Сельские разговоры

- Ловят здесь рыбу? - спрашивает меня человек, задумчиво глядящий в мутную воду деревенского пруда, будто силясь углядеть всё то, что шерудится в её тёмной, заросшей водорослями утробе.
- Иногда рыбаки сидят, да. Раньше, при советах, здесь карпа разводили, для колхозников, может ещё не всего выбрали. Попробуйте поудить, может что и выудится - ответил я.
- Ну, так советской власти уж тридцать лет как нет...
- Это да. Ну, вы-то, надеюсь, за неё? - решил выяснить я, с грустью было сказано последнее или с торжеством.
- Конечно. А то как же? Без советской власти нельзя...
Дай, думаю, ещё испытаю своего собеседника и спрашиваю:
- А что же она есть такое?
- А вон, вишь котик сидит у пруда и ждет, когда рыбка сама ему рот полезет?
- Вижу.
- Ну вот это нонешняя власть - на то, что само собой всё срастётся надеется. Рынок! А советска так та... эх! Да что говорить... Из разговоров тулуп не сошьёшь...
- И то верно, - согласился я.

Весной нынешней, говорят снег только на первомай сошел. Правда местные его за снег не держат упорно. Пыль это, и всё тут. Ну так пусть пыль, коли им оттого зиму легче пережить. Но в разговоре думал таки умудрённостью своей, опытом житейским щегольнуть.
- Север, говорю. Так ведь и положено, чтоб стынь землю до апреля ковала, коли земля северная.
Так Николай, печник, меня подправил:
- Если, - говорит, - летом снег стаивает до земли, так то не север. Север - это где он весь год лежит горой, не раскиснет.
Ему виднее, думаю. На Новой земле срочную служил, если не врёт. По-боле меня повидал.

Есть у нас в деревне мужик - Семен. На левом берегу живет. Он мне при встрече вот что сказал:
- Перессорились нынче все потому, что делят друг дружку на лютых да путных, худых да ладных, лихих да славных. Вот это и самое глупое, потому как ни тех ни других нет впомине. Всяк ко всему расположон. У каждого и свой интерес шкурный и охота к делу доброму на душе имеется. Даже разбойник какой и душегуб, а если дитятю встретит - так рад конфету ему подарить, коли в зипуне завалялась. Но клейма мы ставить горазды, вот и ходим все брат на брата обиженные. Поэтому я сам, чтоб никому нутро не ранить не делю людей на добрых и дурных, а делю на своих да на чужих.
- А кто ж свои? - спрашиваю.
- Да те, кто по-далее от меня живет!
- Справедливо, - одобряю я.

Вот Дядя Толик - хандрыга, пса своего назвал Буржуй. Соседи же мне докладывают, что коты бродячие на чердаке на моём всей ватагой поселились Что-то вроде штаба у них там.
- Это, получается, если Толиков пёс буржуй, они, значит большевистское подполье, социал-демократы, раз вместе собираются. Видно замышляют что против него!
- Да что им делить? У нас в деревне и псу конурка и коту печурка и вороне рыбий хвост! Спокон веку у нас в Любицах зверьё в мире живет.
- Это отчего ж так?
- Так, верно на нас, людей, насмотрелись,  вот и договорились промеж собой ладить да совет держать.

У другого мужика спрашиваю - скажи братец, как думаешь, нальёт мне та хозяйка, у которой дом с краю деревни в свою склянку молока с отдачей аль нет? С города я, значит, а в избе шаром покати, ни горшка, ни пузырька, да молоко я уважаю сильно, особливо когда спод живой коровы да от доярки молодой, розовощекой.
- Налить то есть во что, - отвечает, - да вот молока нет!
- Это, говорю, хорошо! Как при соцьялизме. - А почему молока нет? Она ж баба всегда была справная.
- Так звездой она стала антернета, она про свою скотину кино нынче сымает да в китайский антернет отправляет. Китайцы-то наших бестий, поди, не видали, они ж там у себя собак да кур доят, а тут коза! По три мильона людей ейную фильму смотрят. Куда уж ей доить! Ей это нынче без антересу да и без надобности.
- Вот оно как, - думаю. - И деревенских болезнь эта косит нещадно.

Есть у нас и свой татарин - Ильдусом его звать. Друг народа с басурманского переводится. Но все его Индусом для простоты кличут. Так тот прошедшей осенью вообще с северного полюса приехал, с вахты. Рассказывает, что за семь лет до этого был он в Казани да купил там, в соборной мечети, Коран. Так с тех пор он его и не распечатал, потому как прежде чем к священным текстам приступать в ихней вере положено сорок дней от хмельного и от свинины воздержаться, а он самое большее в жизни три недели без этих искушений насилу протянул. Так Коран, в Арктику скатался да вернулся обратно, и всё в кулёк зашитый.

Вот война нынче, так про то тоже разговоров да толков много.
Одни, твердят, что всё надо разворотить и свой кабак на пустыре поставить. Другие язык отбивают, что, мол, разлады все учиняют продавцы гречки да бумаги подтирочной цены чтоб нахлобучить. Простому же человеку с розни этой никакого нет прибытка. Наш-то человек, вишь, всегда в корень зрит. Его пустобрехством да огульством со стези не скривить. Вот и растабарывают, размышляют значит, здесь, на селе, не так, как наши да заморские плуты-мазурики талдычат, а на свой манер.
У третьего, пастуха Федьки, вообще целая на этот счёт теория имеется. Говорит он, что брани на земле инопланетный разум развязывает, дабы потоками тех, кто от беды этой в других странах схорониться думает, всех на земле людей перемешать, новые расы да народы вывести, а из того, что выйдет - самых живучих к себе, в созвездие Касепеи забрать, на тамошних рудниках чтоб батрачили.
Вот до чего человек может додуматься, коли начальник над душой не стоит. Вот такая хорошая у пастуха служба.

Случилась в мое отсутствие за зиму и такая история: у писателя, что на горке живёт, хмыстень один, что на ночлег попросился, украл пальто чёрное и собрание сочинений писателя немецкого - Гёссем звать. Но он, говорят, не расстроился. По такому случаю его вдохновение посетило и он тайком от жены, которая зело его увлечение бумагомарательством не одобряет, книгу написал - "Свет бдительности", да воронам её теперь читает.

На сельсовете же, говорят вообще чёрт-те что, несуразица творится. Одни, значит, кричат, что у въезда в деревню надо старый танк поставить, чтобы память была, да нефыри, ащеулы, если вздумают на Москву идти, испугались чтоб да нас стороной обошли. А председатель отвечает - где ж я вам, ёрпыль, танк возьму?
Вторые хочут плотину снести, а зачем и сами толком объяснить не могут. Пусть, мол, вода вольно тикёт, а что будет потом - не их ума дело.
Третьи волнуются, хотят, чтоб всё было как в Швейцарии, чтоб между деревнями нашими - Любицы и Передоль аллея чтоб была со скамьями да с фонарями, чтоб бабы по аллее этой с кавалерами да с дитятями гулять по воскресным дням могли, обновки показывать, а художники сидя в креслах соломенных акварели чтоб малевали. В общем было чтоб всё, как в Европах. А ещё на погосте чтоб пивной ларёк поставить, а возле пруда качели. На то им возражают, что ларек, может и простоит до Радоницы, а вот скамьи да качели цыгане-сумароки первой же осенью на цветной металл порежут.

Такие ещё новости, что та баба, которая водкой капустной торговала, да от пойла её не один мужик помер, сама шмурдячины своей нализалась и тоже копыта загнула по весне. Было оно так аль как иначе только леший знает, но новость эту уж не первый год пересказывают. Видать крепко муха эта могильная односельчанам поднасолила. Ну и поделом ей. Спокойно теперь деревня вздохнула.

А ещё говаривают на Пасху в этом году дождь шел, а кто под него в этот день попадет ненарочно - тот жить будет долго и счастливо - так примета здешняя, Любицкая гласит. Так что хоть война это дело, конечно, худое, и никто толком и не знает, кто её затеял, да выходит так, что в конечном счёте всё благополучно для нашенского человека станется, потому как здесь, когда с обедни все шли, так дождь и зарядил. Много народу промокло.

Вот, съездил на родную сторону, о чём народ говорит послушал, да вам об том доложил.