так я познал свет

вот оно, сено, стережет мое лихо.
упадать, растворяться в видимом,
и мнимый бурлеск технологий,
что зазывает мзду.

буря утихла, и шелковая сталь
начала свою веселую игру.
я резал тлен, я играл с золой,
и гротескное видение черпало
из моего ковша. кувшины,
как пробирки, росли на ветру,
и я плелся вдоль стези одинокой,
и ел свое притворное масло наследия.
белое время одевало свою прорубь,
и искоса глядел заимодавец вертикали.
мы пробовали холсты, мы зачинали
нынешние цветы,
но горькая сталь плевалась на стол,
она созидала в едином слове.
горькие очи горели, как будто подавившись
ненастьем, и я смотрел во внутренние зеркала,
я опешивал в безумном наличии,
и черный галстук блистал на солнце.

я съел его в кудесниках,
в лишаях я им поперхнулся.
и гордое нынешнее разверзло
свою утробу, и я погиб в ней,
как маленький кузнечик,
и сыворотка лилась сквозь песок,
и черное сердце сменило восток на запад,
поцелуи на объятия.
черными линиями-лилиями я рисовал будущее,
и толковый молебен одевал свои чертоги.

я падал в нынешнее, как камень в пропасть.
блестело мое нынешнее, как монета на солнце,
и я съел ее!

мертвые камни вопили в чудесах,
и громоздкие унитазы трепыхались на ветру,
как чертополох изуверства.
северным небом я был крещен,
черными губами я был зацелован до смерти.
так я родился заново в стоге сена,
и черные волны отсылали меня назад,
и я пил смолу, и молился во тьме.
я родился заново, и черные линии
опускались до тьмы, и мел трезвонил
в хулиганстве,
и пот струился, как песок сквозь пальцы.
я струился, я пел! сквозь нынешнее,
и однажды оно подарило мне новые одежды,
и я облачился и возликовал.
горные усадьбы белели во тьме,
и черные льдины беспокоили мою траву,
мою пижму и полынь.

так я воскрес из цветов,
и, как мухобойка,
метался по дому,
в поисках дичи,
в поисках преставления платформ.
родинка запечатлелась в моей впадине,
и я поцеловал ее,
и растворился в ней, как скрежет светил во мгле
одинокой.

лилия блеснула в открытом рту,
и пот заговорил веселыми фразами,
пот просочился сквозь молебен.
рытвины отражались в стекле,
и раны белели на сугробе.
холодные деньги приставляли заплаты к траве,
и я молотил во тьме,
и прославлял обездоленные пашни.

здесь, в одинокой мгле,
я был собой как никогда.
черная мгла тешила мое сердце,
и я пропадал, как воск на горящей свече,
я исчезал, я горел,
я прославлял одинокое время,
одинокое нынешнее.
северное время пестовало меня,
негодные бумаги горели во тьме
душистым пламенем,
и север откликался только на одно имя.
так север становился море,
куда приплывали цыгане на отдых.
там растворялся дикий плач,
и он пел в моем бездыханном теле.
тело превращалось в картофель,
и черные сгустки струились во тьме.
я долго ждал лекаря,
но дождался лишь бесконечный север,
бесконечные льдины и сугробы отрешенности.

пение лилось сквозь вымя,
и черные псы лизали мое время,
мою бесподобную нишу во льдах.
горный козел отступил на шаг,
и вновь прыгнул в вечность,
мотыляя своей бороденкой.
корни трепетали во прахе,
и горные льдины медленно плыли,
медленно возвышались над безумием.
чеканя свой вереск,
я отплывал в свой сугроб,
в свою бесподобную голову,
и решето сквозило сквозь время,
белыми знаками отпечатывалось нынешнее,
когда я пришел на посев,
когда я взимал расплату за грехи.
козни лились сквозь водопады,
и мы рожали своих бесподобных детей,
мы им даровали все сокровища земли
и прославляли их будущее.
так камень становился мраком,
и гладил свое ершистое безумие
и почивал в полыни вопреки проклятию.
сочные бревна лились сквозь губы,
и тома литературы отплывали от берега,
чтобы возникнуть,
чтобы прославиться навстречу нынешнему.

горькое имя било челом,
и трепетало в гурьбе,
и казнило свой рассудок.
так из мрака выходили титаны севера,
и они губили свою утробу,
свою голову они сминали,
свои лбы они ломали смелыми бревнами тишины.
козни лились, подобно судорогам эпилептика,
и я накрыл на стол для титана, и он откушал,
и поблагодарил за вкусный обед.

дальше пошли губы, бесконечные губы шепота.
он верещал в тишине,
и прославлял утробу свою одинокую.
губы росли и размножались,
и я падал в них,
и трещал,
и капал.

наследие огня, оно росло из высоты,
и мы слали ему свои имена,
свое время мы слали по почте,
отсылали телеграммы нынешнему.
так мы прославили настоящие письмена,
так мы поглотились их ладонями.
север зависал над пропастью,
и гири снега росли из пустоты.
горный хребет скрежетал в наших ладонях,
и губы наши - губы лилий.
север вонзился в марево,
и пошел в погреб и достал чернику во цветах.
там она сияла и была как трущоба,
велика на кресте настоящего.
горы лились в мое нынешнее,
и я блистал на ветру,
и горевал в клозете,
и лился, как радуга в небе,
как река метафорического самоизъяснения.
так я продавал свои кроны,
свои листопады ветру,
и он взимал с меня оброк,
и горькая полынь отрешалась от настоящего
в этом листопаде.
горькими светилами горело мое имя,
и я написал его на своей коже,
и ладонь пролилась  в открытое озеро,
и там возник величественный гиппопотам.
он открыл свою пасть и поглотил мое нынешнее
своими северными зубами в кислороде.
горы отвергли его,
и он ушел в отшельничество,
и пасся в мирной утробе листопада.

так думы становились металлами,
то бишь бромом и медью. так нынешнее
восставало из тьмы,
и метало свои молнии.
я горевал во тьме,
и лил свои вековечные слезы в пустоту.
горело масло в моей лампаде,
и скромный стих ложился на бумагу.
я исчезал вместе со своим именем,
вместе со своими заклинаниями,
и сугробами.
камень открылся на дороге,
и проговорил свое слово,
букву свою проговорил немыми перстами.
челядь открылась для благословления,
и черная память на миг отвлекла от минутного.
горным ручьем вошло в слово в очи,
и очи заговорило лучами света.

черная слеза открыла свой рот,
и я упал в ее безумие, как в прорубь,
и канул в ней, и пропал.
я смерть свою отстегал смертным кнутом,
и настоящее смеялось в моих объятиях.
жизнь блестела, как улыбка новорожденного,
жизнь горела, как солнце в небесах,
блистало, пламенилось своими отверстыми ладонями.
так я познал  свет.

свет был большим, как медведь,
и юрким, как слеза. он исчезал и появлялся,
и снова исчезал. так впотьмах я искал его своими
слепыми пальцамИ,
и он подошел ко мне и обнял меня в своем разуме.
молча он раскрыл свою ладонь и вместил мою думу,
мою боль. боль была моим сердцем,
моей любовью.
любовь моя - она плыла по реке,
и открывала свои немолчные губы для сказа.
сказ был невелик, но в нем вместилось все мое настоящее
и будущее. любовь говорила, но я не знал ее языка.
любовь была немой каторгой,
и я поплыл по реке вслед за нею.

сердце восстало из тишины,
сердце крепко взялось за дело,
оно одело мою сталь,
оно пропитало мой шелк,
и я возликовал в перстах,
я нырнул в прорубь.
из нее я вышел крепким и молодым,
и память горела в моей ладони.
память скрежетала и подвыпившая падала
на землю. горы открывали заново свое настоящее,
и оно трепетало, как пламя свечи,
и менялось, как змея.
спелыми были эти губы,
и я надолго их запомнил,
я на всю жизнь запомнил этот абстрактный поцелуй.
он отразился во мне моим слепым словом,
и я потянулся за розой, чтобы подарить
ее поцелую, но он исчез,
как орел,
и растворился в памяти.

камень вырос из воздуха,
и я прошел сквозь этот камень,
и вышел сухим из воды.
горести он мне свои протянул,
но я отверг их как свое безумное настоящее.