Образ прекрасной России будущего убит

Образ «прекрасной России будущего» убит.
Убит - настоящим.
Вот  он праздник.
9 мая 1985 года я по заданию своего учителя физики Алексея Михайловича Каменского, а по совместительству  - руководителя школьной театральной студии был направлен в Териоки – т.е.  в Зеленогорск на встречу с  ветеранами ВОВ.
Со мной был фотоаппарат «Смена» - с  «тридцать второй» фотопленкой.  Чувствительностью «шестьдесят пять» - уже была редкостью. Ехал я из Ленинграда без договоренности, без фотовспышки  в полупустой электричке с пошарпанными дверями, которые очень плохо закрывались – только от  пинка ногой они начинали своё движение,  а открывались   с некоторой помощью рук одного-двух желающих выйти или войти. Стоял я в тамбуре, т.к.  дорога для 14 –летнего парня была совершенно не известной, а остановки не объявлялись – шипело что-то в динамике, но информации о положении – не доносило. Полагался на острое зрение и надписи на железнодорожных  остановках.
Задание было простое: опросить ветеранов об их одиссее на линии Маннергейма  на которую  в качестве юных туристов должна была десантироваться группа пионеров-школьников. Алексей Михайлович хотел, чтоб мы шли туда более осознано  в этот поход  - на день с ночевкой.
Помню, что репортер из меня получился «липовый» - деды не очень были разговорчивы, а пленка без вспышки не сильно поймала образы этих героев. Эти 36 кадров сохранилась в фотоархиве, на негативе можно разглядеть  контуры фигур, утопающие в  прозрачности почти смытого проявителем фотослоя…
Но именно эта поездка  подтолкнула меня к разговору с родным дедом – полным моим тезкой, которого я героем никак тогда не предполагал, ни то из-за  его очков в шесть диоптрий, ни то из-за  какой-то врожденной интеллигентности.  «Былинности» в нем не было точно, однако, именно он  выдал мне фотоснимок с карты Карельского перешейка, где были обозначены три знаменитые линии, на одной из которых один из моих прадедов поставил точку в своей автобиографии в далеком 1939 году в самый последний день  финской компании.
Покорёженный железобетон даже спустя  40 лет вызывал трепет и уныние. Сильно по укрытиям мы не бегали, т.к. еще были живы воспоминания об неразорвавшихся снарядах, которые могут детонировать.  Для 50- 60-х годов – это была очевидная правда, для 80-х, конечно больше - страшным  приданием.
Именно там  - в 1985 году я зримо открыл «дверь» в войну дедов. Именно тогда ускользающее время, как  поток сквозняка внесло дискомфорт в мое существование.
Так получилось, что летом   1987 года мне посчастливилось побывать на руинах замка Бальга в Калининградской области.  Это была еще «пограничная зона», поэтому по развалинам не бегали туристы, а сновали только не многочисленные «свои» по  пустому взморью по склону, да изредка пробегал пограничный наряд, звякая «штыкножами» и автоматами ещё 7,62.
В этом месте  закончила своё существование в марте 1945 года немецкая Хайлигенбайльская группировка. Котёл на 93 тысячи трупов - только немцев.  В камышах я нашел половину вражеской каски, а чуть далее выбеленную человеческую тазобедренную кость. Её я хорошо определил, т.к. в восьмом классе советской школы очень обстоятельно преподавалась анатомия человека. Я был в шоке.
Закат на море. Песок пустынного пляжа на десятки километров. Выше в зарослях деревьев  краснокирпичный остов древнего тевтонского замка. В камышах кости, гроздья гильз, гнутое железо, стальные канаты из-под земли. Пустота. Безмолвие и понимание, что в марте 1945 года на этом месте испепелили сто тысяч жизней не только солдатских, но  женщин и детей – отсюда бежали жители Кенигсберга. «Ягода малина» из транзистора  рвала пространство над заливом,  наряд «погранцов»  в потертых гимнастерках  уходил в горизонт, оставляя следы на песке, которые старательно слизывало море.
По приезду с Бальги я внимательно оглядел у дядьки Вовки немецкую каску, которая была надета на  восковой самодельный череп. В детстве, бывая у бабушки и деда Романа на побывке, я  умилялся дядькиным проказам - вроде  большого  комсомольского значка из фанеры с  Ленноном вместо  Ленина с подписью «Ленноновский комсомол».  Дядька по молодости лет был не истощим на такие штуки  - дитя «оттепели».
В каске в районе левого виска были две маленькие дырочки от осколков. Примерив каску - я понял, что у прошлого владельца,  в лучшем случае, было тяжелое ранение в голову.
В 1987 году деду Роману было 79 лет. Он был слеп. Полупарализован. Еще курил «Приму», но - не затягиваясь, как говорил «для вкуса». В шкафу висел китель в орденах и медалях. «Орден Славы» тоже был, были благодарственные грамоты  с факсимиле И.В. Сталина, в черной пластмассовой шкатулке с намеком на резьбу. Шкатулка стояла на телевизоре. Иногда дед перебирал эти бумажки и нервничал. Щупал их и у него ходили желваки на заросших скулах  у хрупкого, тощего старика, сгорбленного и  волочащего за собой правую ногу в валенке.
Я знал, что он мне не родной. Я знал, что он кадровый офицер, участник Халхин-Гола. Что он прошел арест и ссылку. Что когда его били сталинские палачи, ему повредили позвоночник. Знал, что поводом для ареста стала жена-красавица, мать трех его сыновей, на которую положил глаз   начальник. Знал, что война для Романа Петровича началась только с 1943 года, что танк, на котором он поехал на фронт - оплачен из личных сбережений. На Иртыше было много золота.  Знал, что он за неудачное форсирование  реки или озера по льду в боевых условиях – попал в дисбат. Утопил свой танк – получай. Знал я, что он не любит рыжих, особенно одного, что жил на соседней улице «Победы», который ему напоминал  немца, которого дед задушил собственными руками  и этот убиенный всю жизнь преследовал его, мерещась в каждом рыжем и особенно в том, что был с соседней улицы. Я догадывался, что дед несет огромный груз, когда вспоминал польских женщин, которые ложились под гусеницы  танка вместе со своими детьми. Он замолкал. Ему надо было излить эту боль. Я наверно был  последний его слушатель.  Он замолкал, а я понимал, что танк наверно все-таки  двигался дальше…
Дед был настоящий коммунист. Пока были силы, на каждый государственный праздник он вывешивал флаг прямо на стене своего дома. Красное знамя – соседи шутили – «райсовет»! «Излишнюю» землю дед и  бабка отдали соседям, тем, что с улицы Победы. На Победе стояли еще немецкие многоквартирные дома. У многих дети. Роман Петрович отрезал, как землемер половину своего участка и  отдал людям.  Через много лет дядька мой за деньги выкупил обратно одну сотку этой земли. У деда с бабкой было только четыре сотки. Дом. Будка собаки. Сарай. Двенадцать ульев. Десять яблонь, Десять слив. Крыжовник. Бузина. По мелочи смородина и одна тощенькая груша.
Более того, дед  добровольно наложил на свою землю еще и сервитут. Идеологически. Чтобы люди с улицы Победы экономили свое время, он разрешил проход всем желающим, через свой  двор, причем во всех направлениях, как с севера на юг, так и с запада на восток. Народ этим активно пользовался, и, будучи ребенком, я  поначалу пугался, что мимо меня снуют мне не знакомые личности прямо через двор. Так я познакомился с дедом Кузнецовым. Он жил на Победе. Этот человек чаще всех проходил по нашей земле. Два-три раза в день. Тоже фронтовик. Но. Когда я подрос - я понял, что дед не ко всем относится одинаково. Кузнецов был из «заградотряда».  Мой коммунист не любил Кузнецова.
Дед Роман штурмовал Кенигсберг.  Говорил так, что если в Кенигсберге не ранят – то в Берлине –  обязательно убьют.  Ранение под Кенигсбергом воспринималось  нашими войнами, как  манна небесная, как высшая благодать, дальнейшее продвижение рисовалось адом кромешным.  Кому хотелось умирать перед самой победой?!
Дед был ранен. Отсюда пошел новый отсчет его жизни. Стукач-начальник, что прибрал его первую жену  в 1939 – погиб в Отечественную.  Предательства супруги он не простил и не вернулся. В 1945 году ему было 37. Он начинал всё с  самого начала.
Дед  Олег. С 1982 года дед Олег, который меня снабдил картой расположения линий Маннергейма, сидел на пенсии. Он был успешный инженер. Многие цеха  Сясьского ЦБК запущены в эксплуатацию под его подпись. Но его мать слегла, человек, с которым он пережил  Блокаду - надо было обеспечить уход. Так он стал сиделкой.  До инженерии его страстью была история. На пенсии он открыл в себе и литературные способности. Делать нечего.  Поменял пеленки. Постирал пеленки. Приготовил еду. Советская пенсия еще была более или менее достаточной. Так появились воспоминания о Блокаде, войне. Историческая эпопея о гражданской  - это литературно  переработанные материалы автобиографий прадеда и прабабки.
Первое издание «Блокадной книги» Алеся Адамовича и Даниила Гранина – достаточно «беззубо». Если читать вдумчиво, то становится ясно, что до сотой страницы идет банальная пустословная героика. В первом издании этой книги чуть меньше трехсот страниц. В последнем в два раза больше. Спасибо «гласности» - страниц добавили! Дед сразу писал в стол в отличие от Гранина и Адамовича, поэтому, градус накала правды был сразу взят на уровне горения бумаги.  При позднем прочтении  откровением для меня был дневник Юры Рябинкина – дед тоже писал о себе безжалостно и о готовности убить любого, когда умирала его мать, и что он не совершил  этого преступления только по той причине, что потенциальные «жертвы» были  физически сильнее.  Он припомнил красноармейца, что охранял «Большой дом» на Литейном, 4  и почти пинками  спровадил завалившегося доходягу. Дистрофика,  который тащил  свои санки в феврале 1942 года на Финляндский вокзал. «Не положено!»  И о ребенке в эвакуационном поезде, который отказывался есть чёрный хлеб, а требовал у мамаши «белый, что обычно» и как обессиленная толпа ничего не могла сделать с этими «эвакуирующимися», которые просто ретировались в другой вагон.  Дед всё это записал – беспощадно к себе – беспощадно к подлости – беспощадно к героике.
9 мая дед отмечал на Марсовом Поле и всегда повторял, что настоящие герои – не вернулись из боя, что настоящий героизм почти обязательно приводит к гибели. Война – отрицательный отбор.
Говорил честно, что на настоящем фронте был всего две недели, но этих двух недель и пяти месяцев в Блокаде ему  достаточно, чтоб ненавидеть любую войну, особенно, когда она идет за чужой счет и на благо третьих лиц.
22 июня для деда всегда было  тяжелым. Он уходил и в этот день делал «памятный маршрут». Это было что-то в роде «Дня сурка». По воспоминаниям я знал детально, поминутно весь этот чудовищный день его жизни. Он по воскресеньям в 12-00 всегда по предварительной мальчишеской договоренности встречался со своим другом – Ваней  Афанасьевым на углу Измайловского проспекта, тогда проспекта Красных Командиров и   12-й Красноармейской улицы, как он всегда повторял  вслед за своими  родителями: «12-й  Роты Измайловского Полка». В тот день  друзья дошли  до первого репродуктора и расстались на пять лет.  Дед побежал  домой, а потом в «Корабелку». Призыв «добровольцев» прекрасно у него описан. Текст в музее Блокады.
От звонка до звонка Блокаду пережили   бабушка Зинаида, будучи 13-летней девчонкой и прабабушка – Александра Ивановна Иванова, ставшая  на «Кировском заводе» помощником сталевара. На Прядильном переулке в 7-комнатной коммунальной квартире  в живых  осталась только одна душа. Соседи все умерли от голода и холода. Бабушка Шура приносила с заводской столовой  раз в три дня объедки, что оставляли моряки и лётчики. Именно от  бабушек в раннем детстве  я узнал о Бадаевских складах и грандиозном пожаре, об  охоте на наводчиков и людоедстве.
Возможно,  именно по этой причине уже лет с семи-восьми  9-е мая я никак не воспринимал, как Праздник. От настоящих фронтовиков струилась только высокая  скорбь. Высокая скорбь – не может быть праздничной.
Возможно, эта война переломала хребет русскому народу – надтреснула его. Это ощущение. Вначале - подспудное, а теперь явное - преследует меня и достаточно давно.
У моего прадеда, который погиб в финскую компанию было три сестры. Я их называл «тетями», хотя, как я теперь понимаю, они мне приходились двоюродными прабабками. У прадеда был сын и дочь. Прадед был старшим.  Война покалечила жизнь обоим его детям. У «тети»  Жени был ребенок – он умер в войну, «дядя» Фрол, её муж вернулся с войны еле живой, завести детей он не мог. Году в  семьдесят пятом – я помню «дядю» Фрола – в его дырку в виске я пытался засунуть свой детский пальчик, как это делал Фома не верующий – в фильмах от таких ранений умирали – историю про Кутузова я еще не ведал.  У «тети»  Насти муж погиб.  Детей не было. И только у «тети» Наташи была единственная и ненаглядная дочь – Людмила – одна единственная - на три «мамы».
Такую же историю я потом узнал и от собственной супруги. У ее отца, который родился в 1942 году прямо в Блокаду - было три сестры. Все выжили. Прадед моей супруги всё-таки ни много ни мало возил на машине  – директора завода «Светлана». Что-то перепадало. Ни одна из теток моей жены не имели  продолжение – полное бесплодие. И только Юлия – единственная доченька на четырех выживших «детей Блокады».
Это и есть геноцид. Восемь к трем. Причем, из этих троих у одного - опять-таки не было детей…
А были поочередно: беспризорность, тюрьма,  алкоголизм, смерть.
Я абсолютно уверен, что страна пережившая такое потрясение должна отчетливо понимать – любая война – зло. Я это понимаю всеми фибрами своей души, т.к. меня на ноги ставили люди поголовно прошедшие Блокаду, а многие и фронт. Ни одной веселой истории от фронтовика я не слышал.
Культ войны для России – это выдумка  вырожденцев и уродов, то, что их достаточно большое количество – понятно и так. Но то, что они делают «медвежью услугу» государственности со своим идиотским «можем повторить» - это как пить дать. Что они могут повторить? Разорение? Смерть? Бесплодие? Трагично это слышать на самом высоком государственном уровне. Трагично вдвойне, т.к. это говорят комсомольцы-пастыри, те, что в 80-е стояли на «охране» скреп Союза, а сейчас по какой-то милой случайности стали долларовыми миллиардерами и охраняют скрепы своих компрадорских миллиардов, а не Родины. К таким людям я отношусь с недоверием – более того – с пренебрежением – и еще более – с ненавистью! Так как у меня остается безответным вопрос –  ни где вы были 8 лет?- а где вы были настоящими??? Тогда, когда клялись  комсомолу, партии, идеалам добра и мира или сейчас, озаботившись «трубой», банковскими счетами и неподсудностью себя? Когда???
Ложь – источник страдания России! Изворотливое лицедейство,  внешняя воцерковленность, бездуховность, полное отсутствие совести, идей и таланта – это то, что вгоняет Россию в пропасть.
Я полагаю, что от лица ушедшего поколения, которое меня воспитало,  я могу это высказать нашим небожителям прямо в лицо.  Наше «переустройство» мира под одну личность без потуг со стороны этой личности в сторону своего многострадального народа  - это несусветная глупость. При этом я точно понимаю, что люди с Уолл Стрит  - не являются «друзьями» России и ее народа, но это  не даёт никакой надежды, что небожители наши – это наши братья! Они не братья.
В 1988 году поздней осенью я ждал, когда на реке Лене встанет лед, чтоб на ЗИЛе-130 проехать  от Чульмана до Якутска. Лед не встал. Летел я самолетом. Прошло 34 года. Моста нет. Уж и Габышев ходил изгонять беса… Не знаю, сколько выкопали тонн алмазов из вечной мерзлоты за это время, но мост давно уже должен там быть. Ради тех самых людей, чьи богатства оттуда выдаиваются. Но обустраивается Геленджик.
Образ «прекрасной России будущего» умирает.
Утекает ум.
Истекает благородство.
Цветет фанатическое убожество.
Неправда рождает смерть.
Очень много смерти!!!
Россия точит мракобесные «Кинжалы» и еле испражняется  двумя процентами  мирового ВВП. Показатель позднего СССР – двенадцать. Мы смеёмся и проклинаем Горбачёва, а что делать с этим, если приглядеться поближе??? И повнимательнее…