Двенадцать минут

Вычитал вчера в новостях, что некий пассажир авиарейса во Флориде посадил самолёт по командам с земли, когда пилоту стало плохо и он потерял сознание.
И вспомнилась вдруг такая давняя-давняя история…
_________________________________________

Старый добрый «Кукурузник» неизменно прилетал в наше село трижды в день, летом и зимой, весной и осенью, кроме случаев, когда погода была совсем уж нелётная.

Брал на борт ровно двенадцать человек – семеро сидели справа, пятеро слева, где дверь.

Всегда прибывал полный экипаж – два человека, хотя лёту было до райцентра всего двенадцать минут; удивляло – неужели за столь короткое время можно устать, чтобы такой коротенький рейс выполнять вдвоём?

Но однажды, вопреки строгим инструкциям, самолёт прилетел с лишь одним пилотом. Наверное, вообще никак было иначе его отправить, совсем никого не было в качестве второго. Точнее, первого, поскольку «извозчик» наш сидел справа, а командирское кресло пустое.

…летим, всё как обычно. Внизу – поля, леса, реки, деревни – как здорово наблюдать с высоты за всей этой несравненной красотищей! Как замечательно вспоминать другую высоту – три огромных секунды свободного падения после выброски и несколько минут спуска под белым куполом…

Четверть пути позади, и вдруг резко мотнуло машину, потом ещё, ещё, ещё…
Дверь в кабину пилотов всегда открыта, на ней развешаны плотные бумажные пакеты для тех, у кого воздушные ямы и неожиданные повороты вызывают естественное желание поблевать…
Сижу на первом сиденье справа, потому всё там видно; а видно… о, чёрт! Пилот повис на ремнях, руки упали со штурвала, машина летит сама по себе…

Отстёгиваю привязной ремень, мечусь в кабину, щупаю пульс лётчика, вспоминаю, что среди нас, пассажиров, есть фельдшер.

Ору в салон:

-- Марина! Сюда, живо!!!

Прибегает, испуганная, сразу всё понимает, тоже щупает пульс, что-то ещё делает…

-- Что?! – спрашиваю.

-- Плохо всё, Коль…

Плюхаюсь в левое пилотское кресло.
Что делать, не имею ни малейшего понятия, но самолёт, всё же, немножко похож на автомобиль, поэтому быстро удаётся придать ему прямое направление полёта.
Штурвал на себя-от себя тоже знаю, по книжкам, поэтому через некоторое время машина перестаёт рыскать вверх-вниз и летит относительно ровно.
А дальше что?!

Боковым зрением выхватываю свалившиеся с головы пилота наушники.
Напяливаю их на себя, интуитивно переключаюсь на передачу, говорю в эфир:

-- Алло, диспетчер, это борт…
 
Да чёрт знает, какой у нас борт! И вообще понимаю, что понятия не имею, что и как говорится на связи с землёй.

-- Это самолёт Заречье-Круглич! – сообщаю в эфир. – Говорит пассажир, у нас чрезвычайная ситуация, пилот потерял сознание, взял управление на себя, что делать, не знаю!

-- Борт 2235! Вас услышал, держите машину, дождитесь инструкций! Сейчас позову кого-нибудь…

Судя по последней фразе, диспетчер тоже обалдел от такой ситуации…

Вызов:

-- Борт 2235, как слышите?

-- Слышу! Вы кто?

-- Начальник аэродрома. Не бзди, парень, я бывший пилот, сейчас доведу и посажу вас в лучшем виде! Где ты сейчас?

Скашиваю глаза влево, вижу внизу знакомые очертания полуразрушенной колокольни.

-- Чуть слева Углейма.

-- Хорошо! Высота какая?

По привычке оцениваю на глаз высоту:

-- Метров сто двадцать-сто пятьдесят.

-- Йопптвойумать! По прибору сколько?! А-а! Во втором ряду пятый слева, смотри цифру!

Отыскиваю глазами среди множества циферблатов нужный.

-- 134.

-- Скорость? Это третий в первом ряду, почти по центру.

-- Сто девяносто три.

-- Добро! Толкай штурвал от себя, снижайся до восьмидесяти и держи этот эшелон три минуты. Потом снижай скорость до ста десяти – ручка справа от себя, и спускайся до сорока двух. Дальше скажу что делать. Тебя зовут-то как?

-- Николай.

-- Тёзка, блять! Давай, Коля, не ссы, всё будет путём! Я на связи!

Выполняю команды, надеясь, что всё понял правильно.
Машина, поначалу не особо послушная, словно смирилась с тем, что ею управляет совершенно чужой человек, теперь ведёт себя достаточно покорно, лишь изредка мотаясь в сторону или проваливаясь вниз на пару-тройку метров.

-- Коля! Вижу тебя! Заходим на посадку: скорость снижай до семидесяти, плавно убирай высоту, выруливай на посадочную, ты должен её видеть. Блять!!! Промахнулся! Ладно, разворачивайся и давай ещё раз.

Уже начинаю кое-что соображать, и машина стала, вроде, почти послушной…
Довольно уверенно захожу на второй круг, убираю газ и медленно, плавно толкаю от себя штурвал…
Бах! Чую, шасси коснулось земли, самолёт малость подбросило обратно в воздух, но уже через секунду он вновь плюхается на взлётку и катится по ней ровненько, плавно теряя скорость…

Уф!!! Бля, стоим уже! Зажигание надо теперь выключить. Где оно? Очевидно, вот этот тумблер. Точно! И без подсказки!
Мотор стихает, винт постепенно успокаивается и наконец останавливается совсем.
Тишина-то какая!

Это выходит что – посадил я машину?! И уже точно не шандарахнемся никуда с высоты и даже на посадке не кувыркнёмся?
Ай да Коля, ай да лётчик-ас… Штаны бы ещё поменять. В образном смысле, конечно, но всё-таки…

Высовываюсь в салон, говорю бодренько так, будто ничего и не случилось вовсе:

-- Ну что, все целы?

Женщины, словно дожидаясь этого вопроса, дружно кидаются реветь, мужики и пацаны молча насупились.
Марина единственная держится, хотя и из последних сил, сидит на полу салона, на коленях держа голову лётчика.

На полосу подлетают «скорая», пожарная машина, автобус  и УАЗик начальника аэродрома.
Пилота забирают врачи, Марина едет с ним, пассажиров провожают в автобус, тёзка мой стискивает меня в объятиях и орёт в самое ухо:

-- Колька, блять, ты сам не понимаешь, что сделал, молодчина-ты-сволочь-сукин-сын!!!

Да что такого я сделал? Просто выполнял его приказы – чётко и беспрекословно, как учили.
И не бздел. Хотя… Бздел, наверное. Просто времени не было, чтобы это осознать, и возможности этому поддаться.

Но вот надо же! Всё же довёл и посадил машину.
Никто кроме нас!

Ещё кто бы взлетать научил, я тогда вообще бы – у-у-ухх!!! ))

…а всё же с парашютом спускаться как-то гораздо менее стрёмно…