Ревность

Марина ревновала своеобразно. Увидит какую-нибудь красотку, и наблюдает – отреагирует ли муж на эти призывно покачивающиеся формы, и если – да, то – как отреагирует. Стоит мужу посмотреть в ту сторону, и настроение будет непременно испорчено у обоих –  вспышкой ревности. Остаток дня – насмарку, ужин – в молчании, сон – по краям кровати, спиной друг к другу.

В этой ревности просматривалась какая-то болезненная патология. Марина ревновала Егора к картинам с обнаженной натурой, алебастровым девушкам, стоящим в брызгах фонтанов, к музейным женским изваяниям, к фильмам, с намеком на эротические сцены. Она демонстративно уходила с сеанса, как только видела на экране что-то, что, по ее мнению, непременно должно совратить мужа, и он, вот-вот упорхнет из зала, в распростертые объятия белокурой кино-дивы.

Ночью, спящие тела, неконтролируемые мозгом, переплетались в одно целое, и утром, пара просыпалась так, как и положено супругам – умиротворенная и счастливая, благополучно забыв вчерашнюю размолвку.
Преимущество малогабаритных квартир, в этом случае –
очевидно. Нет возможности, обидевшись, разойтись по разным комнатам и усугубить надрыв в отношениях, из-за нелепой ссоры.

В мужчине заложена тяга к прекрасному. Он неосознанно, непроизвольно, безотчетно тянется к красоте. Прежде всего – к красоте женской. При этом, взгляд мужчины, обладающий чересчур широким диапазоном восприятия, и не ограниченными полномочиями – автономен. Он сам по себе, и не подпадает под прямую зависимость от сиюминутных интересов своего босса.

Взгляду не важно, в каком месте находится хозяин, с кем он, в каком состоянии, и чем конкретно, в этот момент занимается. Взгляд всегда настороже, в постоянном поиске изысканных линий. Он ищет, находит, сканирует, оценивает, восхищается. Мужчине свойственно не замечать эту феноменальную особенность своего зрительного аппарата. Мужчина, как бы «не при делах», поскольку он сам, в определенном смысле, к этому не причастен.

Но Марина видела в этой «мужской особенности» нечто большее. Уязвленное воображение густо насыщало ее голову ошибочными фантазиями.

Это не могло оставаться не замеченным, и Егор, как мог, старался контролировать неконтролируемое, хотя игнорировать намеренные провокации со стороны жены, было архисложно.
 Она сама задавала взгляду Егора необходимый вектор поиска, и направляла его взгляд к достойным концентрации внимания.

Честно говоря, Егор был равнодушен к чужим женщинам; равнодушен, насколько позволяла генетическая предопределенность к обратному. Он, по настоящему – безгранично, любил свою жену. И если в других женщинах его что-то интересовало, то лишь эстетическая составляющая прекрасного.

В  городах, особенно в теплые деньки, есть на кого посмотреть. Женщины рассматривают улицы городов, как площадки для демонстрации себя, и потому, эти улицы представляют собой нечто среднее между подиумными подмостками для показа мод, и грандиозными экспозициями женской красоты и роскоши.

Женщины придумывают себе свой стиль и неповторимый образ. Тщательно подбирают запах, обволакивающий нежностью и подчеркивающий их индивидуальность. Модернизируют (порой до безобразия) внешность, украшают тело всевозможными «татушками» и побрякушками, на лицо наносят «боевую раскраску», терпеливо нарабатывают эксклюзивную походку, эффектные жесты и позы. Тренируются перед зеркалом правильно улыбаться, хмуриться и посылать воздушные поцелуи, приводя в замешательство мужчин, невзначай заставших своих женщин за этим занятием.

Неудивительно, что Марина периодически устраивала Егору сцены ревности, замечая в его глазницах, рыскающий в охотничьем азарте взгляд. Взгляд, ею воспитанный, осознанный, взгляд снайпера, рассекающий людской поток улиц, и выцеливающий в нем образец женского совершенства.

В какой-то отчаянный момент Егор понял, что для того, чтобы исключить  нежелательное присутствие в жизни частых ссор, омрачающих семейное счастье, взгляд необходимо брать под тотальный контроль и ежесекундно, безжалостно пресекать его вольные прострелы и нелегальные визуальные изыскания.

Шло время. Егор успешно приучал свой взгляд к зрительной моногамии, привыкал акцентировать свое внимание исключительно на Марине. Но иногда, в безмятежной идиллии случались сбои… И тогда, происходили новые вспышки ревности. Но…все реже и реже. Егор старался не провоцировать, не давать повода, а Марина, как могла, нивелировала подозрения, и укрощала свои эмоции.

И все же, несмотря на устоявшуюся стабильность в мирном сосуществовании, видимо соскучившись по остроте переживаемых в прошлом чувств, либо заподозрив во взгляде мужа «левый партизанский рейд», она снова начинала вести мониторинг встречных людских потоков, на предмет наличия в нем предполагаемых обольстительниц. Выхватит взглядом, какую ни будь эффектную стройняшку и, сопровождая ее триумфальное шествие, наблюдает – отреагирует ли муж, наконец, хоть как-то на это неотразимое очарование?!
Не догадывающиеся ни о чем протеже Марины, были невероятно привлекательны. Вкус у Марины был!

Егор, заметив странную перемену в поведении жены, без труда разгадывал коварную суть этой перемены, и терялся, не зная, как вести себя в столь неловкой ситуации. Весь его вид говорил о непричастности к вменяемому преступлению. Что, ни очевидных намерений, ни злого умысла в его мыслях не было, и попыток выгулять свой взгляд в запретном зрительном диапазоне он не предпринимал.

Убедившись, по проявившемуся смущению на лице мужа, что ее взгляд продублирован, продублирован в нужном направлении, Марина, саркастически улыбаясь, с каким-то необъяснимым удовлетворением, бросала в сторону мужа – ехидное: «Что, хороша стер-р-р-р-ва?!»
И Егор бурчал что-то оправдательно-невнятное себе под нос, заранее понимая, в этой искусственно созданной ситуации, абсолютную несостоятельность любых аргументов в свою защиту.


В жизни Егора был случай – единственный и неповторимый. В день, когда уходил в армию, он, неожиданно для себя, испытал настоящее чувство ревности. Дело было так: на улице холодина. Мороз –
градусов двадцать пять. Ноябрь месяц шутить не любит. Призывников не густо – Егор и еще – пацан, в заиндевевшей телогрейке и валенках. У каждого группа поддержки – провожающие. Со стороны Егора – Марина – на сносях, мама, сестренка, Петрович – новый мамин муж, а так же сосед по дому Петр Викентьевич, и друг Петра Викентьевича, приехавший к нему в гости из деревни.
Пришли рано, дверь военкомата на замке. Замерзли. Решили побегать, чтобы согреться. Устроили догонялки –
Игру в «пятнашки». Егору показалось, что друг Петра Викентьевича, в этой затеянной для «сугреву» игре, проявляет необоснованно избыточное внимание к его беременной жене.

Всесокрушающий ураган из противоречивых чувств, в одну секунду, растерзал в клочья тихое умиротворение Егора, его тревогу за жену, его беспредельную любовь к ней и, обратив все светлое в черную ненависть, размазал ее грязью по стенкам содрогающейся души.

Егор на бегу  остановил друга Петра Викентьевича, схватив его за рукав овчинной шубы. Тот ошарашенно уставился на Егора, ровным счетом ничего не понимая.
– Слушай, мужик, – задыхаясь от гнева, выдавил из себя Егор, – еще раз побежишь за Мариной, в морду получишь!
Мужик стоял, грузно нависая внушительными габаритами над взбеленившимся парнишкой, всем своим видом выражая высшую степень недоумения.
 
– Ты что, парень, совсем охренел?! – пробасил он, выдирая из задеревенелых пальцев Егора рукав своей шубы, – я же…как лучше хотел!!!
Он растерянно оглянулся по сторонам, ища поддержки у застывших в ступоре членов разрушенной команды, безнадежно махнул рукой, и пошел натоптанной тропинкой прочь. Остановился, снова махнул рукой, и резко развернувшись, на пределе своих возможностей, крикнул:  – Салабон!!!
И уже сквозь подкатывающиеся рыдания, захлебываясь, надтреснутым басом он произнес по слогам: – Что ты по-ни-ма-ешь в жи-ззз-ни?!!
Команда разделилась. Одна часть успокаивала обиженного донельзя друга Петра Викентьевича, другая – увещевала потрясенного случившимся Егора.

Теперь, его впечатлительную натуру раздирала другая крайность – Стыд! Стыдно было так, что, казалось, покраснели белки глаз. В груди что-то клокотало, сердце стремилось вырваться наружу. Он слышал, как мужика пытались успокоить: – Игорь, хватит…всякое бывает…пацан еще совсем…прости ты его, дурака…

Превозмогая себя, Егор двинулся с места, и понуро поплелся к той группе, увлекая за собой другую ее часть. Кроме стыда и сожаления о случившемся, в его душе ничего не осталось. Поравнявшись с затихшими в одночасье людьми, он дождался, когда мужик поднимет голову и, глядя ему в лицо, чуть слышно промямлил:
– Извини…Игорь…Я…Это…
– Игорь Иванович!...Салабон…дать бы тебе по шее…чтоб рассыпался… Да, кто ж…вместо тебя…служить будет?...Салабон!
Игорь поднял упавшую рукавицу, и с остервенением ударил ее об колено, стряхивая снег. И, хотя в его голосе еще ощущалась горечь обиды, было понятно, что его душа уже на пути к примирению.

Как бы то ни было, проводы в армию – состоялись. Пережитый Егором кошмар остался позади, и не повторился ни разу. Миг его умопомрачения оказался отличным психологическим снадобьем против приступов ревности, на всю жизнь.
Теоретически, инциденты такого плана были бы возможны, но противопоставлять свою ревность ревности Марины было бессмысленно. Ревности Марины с лихвой хватало на двоих.