки,
С ним рядом валялась его же рука,

Была бы Марина на этой прогулке,
Её ожидал бы подобный конец,
«Друзья» их решили, подобно всё шутке
Вся эта борьба их за царский венец.

Марину спасло лишь её положение,
Рожать ей чрез месяц приходит пора,
Большая нагрузка ведёт к осложнению,
Ей дома сидеть – вот за это кара;.

Останки второго Маринина мужа
Доставили к дому с намёком на страх,
Её охватила душевная стужа,
Был полный провал всего плана и крах.

Она, предаваясь отчаянью, горю,
И будто бы раны себе нанесла,
Позор и несчастья – на женскую долю,
И не было им и конца, и числа.

Одни только трупы и кровь пролита;я –
Та плата без меры за царский престол,
На нём девять дней лишь всего пребывая,
Себя посадила за это «на кол».

Какие же надо иметь было нервы,
Дожить до подобных трагедий в судьбе,
Должны были лопнуть и сдали резервы,
Ломая всю волю к дальнейшей борьбе.

Как муж, самозванец едва ли был дорог,
Не про;бил последний ещё её час,
Рожать предстояло, проблем – целый ворох,
И надо решать их, конечно, сейчас. 

Её состояние – предродовое,
Рождения – сам тяжелейший процесс,
Уже не было сил на что-то другое,
Лишь к этим проблемам живёт интерес.

Ещё даже муж её не похоронен,
Валялся в церкви обезглавленный труп,
Тайком к нему доступ был всем посторонним,
А рядом – глава и волос на ней чуб.

Марину считали «заборною девкой»,
«Не знай от кого, небось, и понесла»,
«Ворёнком» был назван мальчонка так метко,
Так весть средь народа его разнесла.

Однако, пытаясь с народом сродниться,
К народу, с крыльца, вышла с ним на руках,
Поклон отдала: «С ним я буду креститься,
Иваном он назван, с ним – в ваших ногах.

Иван – ваш законный царевич отныне,
Иваном Дмитри;вичем будет он зван,
Пусть ваша любовь никогда не остынет,
Он господом богом на трон нам всем дан».

27

Прибавило силы Ивана рожденье,
Воскреснуть мечте и Заруцкий помог.
Надеждам опять суждено возрожденье,
Моленья Марины услышал сам бог.

Заруцкий уже объявился в Калуге,
Их встреча созда;ла и новый союз,
Возможно, его и казаков услуги
Помогут тянуть этот тронный их гуж.

Тем более, слухи витали в народе:
Царевич Иван – атамана он сын,
Её вся надежда держалась на взводе,
Опора её – атаман – он один.

Конечно, совместные планы на царство
Влекли и совместную жизнь за собой,
Грабёж и делёж всей России богатства;
Воров трёх звалась же Марина женой.

То Смутное время накрыло Россию;
Венчалась с Заруцким – не знает никто,
Но в этой разгульной зловещей стихии
Нет разницы, был ли кому из них – кто.

Но до того часа, как их разлучили,
Надеждою жили, одною семьёй,
И вновь они вместе с Мариной решили,
Идти на Москву, как и прежде, войной.

Теперь – новый рыцарь и сильное войско,
Их знаменем стал сам «царевич Иван»,
Верны атаману, «не пьяные в доску»,
На этот раз мог воплотиться их план.

Но время работало против смутьянов,
Изгнала поляков святая Москва,
Пожарский и Минин ударом столь рьяным,
Сумели создать наконец-то войска.

Закончилась смута – позор для России,
Был избран на царство и новый в ней царь,
Закончилась эра ужасной стихии,
Не стала и пахнуть вся польская гарь.

Марина с Заруцким бежали на Волгу,
В далёкую Астрахань весть не дошла,
Но верная, всё же, как царскому долгу,
Она от затеи – не отошла.

Во все концы грамоты слала Марина,
С призывом быть верными сыну её,
Но всем надоела безвластья лавина
И всех обещаний про счастье, враньё.

На помощь вновь призван король ею польский,
Ответ перехвачен, достали враги,
Опять она выбрала путь тот же скользкий:
Враги были биты и не помогли.

От них лишь страдания, кровь и разруха,
Заруцкий в измене был сам обвинён,
Иссякла казацкая верность, порука,
Остался без войска, в конце концов, он.

Страна возрождалась от гнёта пришельцев;
Заруцкий с Мариной – всё время в бегах,
Считались повсюду, как часть иноземцев,
На Яик подались «во прежних мечтах».

Укрывшись на острове где-то, Медвежьем,
Решили невзгоды они переждать,
Не брезгуя даже другим зарубежьем,
Возможно, и в Турцию им убежать.

Но выданы были и все претенденты
На этот заветный для Польши престол,
А также и тот, чьи старания тщетны,
Кто тех иноземцев на царство повёл.

В Москве оказались «царевич с царицей»,
И верный их пёс, удалой атаман,
Доставили их, чтобы с жизнью проститься,
Чтоб все знали впрок этот злейший обман.

Заруцкого казнь была страшной и долгой,
В мученьях его посадили на кол,
С невинным Иваном – расправою злобной
Ему заменили московский престол.

Боясь новой смуты – «царевич» опасен,
Он мог бы вновь знаменем встать на борьбу,
За тот же престол, что всем ворогам красен,
И снова топить всей России судьбу.

28

Марина осталась виновницей главной,
За всё, что со Смутой явилось в страну,
Чужая по вере, во всём иностранной,
Лелея лишь корысть и злобу одну.

Расправу особую приняла гордо,
В источниках польских – сожгли на костре;
Но это не так, казнь особого сорта
Её ожидала в несчастной судьбе.

Её заточили в Бастилию русскую,
В Коломне, в одну из тех башен кремля,
Где холод и в камеру тусклую, узкую,
На цепь – и без тёплого даже белья.

В них голод и холод – пособники смерти,
Родилась легенда в народе о ней:
«Маринка – что дьявол, колдунья и черти,
Спасая её, крылья вставили ей.

Тогда же, как птицей она обернулась,
На крышу чрез щель выпорхну;ла на свет…
Нашла свой конец, но душою проснулась,
Сном вечным теперь обернулся венец».

Та башня, где кончила дни, как царица,
Маринкиной люди до сих пор зовут,
Легенды о ней продолжают ютиться,
Но годы о Смуте без слёз не пройдут.