проза передоза

девочка-ангелочек-из-папье-маше подносит к наколотым героином губкам дешевую электронку купленную в переходе, над головой три метра чернозема закатанных в асфальт, в трьех шагах на ломких каблучках и или порванных кедах обросший мхом и с задубевшей корой кожи бездомный просит медную монету в забагровевшие от холодов руки. древние анты привыкли к солнечным холмам, их боги вели в бой с камянными копьями. сейчас остался лишь один бог с проседью и подложенной под сломы коленей картонкой. 'смилуйтесь, подайте на хлеб' - бормочет на старословянском.

выходя из перехода брезгливо вытирает подошвы проклюнувшейся по марту травой и талым снегом набирая заиндивевшими без перчаток пальцами номер своего принца с горящим мечом в ножнах, но ошибшись в трех цифрах из восьми звонит мне, просит захватить бутылку виски, пять чайных кружек и рулетов с вишней.

мы встречаемся на углах шестой и восьмой улиц, где в каменную брусчатку женщины с надменным видом певиц кабаре втаптывают окурки и кирпичное крошево, поздаровавшись я выпью героин из твоих уст, припадая к ним укусом, не поцелуем, бесполые бесы в солнечных очках предпочитают пищу нежности, прости.

три чашки разбиты, у одной отколота ручка, пятая - цела, она разольет виски по чашкам, виски на кленовый стол и на половицы, я протру свой стул уксусом прежде чем сесть и два грязных шприца вопьются мне в бедра. она поставит на фон порнофильм, в котором две большегрудые брюнетки вьются вокруг члена темнокожого мужчины, я поставлю на фон подборку классического блюза и выпью виски залпом, не закусывая, зная как быстро напиваюсь до отключки. этот город вышел из наших конечностей заводским дымом и шумом моря в чавканье болотистых луж под тяжелыми ботинками, он бы без особых усилий мог уместиться в стрип-клуб для голубых с неоновым освещением диско-шаров и двумя наемными убийцами целующимися прямо на перевернутой барной стойке, барон с расколотой головой и лучник, что носит свою юность в клатче для ценных бумаг.

девочка-ангел-из-папье-маше бормочет на ломаном французком про свой легион поматросил и бросил рыжеволосых архангелов и с недовольством бросает взгляд на мои собранные в хвост на затылке патлы, я предлагаю ей бумажную 'philip morris' и вхожу не дожидаясь ответа, в любом случае он был бы отрицательным, а так ее личико в следах от помады утыкается мне между ног и я могу спокойно долить себе еще немного виски. крольчата с ощипанной шерсткой и нарощенными хвостиками обречены на заключение в пространстве позолоченного распятия и читать только журналы по садоводству, ведь даже у цветов есть половые органы, потому надо бы запретить за непристойность. и все вообще запретить, а тем более ее лицо между моих ног, и накаченные героином губки целующие внутреннюю сторону моих бедер, между родинками и шрамами от ветрянки.

когда я выхожу из ее комнаты за вышитыми шторками будуара в подвале, что на третьем этаже снизу, окон там нет и всегда слишком накурено благовониями из сот и гадскими мальборо с бензиновым привкусом, поэт улиц благодарит меня за время и просит все забыть, я отдаю ему свой пустой кошелек и последнюю сигарету из пачки. в красном шевролет где с динамиком alphaville мешаются с крематорием меня ждет моя ведьма, что залазит в постель не снимая верхней одежды, я нырну ей под сломанное крыло, что больше напоминает драконье чем птичье и забуду об ангеле из папье маше, наверное, навсегда.