слово в очах

войдет слово в очи, и ты воздвигнешь пред
ними сокола, ты убедишься что возмездие льется
с губ, как мед. Плата за грех – она в котомке за плечом,
и горькие удила предаются утехе впотьмах.
Северное время сочиняет что-то на бумаге,
И горький тлен открывает двери ногою. Здесь,
В забвении сердца, копошатся мышки-норушки,
Они ищут съестное в отверстых пастях огня.
В строгой мошне – зверские губы, что крадутся за
Нервными плитами, за каверзными сытыми угрями,
Поспевающими за помощью в сердце. Красться тихо,
Красться долго, и ухватиться за край полы, за край паствы,
И потащить ее в бездну лживыми устами. Край мыса – он проторит
дорогу для колдовства, и карты заиграют в жилах,
гадальные карты начнут писать спелые письмена на ветру,
что кочует от дерева к дереву. Возьмусь за голос – возьмусь
за его стонущую тесьму. Проходя мимо усадьбы, увижу горькие руны неба,
громыхающие в пепле. Стонущие голоса открывают двери
для ночи, для горькой шевелящейся ночи. Припасы сметены для жала,
и я свищу в постящейся выси, и я собираю свои губы для ложесн.
Твердые муки не разбить молотом,
Горькие корни не разжевать зубами.
Через пепел льется буревестник, он забывает свои крылья
В смятении своем, он объедает свои корни.
В кражу втаптывается пропажа,
И молния шепчет в траве,
В горькой песне шевелится змея.
Я шью время – медленными, короткими стежками.
Сорок львов спишут в копыто,
И жестокая быль откроет банку с чернилами.
Грозно лепечет припадок микрокосма,
И спазм маразма столкновение предчувствует
И угадывает, забывая немощь тела.
В кротком хребте  - мнимые волокна,
И они жаждут трепета, они расхолаживают
Ворс заклятий. Так, мы войдем во все прежние жнива,
В хороводы плясок, в излучину мрака, что плетется за страдой.
Мы войдем в быль босыми ногами, мы откроем свои
Немые сокровищницы для тела, для его разлагающейся выси.
Спелым небом назову я тебя, и ты возвысишься до своего
Имени, ты войдешь в свою мнимую скатерть,
И жестокие волокна надорвутся в предвкушении
Дремучих извилин востока.
Вот, без потерь, мы пишем на своем бескрайнем небе,
Мы надламываемся в своих чернилах,
И грозный спазм оскудевает в полотнах.
Я спишу все у тебя ,я тебя продену сквозь игольное ушко,
И ты разведешь руками в немом отчуждении.
Спелые губы – они запишут все громкой смертью,
И скользкое письмо вострепещет в немощной дали.
Даль – она оторвется от тела, от глаза она оторвется
И полетит в отчуждение.
 Письмо волокон – громкое, немое, великое,
И сокол сдвигает плиты к небу,
К радости валится в узел.
Из жестоких волокон изойдет в дугу и в узел,
И немощь, как будто в теле,
Сыграет согласно дремучим препятствиям.
Казалось бы, гремучая повесть стесняет мзду,
И горький тополь – он январь, он пуговица,
Он жертва в трепете пальцев кротких.
И ты снизойдешь в молчаливом месяце,
И я, как подлая жимолость, поспешу в молчание ветвей.
Кротким жестом поспеет волокно на маскарад.
Кроткие песни поспешат немым дождем в голову смеха.
Из гурий – в служанки неба, и толк горестей –
Истязание вепря, кудахтать спицей дранки.
Когда спазм отойдет от величины,
Груздь назовется деревом, и мы поспешим
В небо, в его раздолье осиновое, ивовое свободолюбие.
Слеза канет в стих, в рубку ворвется скользкое время,
И я забуду свое время, я забуду свои дневные и ночные
Руки. Горьким небом пожирает время свои губы,
И мы молчим в востоке, мы молчим в западе,
В гуриях седые бороды вышьют платье,
И с тела будут капать жнива. Кран сомкнется в объятиях,
И я поспешу во время, на пастбища поспешу немыми
Ногами. Голос будет отшивать свои тела,
Грот будет соскакивать в мудрости.
Вот и пес, что жаждет быть изображен.
Вот и небо, что жаждет пасть, преобразиться
В присутствии. Конечно, скоро прибудут
Тетерева и иглы в отчаянии преткновения.
Горькое тело – оно скосит лишние веки.
Мощь абсурда пребудет в объятиях,
Мощь катарсиса пребудет в огниве.
Скользкими чертами выльется из атмосфер,
Скорыми пальцами по небу,
По твоим губам заштопанным.
Грудь полна неба – и мощно лепечет претворение
Настоящего. Скоро придет ветер,
И я отошлю тебя в быль.
И я налью тебе шелкового вина,
И ты придешь на молебен.
И я вышью платье твое раскосыми
Бельмами, и я отправлю твою мечту
В небо. Прорубь отыщет свои мойки,
Корни причтутся в единстве смеха.
Горькая, как ладонь, ты войдешь
В свое присутствие без слез.
Громким смехом ты выльешься в ладонь,
И я прогоню твое присутствие в коридор.
Так, ты будешь назидать громким смехом  -
И воля твоя – воля тела, воля вздоха,
Воля присутствия.
Средь тел – ты одна, средь душ – ты единственная.
Так и пепел войдет в трубы,
И заиндевеет восток чрева.
Храмы наполнятся молитвой,
Словами наполнятся книги,
Страницы наполнятся думами.
Гордо реет тело, гордо реет мрак над пашнями.
Сердце твое – сердце пепла,
И хороводы пляшут в полях,
И мы ложимся спать в чрево.
Храп будит мухоморы и жаб,
И дикая жимолость трепещет в отсутствии.
За имя – в небо, за храп – в ровный берег,
В жестокую область света.
Вот и шарниры, они ликуют в мече,
И горькая сажа приторно лепечет сквозь халат.
Тромбы волос уже украдены,
И смотровые небеса пишут бельмами по выси.
Хоры жал скрипят в тишине,
И раненая мамба скрипит своим потухшим небом.
Говорит восток – говорит небо в тишине.
С пением все в порядке,
Оно на небе тоже. Грозным небом трепещут лилии,
И скоро придет кот. Он соберет нимбы в конверт,
Он отроет сердце для грозы. Там я и буду лепетать
И прокалывать листья и крылья жадной булавкой.
Конверт заминает новым глазом,
И руки потянутся к краске.
Скрипит половодье, и ложесна уже вернулись
Из путешествия по ланитам. Я закрою свои жнива
И плеть войдт в кровь, как лилия, как дом,
Как север. Из твоих губ, из твоих ровных губ.
Губы наполнятся мраком свежим,
И ты придешь, чтобы забыть его.
Я прятал его как мог – за спиной,
В жнивах, в теле своем одиноком.
Мрак подпишет тело,
Мрак взбудоражит твое одиночество.
Спелые жнива отойдут для фотографии,
И смелый проспект пребудет во вдохе.
Так, скорая память отыщет свои руны,
И письмена польются для небоскребов.
Свихнувшееся небо отыщет восток и приставит
Его к заплате. Я заплачу за ураган бельмами неба.
Кости кражи затарахтят в свихнувшемся ветре.
Росток неба скукожится в вереске,
И я налью небо в ладошку.
Так и север войдет в губы,
И я сотру свое небо с твоих глаз
Для украшения озера.